Шофер сказал Матвею, что проехать мимо вокзала невозможно. Да и без того Матвей видел, что ему не удастся проститься с родителями: никто из толпы даже и не просил его довезти до вокзала. «Что же делать? — думал Матвей. — Вылезти и пробиться? Но завод ждет. Надо составлять эшелоны, а того важней налаживать производство… Надо и похороны организовать…»

Синодов, пожилой рабочий с веселыми сиреневыми глазами, страдающий одышкой, просунул багровое лицо в машину и сказал, пыхтя:

— Возвращайся к себе, Матвей Потапыч, а мы уж тут как-нибудь и без тебя справимся. Я семерых отправляю и все дети! У меня дудка почти прекратила орать, а я все ору-у!..

Лицо у него было хорошее, доброе, и на него приятно смотреть. Десяток таких людей — и никакие эвакуации не страшны! Матвей не утерпел и спросил:

— Десяток вас таких есть?

Синодов рассмеялся:

— Десяток? Три сотни, а то и пять. Сироп, а не люди. Хочешь сигару, Матвей Потапыч? В магазине папирос нету, так мы, смотри, все сигары курим.

Действительно, трое рабочих, тоже, видимо, отправлявшие свои семьи, стояли поодаль, в толпе, дымя сигарами. Матвей взял сигару, закурил и попросил рабочего передать привет родителям. Машина уже тронулась, когда Матвей добавил:

— А если увидишь Полиньку Смирнову, из моего цеха, передай тоже привет. Пусть напишет.

Рабочий, проводив Матвея взглядом, вынул сигару изо рта и, опустив нижнюю толстую губу, задумался. Остальные рабочие, поправляя узлы на плечах, смотрели на него вопросительно. Толпа постепенно выжимала их из себя. Наконец, она притиснула их к деревянному забору — и покинула. Рабочие малость поговорили и, сопровождаемые детьми и женами, зашли в цветочный магазин, находящийся неподалеку от забора.

— Нету колясок, тачек! Ничего нету, — сказал им продавец, уже часа два размышлявший о том — уезжать ему или нет.

— Цветы есть?

— Да кому здесь нужны цветы? Цветы теперь овдовели!

— Эти хризантемы почем?

— Пустое пространство, а не хризантемы. Они живут отдельно. Вам что, граждане, действительно требуются цветы? Значит, кто-то и города не покидает? Однако этот конец не согласуется с началом! Да какие деньги? Берите бесплатно.

Рабочие, однако, положили деньги на прилавок перед удивленным продавцом, который назвал их за это «случайным совпадением», взяли цветы и вышли. Продавец пошел было за ними, но тут вошли еще пятеро. Те трое поздоровались с вошедшими. Продавец сказал:

— Извините, ем только ситный. И любопытство у меня через это как сито, все встречное просеивает. Ушедшие граждане откуда?

— Из СХМ.

— Тэ-кс. А вы?

— Параллельно.

— Тэ-кс. Вам цветов?

Через две улицы из другого цветочного магазина в те же минуты и также с хризантемами вышли люди, груженные узлами и свертками. Они встретились с первыми, когда пересекли Круглую площадь, возле винного магазина, из которого продавцы выкатывали длинную бочку, приятно булькавшую. Глаза встретившихся светились тихим и нежным мерцанием. Синодов рассказал о встрече с Матвеем… Продавец, выбивший топором дно из бочки, подошел к Синодову. Мерцание из глаз Синодова казалось, наверное, очень странным продавцу — да и цветы не менее… Продавец знаком попросил горшок из-под цветов.

Синодов беспрекословно вытряхнул землю, стряс землю с корней и засунул цветы под мышку. Продавец, заткнув пальцем дырочку в горшке, черпнул вина.

— Херес! — сказал он громко. — Кто много жил, товарищи, тот много выпил. Нельзя при таких переживаниях, чтобы бочка доставалась немцам. Пейте!

Пальцы, затыкавшие дырочку в горшке, менялись довольно поспешно. Стенки бочки уже отражали солнце как факел. Синодов сказал:

— Что же мы замораживать себя тут будем? Двинули!

Некоторое время спустя, возле эшелонов, уходящих на восток, появились группы рабочих с хризантемами. Рабочие плакали, целовались с детьми и женами, с друзьями, которым там, на далеких арыках, суждено ставить цеха, монтировать машины… целовались долго и жарко, и только разве горем можно было объяснить их забывчивость: поезда ушли, а рабочие остались с букетами цветов, не отдав их ни семьям, ни друзьям своим…

…В шесть часов на СХМ опять приехал генерал Горбыч.

