— Лекарства везут, — сказал дед Эжен. — Или увозят.

Колонна тянулась долго, наконец, показалась замыкающая машина, старый потрепанный «Урал» с брезентовым верхом.

— Ну, вперед, — сказал дед.

Патрульная будка была пуста. Проходя, дед Эжен пожал плечами, а Уля приставил два пальца к виску. А когда они взошли на мост, Саркис увидел темную громаду университета.

Старик оглянулся, заметил, что мальчики остановились, и подошел к ним. Минуту или две молча смотрел.

— Да-да, — протянул он, — а ведь я его видел во всей красе. Шпиль тогда был, и блямба такая на шпиле… А башни, башни!

На середине моста у парапета стояли два человека и смотрели вниз. Они покосились на старика и мальчиков, снова уставились в воду.

— Зря ходили, Семен, — сказал невысокий коренастый мужчина. — Я тебя предупреждал.

— Зря, — согласился второй, с проседью в густых волосах. — Политики, рвань, сучки плюгавые.

— Ходу отсюда!

— Да, только время извели. Пошли, Александр.

Саркис оглянулся и увидел, как они вскинули на плечи рюкзаки и медленно двинулись в сторону Центра.

Когда перешли мост, Петро встрепенулся и сказал, что за пятнадцать минут добежит до этой большой хаты. Старик молча взял его голову и развернул лицом к берегу.

— Смотри туда! Видишь?

Мальчики всмотрелись. За деревьями темнела длинная извилистая полоса.

— Это раньше, до оползня, ты мог добежать за пятнадцать минут, сказал дед Эжен, — а сейчас часа два потопаешь, пока трещины обойдешь. Я не говорю уже о завалах, сами увидите!

Через несколько минут ребята убедились, что старик был прав. В стороне от дороги начинался такой железобетонный бурелом, что змея бы проползла, лишь раздевшись догола. Слева мусорный завал казался таким же непроходимым, но дед Эжен бодро взмахнул рукой, отобрал сумку и юркнул под зловеще раскачивающийся на прутике арматуры бетонный обломок.

— Поесть, я так понимаю, пока не хотите? — спросил дед Эжен, пряча сумку в шкаф и задвигая ее одеждой.

Уля замотал головой, а Петро попросил чаю.

Из окна Саркис видел только руины, горы хлама и обвальные осыпи битого кирпича. Здание, что напротив, уцелело наполовину, а на крыше Саркис с удивлением разглядел завалившуюся набок большую птицу, пронзенную веером металлических прутьев. Странное украшение! Он вспомнил птицу у Лицея и подумал, что этой повезло меньше.

Дверь соседней комнаты распахнулась, и в проеме возникла удивительно рыжая девочка с большой кружкой в руке.

— А, ты уже дома, Ксения…

Девочка прошла в комнату, отхлебнула из кружки и оглядела ребят. Она была на голову выше Саркиса и года на три-четыре старше.

Минут через пять они уже пили чай из таких же больших и необычайно уютных кружек. Окна наливались мраком, и дед Эжен закрыл их ставнями, а потом задернул занавески.

Саркис рассказал Ксении о проходе через улицы и тоннели. Петро сосредоточенно хлюпал чаем. Дед Эжен слушал рассеянно, пару раз хмыкнул, а потом сказал:

— Вы тут хозяйничайте, а я приберусь.

И вышел.

Ксения озабоченно посмотрела вслед, а потом спросила, не было ли у деда с собой канистры или фляги какой?

Уля, честно глядя Ксении в глаза, сказал, что ни канистры, ни фляги не видел.

— Что же он тогда сейчас тянет? — И она, подтащив к себе за рукав Улю с табуретом, положила ладонь ему на голову.

— Ага, про сумку я не спросила, а там бутылки звякали. Чего только он не пьет, — скорбно сообщила она. — Хоть бы разочек приболел, может, бросил бы. У меня когда родители умерли, дед к себе взял, так он каждый день пил, потом кричать начинал, плакал, в потолок кулаком грозил. Тогда в деревню многих привезли, еды сначала не хватало, а он менял картошку на бутылку. Потом дед однажды выпил сразу всю бутылку и полез на крышу. Упал и умер.

— Как умер? — ахнул Петро и опасливо скосил глаза на дверь.

— Евгений Николаевич меня в распределителе подобрал, — пояснила Ксения. — Я ему неродная.

Саркис не понял, о каком распределителе идет речь. Неожиданно в кухне объявился веселый дед Эжен. Наливая себе чаю, немного промахнулся, плеснув из огромного эмалированного чудовища с кривым носиком мимо кружки.

