Всё это, конечно, звучит довольно сухо, и я должен добавить, что наши подруги не были всё время заперты в кипящей работой гостиной мисс Ченселлор. Несмотря на желание Олив держать при себе свою бесценную подругу и учить её, несмотря на её регулярные напоминания Верене, что эта зима должна быть полностью посвящена учёбе и самодовольные недоучки и пошляки ничему её не научат, несмотря на заметные и непреодолимые различия в характерах двух молодых женщин, в их нынешней жизни, тем не менее, было немало личных визитов и целых нашествий визитёров. Несмотря на свою известную всем оригинальность и самостоятельность, мисс Ченселлор всё же была типичной жительницей Бостона, и как типичная жительница Бостона не могла не принадлежать к определённой касте. Следует, однако, сказать, что она принадлежала к ней, но не была её частью. Было достаточно того, что она периодически наносила визиты в чужие дома и принимала оккупантов в своём. Она верила, что всегда добавляла ложку гостеприимства в свой чайник и тем самым заставила множество избранных считать, что им всегда будут рады под её крышей в установленные часы. Она отдавала предпочтение людям, которых называла реальными, и реальность некоторых из них уже проверила только ей одной ведомыми методами. Это небольшое сообщество было довольно провинциальным и разношёрстным. В основном оно состояло из дам, которые в любое время суток пробегали мимо с книгами из Атенума нежно зажатыми в муфтах, или с крошечными букетиками красивых цветов, которые несли в качестве подарка друг другу. Верена, которая в отсутствие Олив обычно проводила время у окна, часто видела, как они проходят мимо дома на Чарльз стрит, всегда заметно напряжённые, как будто всё время боятся куда-то опоздать.
Очень часто, когда она описывала их матери, миссис Таррант не знала, кто они такие, иногда даже как будто и не хотела знать этого. Так как они не были кем-то значимым, было не важно, что они из себя представляют. Кем бы они ни были, с ними наверняка было что-то не так. Даже после всех рассуждений матери Верена едва ли представляла себе, кем эти женщины должны были быть. Лишь когда Верена рассказывала о концертах, которые Олив регулярно посещала со своей неразлучной подругой, её мать, казалось, чувствовала, что её дочь живёт в соответствии со стандартами, привитыми ей в их доме в Кембридже. Весь мир знает, что в Бостоне есть множество прекрасных возможностей услышать хорошую музыку, и мисс Ченселлор выбирала самое лучшее. Она посещала великолепные во всех отношениях выступления, в высоком и сумрачном знаменитом Мьюзик Холле, где не было той зимой лиц более воодушевлённых, чем у этих двух молодых женщин в тени балкона, для которых Бах и Бетховен как будто снова и снова вторили идее, которая всегда была в их сердцах. Симфонии и фуги возбуждали их революционные страсти и расширяли границы воображения, обычно загнанного в узкие рамки. Это поднимало их к неизмеримым высотам, и когда они сидели глядя на огромный изысканный мрачный орган, нависающий над бронзовой статуей Бетховена, они чувствовали, что это единственный храм, где приверженцы их веры могли молиться.
