И они поднялись по низким ступеням и вошли в высокие двери. Мемориал-холл Гарварда состоит из трёх основных частей: одна из них – театр, который служит для академических церемоний; ещё одна – огромная трапезная с деревянной крышей, увешанная портретами и освещённая витражами, подобно залам Оксфордского колледжа; и третья часть, самая интересная, – высокий, затемнённый и строгий зал, посвящённый сынам университета, павшим в долгой Гражданской войне. Рэнсом и его спутница бродили из одной части здания в другую, и останавливались несколько раз перед наиболее впечатляющими достопримечательностями. Но дольше всего задержались они перед рядами белых табличек, каждая из которых в своей гордой и печальной чистоте содержала имя студента-воина. Это место – одновременно благородное и торжественное, и невозможно не ощутить там душевный подъём. Оно служит долгу и чести, рассказывает о жертве и примере для подражания, оно подобно храму юности, мужества, самоотверженности. Большинство из них были молоды, все они были в расцвете сил, и все они погибли. Эта простая мысль витает перед посетителем и заставляет его с нежностью читать каждое имя и название – имена зачастую без каких-либо дополнений, и названия забытых битв на Юге. Для Рэнсома всё это не было ни вызовом, ни насмешкой. Он чувствовал к ним уважение, чувствовал красоту этого места. Он умел быть великодушным врагом и забыл в этот момент обо всём, что разделяло два лагеря, две стороны. Простые эмоции его боевого прошлого вновь вернулись к нему, и здание, окружавшее его сейчас, казалось воплощением этой памяти. Оно простиралось одинаково над друзьями и врагами, над жертвами поражения и сынами триумфа.
– Здесь очень красиво, но я думаю, что это просто ужасно! – это замечание, произнесённое Вереной, вернуло его в настоящее. – Это настоящий грех – возвести такое здание, чтобы прославить колоссальное кровопролитие. Если бы оно не было таким величественным, я бы сравняла его с землёй.
– Эта восхитительная женская логика! – ответил Рэнсом. – Если женщины, когда берутся за дело, борются так же как рассуждают, то конечно и для них мы тоже должны будем возводить мемориалы.
Верена возразила, что если они будут рассуждать правильно, то им не придётся бороться – они установят царство мира.
– Но это место тоже довольно умиротворяющее, – добавила она, оглядываясь вокруг. И она присела на низкий каменный выступ, как будто наслаждаясь видом. Рэнсом оставил её одну на несколько минут. Он хотел снова взглянуть на таблички с подписями, снова прочесть названия разных кампаний, в некоторых из которых и сам принимал участие. Когда он вернулся к ней, она встретила его резким вопросом, никак не вяжущимся с торжественностью обстановки:
– Если мисс Бёрдси знает, что вы отправились навестить меня, не может ли она просто рассказать об этом Олив? И не решит ли Олив, что вы ей пренебрегаете?
– Мне безразличны её решения. В любом случае, я попросил мисс Бёрдси сделать одолжение и не упоминать, что она встретила меня, – добавил Рэнсом.
Верена помолчала.
– Ваша логика ничем не хуже женской. Перемените своё решение и зайдите к ней сейчас, – продолжила она. – Она, скорее всего, будет дома к тому моменту как вы доберётесь до Чарльз стрит. Если она вела себя немного странно, немного жёстко с вами тогда, а поверьте, я знаю, как это могло быть, сегодня всё будет иначе.
– Почему же будет иначе?
– О, она будет куда спокойнее, добрее, мягче.
– Я не верю в это, – сказал Рэнсом и его скептицизм не был менее убедительным из-за того, что сказал он это со светлой улыбкой.
– Она сейчас намного счастливее – она сможет не обращать на вас внимания.
– Не обращать на меня внимания? Славный мотив для мужчины отправиться навестить женщину!
– О, она будет более обходительной, потому что чувствует, что стала успешной.
– Вы хотите сказать, потому что принесла успех вам? О, я не сомневаюсь, это избавило её от мрачности, и вы заметно изменили её к лучшему. Но здесь я получил дивные впечатления, и я не хотел бы, чтобы их по вашей воле заслонили собой другие – куда менее дивные.
– Что ж, в любом случае она обязательно узнает, что вы были здесь, – ответила Верена.
– Как она узнает, если только вы ей не скажете?
