Лейтенант одну за другой выкрикивал цифры, подносчики вставляли в орудия снаряды, из дула вырывался огонь, и Матвей хватался за фуражку. Ему приятно было, что пушки бьют так сильно и что такая мощная волна воздуха обдает его, приятно было также, что Никифоров и Койшауров, вынув какие-то таблички, засекали на секундомерах время и, озабоченно глядя друг на друга, ждали выстрела.

Матвею хотелось подробно объяснить лейтенанту: зачем сюда приехали инженеры: «Орудия делают поспешно, сверх плана, и вот с целью еще более успешного…»

Снаряд разорвался у края поля. Облачко, подхваченное ветром, понесло на дуб. Танк загорелся. Инженер посмотрел в расчеты. Лицо конструктора сияло счастьем: детали пригнаны великолепно, шкала рассчитана правильно!.. «Да, мы так и впредь будем поступать, — по всей видимости, хотелось сказать ему, — прямо с шумящего конвейера орудия везут на фронт!»

Лейтенант вдруг повернулся к Матвею, и тот увидел широкое бледное лицо, лоб которого был окутан марлей с проступающими сквозь нее пятнами крови. Кривя это лицо, лейтенант закричал:

— А, вы еще… здесь?.. Немедленно покинуть!.. Что вы, не видите: танки давят пулеметы… Не видите… Уходите!

Он с трудом лег обратно на ящик, и не помышляя, должно быть, что ему тоже пора покинуть батарею. Матвей повернулся к спутникам. Напуганные не столько словами лейтенанта, сколько его страшным, окровавленным лицом, конструктор и инженер ничего не поняли. Тогда Матвей сказал:

— Такое приказание надо исполнять! Пошли!

Никифоров шагнул к выходу из батареи. Конструктор же спросил:

— Куда?

— Домой.

— Позвольте! Но мы же не проверили действие машин на остальных батареях…

Матвей указал на край поля. Если он мог ошибаться и, несмотря на его величину и звуки, не узнавал танка, то пехоту-то он разглядел мгновенно. Немцы достигли первого рубежа! Возможно, что они уже где-то прорвали его и батарея лейтенанта случайно оказалась неподавленной.

Когда они побежали с пригорка и перепрыгнули канаву, чтобы скрыться в лесу, прикрывающем батарею, они услышали сзади звуки немецкого пулемета. Матвей приказал ложиться. Метров триста катились они до леса кувырком, роняя выкладки, портсигары, перочинные ножики и платки. По звукам справа и слева можно было понять, что ведущие танки давят орудия, а сопровождающие бьют пехоту. Наши пехотинцы время от времени кидались в атаку. Нестройное и быстро замолкавшее «ура» говорило об этом. Тогда отдельные выстрелы переходили в гул, который шире и дальше разливался по лесу.

Они бежали, прячась между деревьями, хотя прямо по ним уже никто не стрелял. Конструктор все спрашивал:

— Противник? По моим…

Он хотел сказать «по моим пушкам», но язык не поворачивался у него.

Они выбежали к реке.

Немецкая артиллерия уже перенесла свой огонь сокрушения с первой линии на противоположный берег реки. Пузыри пламени и дыма, похожие на те, которые вскакивают в луже, когда кончается дождь, наполняли лесок и все выше и выше поднимались по скату. Матвей понимал, что если они сейчас не переберутся через реку, — полчаса спустя будет поздно. Несколько легко раненных красноармейцев показались среди дубов. Они напряженно смотрели в реку, среди которой разрывались снаряды, разметывая металлические надолбы, выворачивая бревна, открывая пасти противотанковых рвов на берегу реки. Иногда в реку падал снаряд, от которого шел густой и, казалось, влажный дым. Наверное, немцы думали, что их пехота уже подошла, и они пробовали пускать дымовые снаряды.

— Ну, господи благослови! — сказал Матвей, прыгая в реку.

Вода была теплая, доходила до груди. Конструктор шел, держась за подол его рубахи, а инженер Никифоров все твердил: «Как же они пойдут по откосу? Надо бы на мост!» Глупый! Он думал, что и обратно его захватит какой-нибудь грузовичок.

— Рассуждения дурацкие, — закричал со злостью Матвей, тем более злясь, что он упал в какую-то яму, и ему пришлось нырнуть, дабы выплыть. — Поймите: мы пойдем по ходам сообщений!

Технический термин, видимо, успокоил инженера. Он прибавил шагу.