Однако музыка не была их главным развлечением, так как у них было два других, которым они рьяно предавались. Одно из них состояло просто в общении со старой мисс Бёрдси, с которой Олив виделась этой зимой намного чаще, чем когда-либо до этого. Было очевидно, что её долгой и прекрасной карьере приходит конец, что её серьёзная, неусыпная работа окончена, а её старомодное оружие сломано и бесполезно. Олив предпочла бы выставить его на обозрение как достойные реликвии упорной борьбы, и именно это она пыталась делать, когда просила бедную леди припомнить её сражения – отнюдь не славные и блестящие, но безвестные и беспримерно героические. Мисс Бёрдси знала, что её дело завершено. Она всё ещё могла притворяться, что занимается решением непопулярных проблем, могла перебирать бумаги в своём неизменном ранце и думать, что у неё назначены важные встречи, могла подписывать петиции, посещать конвенции, говорить доктору Пренс, что если она сумеет заставить её поспать, то увидит ещё множество её великих свершений. Но она была больна и утомленна и, что было совершенно нетипично для мисс Бёрдси, с большей радостью смотрела в прошлое, чем в будущее. Она позволяла своим друзьям из нового поколения баловать её. Иногда казалось, что она хочет лишь сидеть у огня в доме Олив и болтать о прошлом с чувством смутного удовольствия от того, что она защищена от промокших ног, от новых проектов, которые обсуждают на собраниях, от трамваев, которые всегда переполнены. И также с удовольствием, но не от того, что она служит примером для этих молодых людей, начавших жизнь в куда лучших условиях, чем она, но от понимания, что она является для них источником вдохновения, так как помогает найти путь для воплощения новых истин. Хотя бы рассказывая о том, какова была жизнь, когда она была молодой девушкой, дочерью очень талантливого учителя и жила в Коннектикуте. Для Олив её всегда окружал ореол мученичества, но и Верена теперь считала её впечатляющей своим человеколюбием личностью. Верене ещё с детства приходилось встречать мучеников, но ни у одного из них не было стольких воспоминаний, как у мисс Бёрдси, и никто из них не прибегал к противозаконным мерам. В период раннего аболиционизма она организовывала побеги, о которых рассказывала удивительно мало, лишь скромно признавая, что это было довольно мужественно с её стороны. Она объездила определенные части Юга, неся Библию рабам. И в ходе этих экспедиций многие из её спутников были облиты смолой и вывалены в перьях. Сама она однажды провела целый месяц в тюрьме штата Джорджия. Она проповедовала умеренность в ирландских кругах, где эта доктрина была мгновенно принята. Она вставала между жёнами и мужьями, озверевшими от алкоголя. Она подбирала на улице и приводила в свои убогие комнатки грязных детей, снимала с них жалкие одежды и смывала грязь с их бедных больных тел своими крошечными намыленными ручками. Для Олив и Верены она сама была олицетворением страдающего человечества. Жалость, которую они испытывали к ней, была жалостью ко всем страждущим. И больше всего мисс Ченселлор поражало, что эта маленькая старомодная миссионерка была последним звеном в традиции, и когда она уйдет, героическому веку Новой Англии, – веку простой жизни и высоких мыслей, чистых идеалов и важных свершений, моральных страданий и благородных экспериментов – этому веку тоже придёт конец. Олив несколько лет активно принимала участие в городских благотворительных миссиях. Она тоже подбирала грязных детишек и входила в комнаты убогих общежитий, где скандалы приводили соседей в трепет. Но она знала, что после этих трудов найдёт отдохновение в прекрасном доме, с гостиной, полной цветов, с огнём в камине, куда она подбрасывала сосновые шишки, чтобы они уютно потрескивали. И её ждёт импортный чайный сервиз, и пианино Chickering, и Deutsche Rundschau. В то время как мисс Бёрдси ждала лишь обшарпанная пустая комнатка, отвратительный ковёр в цветочек, как будто позаимствованный из кабинета дантиста, пустой очаг, вечерняя газета и доктор Пренс. Олив и Верена приняли участие в ещё одном собрании у мисс Бёрдси, которое заметно отличалось от описанного мною выше, так как на этот раз миссис Фарриндер не приехала осветить его лучами своего величия, а Верена произнесла речь без содействия своего отца. Она на этот раз была даже эффектнее, чем тогда, и Олив с удовольствием отметила, что она успела многому научиться за время своего пребывания на Чарльз стрит. Её импровизированное выступление было посвящено мисс Бёрдси. Она описала её трудовые подвиги, её сподвижников, те трудности, опасности и триумфы, которые ей довелось пережить, её гуманистическое влияние на столь многих людей, её безмятежную и достойную старость – выразив тем самым то, что все собравшиеся женщины думали о ней. Лицо Верены сияло восторгом и триумфом, пока она говорила, и у многих слушавших её в глазах стояли слёзы. Олив считала, что это было очень красиво и трогательно, а впечатление, произведённое на публику этим вечером, было даже сильнее, чем в первый раз. Мисс Бёрдси ходила вокруг в своих обезоруживающих очках, спрашивая у друзей, не правда ли это было просто великолепно? И вовсе не потому, что речь шла о ней, а лишь имея в виду восхитительный талант Верены. Олив подумала, что если бы они могли собрать деньги со слушавших это выступление, добрая леди была бы обеспечена до конца своих дней, но после вспомнила, что большинство её гостей были так же бедны, как и она.