— В семь мы, Матвей Потапыч, назначили гражданскую, — сказал он. — Позже опасались, как бы тревоги не было.

Он глубоко вздохнул, глядя в лицо покойника:

— Прямо зацепило сердце.

Он, сутулясь и передергивая плечами, подошел к Рамаданову и поцеловал его в глянцевый и белый, как береста, лоб. Вернувшись к Матвею и майору Выпрямцеву, он сказал:

— Огромная умница! А ему-то что теперь за дело до того? Питье есть, а чашка разбита. — И он добавил, раскрывая окно: — А в лесу что теперь за воздух, дети! Тонкий, нежный, вся чешуя с тебя спадет.

В окно он увидел заводской двор, цветник с фонтаном. Но фонтана уже не существовало, а вместо того разверзлась братская могила. Здесь, среди своих убитых соратников, будет похоронен и Рамаданов! Один за другим к могиле подносили гробы. «Вот что значит штатские, — подумал с неудовольствием Горбыч, — разве нельзя было похороны организовать более стройно? Шла бы цепь гробов, а впереди Рамаданов». Но тут же он решил, что, пожалуй, так лучше: мертвые солдаты выстроились, мертвый к строю их подошел командир и мертвые вместе вошли в могилу. «Нет, сколько ты нас, смерть, ни раскалывай, мы, подобно скале, будем стоять, не рассыпавшись», — подумал генерал, и ему стало легче.

Он вздохнул и, глядя на Матвея усталыми старческими глазами, сказал:

— Вы удивляетесь, Матвей Потапыч, что я говорю о лесе? Просто хочется набрать в грудь побольше крепкого здорового воздуха, совершенно необходимого для борьбы.

«Да, воздух необходим, — подумал Матвей, оглядывая собравшихся на последнее прощание. Их было немного: человек двести — триста стояло в коридорах Заводоуправления и в комнатах; да на улице, пожалуй, столько же. А должно собраться, — если не считать дежурных, — тысяч до пяти — восьми… Где же остальные? Время приближается к семи. Неужели ушли на базар и в магазины? Матвей, как и обещал секретарю, не скрыл от рабочих, что паек будет уменьшен. — Воздух совершенно необходим, генерал прав».

К генералу подошел Силигура, явно избегавший Матвея. Возле Горбыча уже стоял Коротков, скосив свои темные красивые глаза. Матвей попросил его не уезжать с эшелонами, а догнать их в Москве, самолетом… Коротков согласился с какой-то почти унизительной поспешностью. Неужели он думает, что Матвей все еще ревнует его к Моте? Или же ему хочется показать свою храбрость, оставаясь на СХМ и вводя в дела Никифорова, назначенного старшим инженером?

Генерал, опираясь плечом о притолоку, говорил о немцах:

— Вот все хвалят их комфортабельность. Комфортабельность? Истинный прогресс не держится одной комфортабельностью, как и не держится он простыми экономическими факторами. Немцы действительно ищут комфортабельности, и готовы ради этого весь мир превратить в рабов фашистского государства. Они и войну ищут комфортабельную! Но комфортабельность очень приятная в небольшом количестве, и даже полезная, весьма вредна, когда стремлением к ней охвачена целая нация…

Без четверти семь Матвей предложил генералу Горбычу выносить гроб. Генерал, видимо, не понимавший волнений Матвея, выглянул в окно:

— Еще рабочие не собрались. Обождем полчасика. Я думаю, Лариону Осипычу приятно слушать наш разговор. Когда-то теперь встретимся?!

И он продолжал говорить о комфортабельности войны:

— Многие предполагали, что техника действительно сделает войну комфортабельной и легкой. Однако жизнь показала, что войны год от году делаются все тяжелее и все неудобнее, как бы говоря этим человечеству, что война — занятие, недостойное человека, унизительное, отвратительное! — Генерал обратился к Силигуре, который глядел так, словно бы записывал все слова Горбыча: — Естественно, вы желаете спросить: как же вы, дорогой генерал, состарившись в войнах, находите возможным командовать войсками и призывать их к войне? На это я вам скажу, что меч в моих руках служит делу уничтожения войны, и надо уметь ненавидеть то, что ты хочешь уничтожить. Не правда ли, Матвей Потапыч?