Лесок по откосу был густо переплетен колючей проволокой. Поваленные деревья, кронами к реке, торчали на каждом шагу. Тропинки были скрыты, и появлявшееся перед ними тревожное лицо красноармейца радовало их как хороший объектив, сквозь который отчетливо можно увидеть даль и то, что в ней творится…

Лесок гудел, трещал и, казалось, переламывался пополам.

— Ну, отсюда и не выберешься! — простонал Никифоров. — Да и к тому же, Матвей Потапыч, я серебряный портсигар, дар цеха, потерял…

— «Что за комиссия, Создатель…» — вдруг запел конструктор.

Матвей, удивленный, оглянулся на него.

Конструктор указал вперед.

Лесок кончился.

Перед ними лежали длинные, словно нарочно растянутые, как по линейке, кусты смородинника, одним концом упиравшиеся в Стадион, а другим в забор, который подходил к мосту. За кустами виднелась пожелтевшая зелень поляны и цеха.

Позади них слышались залпы орудий, лязганье и грохот.

Танки подходили к реке.

Конструктор побежал налево, к Заводоуправлению, чтобы порадовать техническую часть благоприятными выводами комиссии. Инженер пошел было за ним, но пройдя шагов десять, вернулся и сказал:

— Вы знаете, Матвей Потапыч, я, должно быть, уже пристрелялся. Не остаться ли мне среди наших истребителей?

Матвей поглядел на его лицо, покрытое листьями, приставшими к поту, на его вытянутые вперед сухие губы, на всю его неуклюжую и неповоротливую фигуру, — и стало смешно. Стараясь сдержать себя, Матвей сказал:

— Вот что, Илья Ильич. Ступайте в цех! На всякий случай раздайте рабочим винтовки и проверьте: стоят ли в проходах пулеметы.

— Слушаю, — ответил инженер.

И Матвей понял: инженер умрет, но не покинет цеха. Да, смеяться-то, оказывается, не над чем!

Матвей оглянулся. Там, где по его плану должны были стоять рабочие — истребители танков, стояли с гранатами и бутылками красноармейцы. Рабочие занимали только верхний ряд окопов, у самых цехов. Майор Выпрямцев исполнил приказание генерала Горбыча: беречь заводские кадры. Матвей подумал: «Меня, значит, отправили с комиссией, чтоб я не бузил?» Впрочем, обсуждать приказания майора было некогда: пробежавший мимо раненый красноармеец сказал, что немцы, прорвав первую линию укреплений, подходят к реке…

…Тогда же генерал Горбыч сказал в телефон фразу, которую, наверное, до него во время боя произносили тысячи полководцев:

— Война не шахматы, да и в шахматах случаются запутанные положения. Не так ли, Ларион Осипыч?

— Несомненно, несомненно, — бодрым голосом в ответ на бодрый голос генерала ответил Рамаданов. — В случае чего, СХМ постарается помочь бою всеми силами.

— На взаимности и держимся, — сказал генерал. — Пока, Рамаданыч!

И, обменявшись этими любезностями, они повесили телефонные трубки, оба найдя в голосе собеседника нотки грустного прощания. Не последнего ли?.. Позже генерал Горбыч, — если б захотел, — мог похвастаться прозорливостью… но он считал эти оттенки грусти естественными для старика, а для старого солдата в особенности…

…В ту ночь, — уже недомогавший несколько дней, — начальник радиоузла завода Квасницкий заболел. Помощник его, Рыжков, перешел в цех, два диктора — Мотя и совсем юная девушка Лунина — были совсем неопытны… и вот Квасницкий, объясняя свое предложение тем, что «временно библиотека прикрыта», — предложил соответствующему начальству, а затем и приятелю своему Силигуре занять место помощника. Однажды, если помните, Силигура записал в свою «Историю», что Мотя пошла на радиоузел ради Матвея: мол, пусть слышит почаще голос. Силигура исходил из других соображений, когда дал свое согласие: ему хотелось, как историку, быть первым слушателем… не столько радио, сколько людей, которые часто забегают в радиоузел за новостями, не замечая того, что сами они до отказа наполнены самыми удивительными новостями!

Кроме того, ему хотелось помирить Полину с Мотей. Когда он стоял вверху лестницы, выводя одну из букв фразы «Ты взял Фермопилы…», а Полина стояла ниже, на ступеньке, держа ведро с краской и кисти и, видимо, ужасно желая сама непосредственно заняться делом раскрашивания (Силигура, глядя на ее мордашку, тотчас же вспомнил Тома Сойера и тетку, заставившую его раскрашивать забор), Силигура, которому не хотелось выпускать кисти, спросил: «Как вам живется теперь, Полина?» Полина сказала, что живется ей хорошо, но вот на квартире неприятности с девушкой, соседкой по комнате, Мотей.