– Я рассказываю ей обо всём, – сказала девушка, и в тот момент, когда она это сказала, вдруг покраснела.
Он стоял перед ней, очерчивая узор мозаики под ногами своей тростью, и внезапно осознал, что в этот момент они стали ближе друг к другу. Они обсуждали вещи, никак не вязавшиеся с окружавшими их героическими символами, но эти вещи вдруг стали такими значительными, что им не требовалось оправдания, чтобы обсуждать их здесь. Возможность, что его визит мог бы сделаться их общей тайной, вызывала у обоих совершенно разные чувства. Попросить её сохранить секрет казалось Рэнсому вольностью, и более того, его не заботило, сделает ли она это. Но если бы она согласилась, такая благосклонность позволила бы ему счесть свою экспедицию успешной.
– О, тогда вы можете рассказать ей об том! – ответил он.
– Если я не расскажу, это будет первой… – и Верена оборвала себя.
– Вы должны уладить этот вопрос со своей совестью, – заметил Рэнсом со смехом.
Они вышли из зала, проследовали вниз по ступеням и покинули Дельту, – так назывался этот район колледжа. День клонился к закату, но воздух был напоён розовой свежестью, и чувствовался прохладный чистый аромат, легкое дыхание весны.
– Что ж, я не скажу Олив, если мы расстанемся здесь, – сказала Верена, остановившись на дорожке и протягивая руку на прощание.
– Я не понимаю. Мы ведь уже встретились. Кроме того, разве вы не сказали, что должны рассказать? – добавил Рэнсом. Играя с ней таким образом, наслаждаясь её видимой неуверенностью, он немного стыдился мужской жестокости, заставлявшей его подвергать проверке её доброту, казалось, не имевшую границ. Без малейших признаков возмущения она ответила:
– Я хочу свободно поступать так, как я считаю нужным. И если вы хотите, чтобы я оставила это при себе, то не должно быть ничего большего – не должно быть, мистер Рэнсом, действительно не должно.
– Ничего большего? А что такое может случиться, если я просто провожу вас домой?
– Я должна идти одна, я должна поспешить к матери, – только и сказала она в ответ. И снова протянула руку, которую он прежде не пожал.
Конечно, сейчас он пожал её и даже задержал в своей на некоторое время. Ему не хотелось просто так уходить, и он придумывал причины для задержки.
– Мисс Бёрдси сказала, что вы измените меня, но пока вы этого не сделали, – сказал он.
– Вы пока не можете знать точно. Подождите немного. Моё влияние довольно своеобразно. Оно может проявиться спустя очень продолжительное время! – Верена произнесла это с шутливой торжественностью, а затем быстро и уже серьёзно спросила: – Вы хотите сказать, что мисс Бёрдси пообещала вам это?
– О да! К слову о влиянии. Вы бы видели, как мы с ней поладили.
– Значит, ничего хорошего не выйдет, если я расскажу Олив о вашем визите?
– Видите ли, я думаю, она надеется, что вы этого не сделаете. Она считает, что вы собираетесь изменить меня в частном порядке, и я внезапно вырвусь из темноты Миссисипи, как подобает первоклассному новообращённому: очень эффектно и драматично.
Верена поражала Бэзила Рэнсома своей прямотой, но временами её откровенность казалась ему притворной.
– Если бы я думала, что такое возможно, я бы, может быть, сделала исключение, – заметила она таким тоном, будто такой исход был действительно возможен.
– О, мисс Таррант, вы в любом случае достаточно измените меня, – сказал молодой человек.
– Достаточно? Что вы имеете в виду?
– Достаточно, чтобы сделать меня очень несчастным.
Она посмотрела на него, видимо, не понимая, о чём речь. Но затем бросила ему упрёк, развернулась и ушла по направлению к дому. Упрёк заключался в том, что если он будет несчастлив, это послужит ему хорошим уроком – слова, которые ни к чему её не обязывали. Когда он вернулся в Бостон, он понял, что ему безумно любопытно, предаст ли она его мисс Ченселлор, как собиралась. Он мог бы узнать об этом через миссис Луну, и это заставило бы его смириться с очередным визитом к ней. Олив напишет об этом сестре, и Аделина перескажет её жалобу. Возможно, даже сама закатит ему сцену из-за этого – и это будет одной из составляющих его несчастья, о котором он говорил Верене Таррант.
