Она страдала меньше, чем надеялась – настолько её увлекло созерцание обстановки дома Верены. Обстановка была даже ужасней, чем хотелось Олив. А та хотела, чтобы обстановка была именно ужасной, так как это позволяло ей с чистой совестью забрать Верену к себе. Олив всё больше мечтала получить от Верены конкретное заверение верности, хотя и не могла представить, что именно оно должно собой представлять. Она лишь чувствовала, что залогом этого обещания должно быть нечто священное для Верены, что свяжет их жизни навсегда. Теперь же оно обретало более чёткие очертания, и она начала понимать, что может послужить таким залогом, хотя также понимала, что ей придётся немного подождать. Миссис Таррант в своём доме также обрела вполне чёткие очертания, и теперь не могло возникнуть ни малейшего сомнения в её исключительной пошлости. Олив Ченселлор презирала пошлость, у неё было чутьё на пошлость, которое распространялось и на её семью. Нередко она со смущением обнаруживала этот порок у Аделины. Конечно, временами, ей казалось, что все окружающие таковы, все окружающие, кроме мисс Бёрдси, которая была исторической личностью и не имела ничего общего с ними, а также за исключением беднейших и скромнейших людей. Как ни странно, лишь трудяги и болтуны были лишены этого недостатка. Мисс Ченселлор чувствовала бы себя намного счастливее, если бы в интересовавших её общественных движениях участвовали только люди, которые ей нравятся, и если бы революции не приходилось всегда начинать с самого себя, с внутренних судорог, жертв и казней. А общая цель, к сожалению, не делает общество безличным.

Миссис Таррант с её лёгкой полнотой казалась гостье выбеленной и пухлой. Она выглядела покрытой лаком или глазурью. Её крайне редкие волосы были убраны со лба à la Chinoise. У неё не было бровей и казалось, что её глаза всё время следят за собеседником, как у восковой фигуры. Когда она говорила и пыталась настоять на своём, а она всё время на чём-то настаивала, она морщилась и гримасничала, силясь выразить невыразимое, но её попытки всегда оканчивались провалом. В ней была некая печальная элегантность, она пыталась быть доверительной, понижала голос и выглядела так, будто хочет установить некое взаимное молчаливое понимание, ради того, чтобы спросить гостя, рискнёт ли он попробовать яблочные оладьи. Она носила лёгкую накидку, которая напоминала дождевик её мужа, – и когда она поворачивалась к дочери или заговаривала о ней, этот предмет одежды мог бы сойти за ритуальное одеяние жрицы культа материнства. Она старалась держать разговор в русле, которое позволяло ей задавать Олив внезапные и бессмысленные вопросы, в основном касающиеся того, знает ли она ведущих леди (по выражению миссис Таррант), не только в Бостоне, но и в других городах, которые миссис Таррант довелось посетить за время её кочевой жизни. Некоторых из них Олив знала, а о некоторых слышала впервые. Но это раздражало её, и она притворилась, что не знает никого (понимая при этом, что никогда прежде ей не приходилось столько лгать), и это довольно сильно смутило хозяйку дома. Хотя её вопросы были простыми и искренними, без задней мысли и без ущерба для новых истин.

