На этот раз народ собрался очень упорядоченно. Настолько, что сразу стало ясно: произойдет недоброе. Колодец, ранее центр всей жизни в этом месте, остался позади небольшого столпотворения. Ванессе нужно было пройти мимо амбара в любом случае, и она прошла бы мимо, не задержавшись, если бы шла быстрее или дошла до колодца раньше. Тишина, которая повисла над столпотворением, была непривычной настолько, что вызывала интерес. Только изредка кто-то кому-то что-то говорил, и на полтона тише, чем обычно говорили в толпе. Однако совсем не странное поведение людей заставило ее невольно остановиться позади толпы.

Тишина в людном месте, конечно, насторожила девушку, и Ванесса только прибавила шагу, чтобы пройти странное скопление крестьян быстрее. Тут и произошло второе неприятное происшествие. Ворота амбара с шумом распахнулись, в относительной тишине звук показался Ванессе грохотом, и она против воли повернула голову на звук. Происходящее показалось ей слишком странным. Тут раздались крики:

- Стойте! Умоляю, я ничего не делал!

Двое мужчин вели третьего, с голым по пояс торсом, завязанными за спиной руками. На обоих была легкая, местами недостающая до полной экипировка стража, собранная еще в прошлом году общими усилиями целой деревни, дубильщика кожи и еще десятка ремесленников. Тогда три девицы одна за другой утонули в реке, священник обвинил в том водяного и велел назначить вооруженную стражу, народное ополчение для подержания порядка - милицию. Все их сразу узнавали по оружию и одежде, Ванесса узнала и сейчас. А вот мужчину, которого они вели к позорному столбу, она помнила смутно. Вернее, вообще не помнила. Ее интересовало другое.

"Позорный столб? И что, давно он у нас тут стоит, напротив амбара?" - Задалась вопросом девушка. Сначала ей жутко не хотелось этого делать, но природное любопытство взяло верх. На свой рост она никогда не жаловалась, и все же мужчины, стоящие впереди, были выше, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть. У основания столба земля была без травы и плотно утрамбована, виднелись свежие следы подметок. - "Нет, только сегодня вкопали. Может, вчера вечером. Это что же, ради него вкопали?".

- Люди добрые, ну не виновен я, не виновен! Не душегуб я, не безбожник, не колдун! Не надо на столб! Люди-и-и! - Кричал голый по пояс мужчина. Он не пытался вырваться из рук стражи, не оказывал сопротивления. Лицо у мужчины было такое, как будто его мучили демоны, и на нем так отчетливо читался страх, что хотелось развернуться и убежать. Стражи более-менее спокойно подводили его к столбу, появившийся третий что-то мочил в ведре с водой и мял руками.

- Плетью будут бить. - Раздался совсем рядом, у ее правого плеча, сухой мужской голос. - И поделом.

- Поделом? - Переспросила Ванесса у обладателя того голоса. Это был среднего роста мужчина, с небольшим пивным брюшком, которое провисало из-под рогожной рубахи, редкими усиками на верхней губе и широким, круглым лицом. Лоб у крестьянина был низок, спина чуть скруглена от каждодневных работ на грядках и на поле, на ногах были плетеные лапти и штаны из той же рогожи. В жиденьких, но длинных, доходящих до мочек ушей волосах копошились вши, привычные для этого места и других уголков Десилона. - Почему это, что он такого сделал?

- А, Ванесса! - Воскликнул крестьянин, взглянув на нее. - Простите, не приметил, загляделся я. А вы, сталбыть, тож на казнь пришли-то, а?

- Нет, просто мимо проходила. - Она на время поставила мешок на землю. - А тут такая толпа и мужчина орет. Так за что его казнят? Забить плетью насмерть - слишком жестокая казнь, как по мне, для воровства и даже для убийства придумали обезглавливание или хотя бы четвертование.

- Казнить? Ну, казнить-то казнят. Только не вусмерть.

- Так это теперь называется, не-смертная казнь? - Спросила Ванесса с легкой издевкой в голосе. Но внутри у нее все сжалось от этого слова, а крестьянин издевки не заметил.

- Ну, откедова ж я знаю. Хлестать его будут, говорю.

- Не уходи от темы. За что?