Ксения молча следила за ним, а потом негромко сказала:

— Помрешь. Вот завтра и помрешь!

Дед Эжен хитро улыбнулся и высунул язык.

— Врете, сударыня, не помру я завтра. И послезавтра не помру. Когда почуешь мою смерть, так, наоборот, сто лет наобещаешь. Как пил, так и пить буду!

И неожиданно заплакал.

— Первый раз выпил, когда в институте приказ зачитали о расформировании. Со страху спирту ахнул, сутки валялся, а когда домой приполз, моих уже… уже… Всех увезли и закопали! Я только и остался, потому что пьяный был, а надо бы и мне с ними. Вот и пью, а все не сдохну. Они там, а я здесь один…

— Не один, — Ксения погладила его по голове. — Хочешь, я пойду тебе из шкафа еще принесу?

— Вот не надо! — вскинулся дед Эжен. — Что, скоро шарик в лузу хлопнется? Ты ругай меня, ругай!

Старик быстро успокоился, достал из фризера коробку с рыбными палочками и высыпал в вазу.

— Митя спит? — спросил он у Ксении.

— Кто знает, когда он спит! — пожала она плечами.

— Ну, загляните к нему, а я тут посижу.

Из большой комнаты они прошли в соседнюю, заставленную стеллажами с пластиковыми коробками. Широкая кровать у окна была накрыта красным блестящим покрывалом с золотыми драконами.

У двери в смежную комнату Ксения прислушалась. Пожала плечами и осторожно открыла ее.

— Ты не спишь? — негромко спросила она. — У нас гости.

Мальчики вошли в комнату. У Саркиса сперло дыхание от резкого запаха. Петро кашлянул, Уля отшатнулся, но, морща нос, все же стерпел. Пахло одновременно всем! Сладковатые цветочные запахи мешались с противной химией, а исходящие дымом тлеющие палочки в вазе наполняли и без того спертый воздух запахом… Свежего навоза, решил Уля.

Комната казалась пустой. Когда глаза привыкли к дымному полумраку, гости разглядели в углу небольшой ковер, а на ковре сидел, скрестив ноги, худой парень с оттопыренными ушами и стриженой головой. Он был закутан в клетчатый плед. Свободной рукой медленно водил перед собой, выискивая что-то расширенными зрачками, словно ловил комара.

Резкий мах ладони — и Митя торжествующе сжимает кулак. Глаза его заблестели, и он радостно объявил Ксении:

— Поймал! Красную точку поймал, такое один раз в жизни бывает!

Разжал ладонь и удовлетворенно вздохнул.

Петро разочарованно спросил:

— А где же точка?

— А где твои грабли? — отозвался Митя, не отрывая глаз от ладони.

Сердито засопев, Петро оглянулся на друзей. Уля подмигнул ему и покрутил пальцем у виска.

Стены комнаты были оклеены плакатами с яркими цветными пятнами, вместо занавесок висели полосы зеркальной ткани, а на большом столе громоздились банки, пластиковые емкости и высокие мензурки. Столешница вся в темных потеках, выжатый тюбик с клейкими остатками прилип к краю и глупо торчал, не падая.

— Вы химией занимаетесь? — поинтересовался Уля.

Митя поднял глаза и внимательно оглядел его.

— Химией тоже, Великий Мудрец, — ответил он. — Не спрашивай о том, что знаешь сам. Пусть тебе на все ответит Разрушитель. — И он ткнул пальцем в Саркиса.

Саркис хотел спросить — какой смысл в его словах, но тут Митя кряхтя поднялся и подошел к ним.

— Вы тоже путешественники? — спросил он.

Саркис кивнул.

— Где вы сейчас находитесь? — продолжал вопрошать Митя.

— Здесь находимся, — сердито ответил Петро.

— Густяк! — выкатил глаза Митя. — Как это вам удается? Я уже на полпути из квадратного ничто в круглое ничто. Но здесь не нахожусь… — Он уважительно посмотрел на Петра.

Давно, когда Петро еще был маленьким, он видел таких дурных хлопцев. В Харькове их было немало — нажуются чумной резинки и валяются на парапете. Хоть часами слушай — ничего не поймешь. Несколько раз он видел, как на них устраивала облаву санитарная станция. Смешно — их ногами месят, а они глаза закрыли и ползут в разные стороны, а один в воду хепнулся, так его чуть со смеху не утопили.