Portée – (фр.) значимость

à la Chinoise – (фр.) на китайский манер\ в китайском стиле

Таррант, однако, не терял бдительности: он был торжественно официален с мисс Ченселлор, снова и снова потчевал её за столом и даже позволил себе намекнуть, что яблочные оладьи очень хороши, но при этом не затронул темы более тривиальные, чем возрождение гуманности, и выразил огромную надежду, что мисс Бёрдси ещё раз проведёт у себя такое восхитительное собрание. Касаемо последнего он пояснил, что это не для того, чтобы он мог снова представить свою дочь публике, а лишь для обмена ценными идеями и ради встречи с умными людьми. Если Верене суждено внести существенный вклад в решение этой проблемы, у неё непременно появится возможность сделать это – вот во что они все верили. Они не собираются торопить события: если они нужны обществу, значит, их время скоро придёт, если же нет, они будут ждать, и позволят тем, кто более востребован, пробиться вперёд. Если же они востребованы, то сами поймут это. Если нет, то они продолжат держаться друг за друга, как это было всегда. Таррант всегда мог придумать альтернативу, и сейчас он сыпал ими без остановки. Его слушатели никогда не могли упрекнуть его в беспристрастности. Они не богаты, как мисс Ченселлор уже поняла. Нельзя сказать, что они гребут доллары лопатой. Но они верят, что независимо от того, выскажется человек во весь голос или просто молча будет делать свое дело, трудности рано или поздно отступят. Так подсказывал их опыт. Таррант говорил так, как если бы его семья была готова взять на себя ответственность только при определённых условиях. Он всё время говорил «мэм», обращаясь к мисс Ченселлор, которой казалось, что сам воздух вокруг уже гудит от звуков её имени. Оно звучало снова и снова, если только миссис Таррант и Верена не принимались говорить на совсем уж отвлечённые темы. Ей хотелось составить собственное мнение о докторе Тарранте. Правда, она очень сомневалась, что он добился этого звания честным путём. Теперь у неё была такая возможность, и она сказала себе, что если он действительно таков, каким кажется, то предложи она ему десять тысяч долларов, при условии что он и его жена откажутся от всех претензий на Верену и не будут докучать ей, он ответит со своей устрашающей улыбкой: «Двадцать тысяч, деньги вперёд, и я сделаю всё, что вы хотите». Мысли о возможности подобной операции в будущем то и дело посещали Олив в течение вечера. Казалось, само это место наталкивало на такие мысли – это временное логово Таррантов, пустой деревянный коттедж с куцым передним двориком и небольшой открытой площадкой, выстеленной досками, которая не столько защищала идущих по ней от грязи, сколько подвергала их опасности провалиться в неё. Доски эти покоились, в зависимости от погоды, на слое жидкой либо подмёрзшей грязи и требовали от пешехода, рискнувшего пройти по ним, ловкости и опыта канатоходца. В самом доме не было ничего достойного упоминания, кроме, разве что, запаха керосина. И если Олив имела неосторожность куда-либо присесть, предмет, на который она садилась, принимался скрипеть и раскачиваться под ней. А стол, на котором подавали чай, был накрыт вместо скатерти лоскутом ткани с ярким рисунком.

Что касается сделки с Селахом, было непонятно, как Олив собиралась её осуществить, учитывая её уверенность, что Верена никогда не бросит своих родителей. Она ясно видела, что та никогда не отвернётся от них, и всё будет делить с ними. Она бы презирала Верену, если бы думала, что это не так, но в то же время не понимала, почему даже при таких дрянных родителях это казалось ей таким естественным. Этот вопрос вновь вернул её к размышлениям над загадкой, занимавшей её часами – имеют ли в действительности эти люди какое-то отношение к рождению Верены. Она не могла объяснить это ничем иным, кроме как чудом. Чем дальше, тем больше она убеждалась, что эта девушка – чудо из чудес, отличная от всех других человеческих существ, что её рождение у таких людей как Селах и его жена – не более чем изысканный каприз животворящей силы, и с учётом этого прочие мистические факторы уже не имеют никакого значения. Всем известно, что истинная красота, как и истинная гениальность сами выбирают место и время своего появления в этом мире, оставляя на долю пытливых зрителей прослеживать их происхождение скорее от далёких выдающихся предков или непосредственно от божественного вмешательства, чем от их глупых и уродливых родителей. Они – редчайший феномен, по словам Селаха. Для Олив Верена представляла собой классический пример «одарённого человека». Её способности достались ей бесплатно, как роскошный подарок на день рождения, оставленный под дверью неизвестным дарителем, подарок, который одновременно является неисчерпаемым наследием и приятным напоминанием о неизвестном покровителе. Они всё еще были крайне «сырыми», к удовольствию Олив, которая, как мы знаем, дала обещание помочь совершенствовать их, но при этом такими же настоящими, как фрукты и цветы, как тепло огня и журчание воды. Для своей скрупулёзной подруги Верена была как муза для художника, дух, помогающий придать творению нужную форму легко и естественно. Хотя сложно себе представить более необученного, невежественного и неопытного художника. Но так же сложно представить себе людей вроде старших Таррантов, или жизнь, настолько же ужасную, какой была её жизнь. Только такое совершенное существо могло противостоять всему этому, только эта девочка с её внутренним огнём, своего рода божественной искрой. Бывают такие люди, как будто созданные самим Творцом. Они сильно отличаются от других, но их существование так же бесспорно, как и польза, которую они приносят.