– Вы же не уходите так скоро? Я ещё не рассказала даже половины из того, что хотела! – воскликнула она.

Он взглянул на часы, увидел, что ещё рано, прошёлся по комнате и сел на другое место. Всё это время она следила за ним глазами, пытаясь понять, что с ним происходит. Рэнсом предусмотрительно не стал спрашивать, что ещё она собиралась ему рассказать, и, возможно, для того, чтобы избавить себя от этих подробностей, вдруг принялся говорить сам, свободно и быстро, с заметно изменившейся интонацией. Он пробыл у неё ещё полчаса и был очень галантен. Теперь, когда он так переменился, миссис Луна подумала, что он очень обаятельный мужчина. Он говорил без умолку, пока, наконец, не взял шляпу, всерьёз решив откланяться. Он рассказывал о ситуации на Юге, его социальных особенностях, о разорениях, вызванных войной, о ветшающем дворянстве, о «пожирателях огня», странных, дряхлых и нищих, но непримиримых, о пафосе и комичности всего этого. Эти рассказы заставляли её то смеяться, то плакать, и в итоге она решила, что задавшись целью, он как никто другой может обеспечить даме приятный вечер. Лишь много позже она спросила себя, почему он никогда до сих пор не задавался такой целью. Ей нравилась его старомодная галантность. Её пристрастия кардинально отличались от пристрастий сестры, которую интересовал лишь низший класс и его попытки подняться. Аделина же питала слабость к падшей аристократии, которая, казалось, приходила в сильный упадок повсеместно. Разве не был Бэзил Рэнсом её представителем? Не был ли он кем-то вроде французского gentilhomme de province после Революции? Или старого монархического émigré из Лангедока? Словом, обедневшим патрицием, чье положение было достойным и трогательным, и которому можно было оказать лишь ту помощь, которая не задевала его чувствительную гордость?

– Пройдёт ещё десять лет, прежде чем вы снова придёте? – спросила она, когда Бэзил Рэнсом пожелал ей доброй ночи. – Вы должны дать мне знать, так как я собираюсь перед вашим следующим визитом успеть съездить в Европу и вернуться обратно хотя бы за день до него.

Вместо ответа на эту колкость, Рэнсом сказал:

– Вы не собираетесь в ближайшее время в Бостон? Не планируете нанести сестре ещё один визит?

Миссис Луна воззрилась на него:

– Вам-то какое до этого дело? Простите мою глупость, – добавила она, – Конечно, вы хотите, чтобы я убралась подальше. Спасибо вам большое!

– Я вовсе не хочу, чтобы вы убирались. Но я хочу услышать новости о мисс Олив.

– С чего бы это? Вы же знаете, что она вас терпеть не может! – и прежде чем Рэнсом смог ответить перебила себя: – Я практически уверена, что, говоря о мисс Олив, вы имеете в виду мисс Верену! – в её глазах мелькнул упрёк, когда она говорила об этом порочном намерении. Затем она воскликнула: – Бэзил Рэнсом, неужели вы влюблены в это создание?

Он крайне натурально рассмеялся, и добавил, чтобы испытать миссис Луну и одновременно объясняя реальное положение дел:

– Как это возможно? Ведь я видел её всего два раза за всю свою жизнь.

– Если бы вы видели её больше, мне бы не о чем было волноваться! Но это ваше странное желание отправить меня в Бостон! – продолжила она. – Меня не радует перспектива снова остановиться у Олив. К тому же, эта девчонка занимает весь дом. Лучше поезжайте туда сами.

– Я бы с радостью так и сделал, – сказал Рэнсом.

– Может быть, вы хотите, чтобы я предложила Верене провести месяц у меня – это бы помогло привлечь вас в мой дом, – чересчур провокационно заметила Аделина.

Рэнсом едва не ответил, что это было бы лучше всего, но вовремя одёрнул себя. Он ещё никогда, даже в шутку, не позволял себе так грубо и невежливо разговаривать с дамой. Над женщинами он всегда подшучивал, используя только преувеличенную вежливость.

– Я прошу вас поверить, что нет ничего такого, что я бы сделал для какой-либо женщины в этом мире, и не сделал бы для вас, – сказал он, в последний раз целуя пухлую руку миссис Луны.

– Я запомню это и напомню вам при случае! – крикнула она ему вслед.

Но даже этот бурный обмен клятвами не заставил его усомниться в том, что он очень легко отделался. Он медленно шёл в ярком свете зимней луны по Пятой Авеню, на которую свернул с перекрёстка у дома миссис Луны. Он останавливался на каждом углу, предаваясь медитации и время от времени тихонько вздыхал. Это было неосознанное и непроизвольное выражение облегчения, как будто он попал под трамвай, но остался невредимым. Он не задумывался над тем, что его спасло. Что бы это ни было, оно пробудило его, и теперь ему было стыдно за свой пессимизм. К тому времени, когда он достиг своего жилища, его амбиции и планы возродились. Он вспомнил, что всегда считал себя способным на многое, и пока не случилось ничего такого, что должно было заставить его сомневаться в этом. В любом случае, он ещё достаточно молод для второй попытки. Этим вечером он отправился в постель, насвистывая.

tête-à-tête – разговор с глазу на глаз

Дарби и Джоан – ставшее крылатым выражение, обозначающее скромную семейную пару, живущую в полном согласии друг с другом. Впервые упоминаются в стихотворении Генри С. Вудфолла, напечатанном в 1735 году.

Improvisatrice – женщина-импровизатор

Пожиратели огня – (Fire-Eaters) группа радикально настроенных сторонников рабовладельческого строя на Юге, которые, в частности, настояли на отделении южных штатов в отдельное государство, известное как Конфедеративные штаты Америки.

gentilhomme de province – дворянин из провинции

émigré - эмигрант

Три недели спустя он стоял перед домом Олив Ченселлор, оглядываясь по сторонам и колеблясь. Он сказал миссис Луне, что для него будет большой радостью вновь посетить Бостон. Я бы сказал, что счастливый случай благоволил ему, но мне кажется, не стоит называть случай счастливым, если его пришлось ждать так долго. Так или иначе, тёмные времена близились к закату, и всего через несколько дней после того грустного вечера, который, как я описывал, Рэнсом провёл в своём немецком пивном баре перед единственной быстро опустевшей кружкой, думая о своём ничтожном будущем, он обнаружил, что мир по-прежнему нуждается в нём. «Компания», как он называл это, хотя, по-моему, это громко сказано, которой он помог заключить сделку в Бостоне много месяцев назад, и которая тогда оценила, хотя и довольно скупо, его услуги – между ним и клиентом были некоторые трения, – увидев, очевидно, что может получить больше прибыли, чем он ожидал, вновь открыла дело и теперь просила Рэнсома опять прибыть в город его сестры. Это дело потребовало больше времени, чем раньше, и в течение трёх дней он уделял ему всё своё внимание. На четвёртый день он обнаружил, что вынужден ещё задержаться, так как не были готовы некоторые важные документы. Он решил отнестись к этой задержке как к празднику и задумался, чем можно заняться в Бостоне, чтобы придать утру праздничное настроение. Утро было идеальным для того, чтобы предаваться любым мечтам, чем он и занимался, слоняясь по улицам. Он остановился перед Мьюзик Холлом и перед Тремонт Темпл, глядя на афиши в дверях: может быть, маленькая подруга мисс Ченселлор как раз сейчас будет выступать с обращением к согражданам? Но её имя отсутствовало. В городе он не знал никого, кроме Олив Ченселлор, так что вопросов, кому нанести визит, не было. Он твёрдо решил, что никогда и близко к ней не подойдёт. Она, без сомнения, выдающийся человек, но она обошлась с ним слишком грубо, чтобы сохранять с ней отношения. Вежливость и даже более широкое понятие «рыцарство» не могло потребовать более того, что он уже сделал. Он уехал тогда, так и не сказав ей, что она мегера, и это было достаточно рыцарским поступком. Конечно, была ещё Верена Таррант. Он не видел причин лукавить, когда говорил о ней сам с собой, и потому позволил себе думать, что ему бы очень хотелось увидеть её ещё раз. Вполне возможно, она покажется ему на этот раз совсем другой. Впечатление, которое она произвела на него, было следствием обстоятельств и его тогдашнего настроения. В любом случае, то очарование, которым она обладала тогда, могло быть уже вытравлено её возросшей популярностью и активным влиянием его родственницы. Привлекательность, может быть, и исчезла, говорил он себе, но воспоминание о ней всё ещё живо. Тем печальнее, что он не мог повстречаться с Вереной (про себя он всегда звал её по имени) и при этом не встретить Олив, а встреча с Олив была так нежелательна, что он едва ли смог бы пересилить себя. У Рэнсома было ещё одно соображение, которое могло прийти в голову только мужчине: он верил, что мисс Ченселлор за те несколько часов поняла, насколько эта попытка познакомиться с ним была не в её характере, и это вылилось в такую абсурдную неприязнь к нему, что ей было бы крайне неприятно вновь увидеть его на пороге своего дома. Он и сам должен был чувствовать, насколько неделикатно было принимать её приглашение, хотя они не были знакомы лично, и нанести ей визит, который вряд ли даже по прошествии времени можно счесть менее оскорбительным. Она не подала ни малейшего знака сожаления или раскаяния, которые обычно характерны для женщин – например, послав ему записку через свою сестру, или даже книгу, фотографию, Рождественскую открытку или газету по почте. Он чувствовал, что не может просто взять и позвонить ей в дверь. Он не знал, насколько уместной сочтёт она его долговязую миссисипскую персону, и это желание пощадить нежные чувства молодой леди, которую он вовсе не считал нежной, как нельзя лучше характеризовало его. Будучи всегда готовым легко прощать женщин, в данном конкретном случае он был уверен, что половая принадлежность требует пересмотра.