- За то, что ворожил, хер собачий, вот за что! И из-за его ворожбы девка соседская померла-то. Вот теперь его и будут хлестать, чтоб не смел больше ворожить. Скок там ударов плетьми-то, я не помню, толь пятнадцать, толь двадцать пять...

- Ворожба? Это что еще за глупости?

- Не верите? А как все было-то, хоть знаете?

- Ну, и как же все было?

- А вот как. Сталбыть, до того, как девка соседская померла-то, она этого ворожея поймала почти что за нос, на ворожбе, сталбыть. Сидит она вечером на крыльце, видит - идет, значицца, этот ворожей с пуком травы в руке. Ну, ей и интересно стало, куда этот, значицца, пошел с пуком травы на ночь глядя. Ну и пошла, погубила себя, бедненькая. А ей-то годков всего-то было, во.

Последние слова крестьянин произнес жалостливым тоном, показав верхнюю фалангу мизинца, зажатую меж трех пальцев - большого, безымянного и среднего. Кто-то из толпы сочувственно посмотрел на мужика и отвернулся.

- Что именно произошло, ты сказать можешь?

- Могу, отчего нет. Ну, идет она, сталбыть, за ворожеем по следам, а тот ее к реке увел. Она за ним - шмыг, а как на реку вышла, ба! Ворожей ритувал проводит.

- Что еще за ритуал?

- В воду речную забрался и пуком своим терся! Песни свои не то выл, не то пел, плевался, как белены объелся. А девка-то что, смелая она. Посмотрела, посмотрела, на следующую ночь позвала других девок, ритувал, сталбыть, проводить. Только не к реке, как ворожей, а к пруду, что на краю болота. Девки все стоят, смотрят, а она одна в воду заходит. Тут как кто-то из трясины зарычит! Девки-то все побросали прям там и убежали.

- А что с той, смелой?

- Ну, так она в ту же ночь захворала. Люди говорят, ворожей ее заметил и бесов на нее натравил, хер собачий! Его-то сразу поймали, и заставляли снять бесов, и священник снимал, все без толку. Ну и померла девка, замучили ее черти. Теперь вот, хлестать будут. Все-таки, говорит, неумышленно он это, говорит, для своего оздоровления делал, потому только хлестать, а не вздернуть на суку. Не думал он, что кто-то еще с пуком в воду лезть будет. У девки-то не здоровье пришло, а легкие сгнили!

- Дьявол. Привели бы ко мне, я бы вылечила пневмонию.

- Не было никакой невмонинии. Это ворожба была, что есть, настоящая ворожба. И вообще, брешет он все. Как пить дать девку из зависти сгуби или со злости, что она ему не дала. Болезни вы, сталбыть, лечите, а как духов прогнать-то своей водой горькой сможете? Черти водки не боятся.

Истошный крик осужденного "ворожея" не дал Ванессе гневно возразить. Растянутое на много секунд "Нет!" длилось от первого удара до второго, затем перешло в неразборчивый крик и мольбы о пощаде. Размоченный в воде кнут высекал на спине ворожея одну красную полосу за другой, мышцы мужчины и кожаные полосы, которыми он был привязан к столбу, были натянуты до предела. Ванессе казалось, что она слышит их скрип, и мышц, и кожи. Кнут беспощадно взмывал в воздух, изгибаясь дугой, и только кончик успевал щелкнуть по воздуху. Хлесткий удар по спине и истошные крики, кажется, раздавались раньше, чем опускалась рука палача. Глаза "ворожея" уже выпучились, как у задохнувшейся рыбы, лицо было искажено маской страха, унижения и боли. Нечеловеческой, почти убийственной боли. Истязаемый, как и Ванесса, слышал молву о королевских палачах, которые одним ударом кнута ломали преступнику хребет. Мысль о том, что его будет казнить не такой палач, а обычный деревенский забияка а кожухе, наверняка приносила какое-то облегчение во время короткого заключения в закрытом хлеву со свиньями. Больше не приносила. Вряд ли в голове у "ворожея" остались хоть какие-то мысли уже после первого удара. По нему было видно, какими страданиями обернулась для него не-смертная казнь. Это были только три удара из пятнадцати. Может, из двадцати пяти.

- Жуть, как орет-то. - Завороженно и со страхом пробормотал крестьянин, но не отвернулся. Потом улыбнулся, засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ванесса не сказала ни слова. Она только собралась развернуться и уйти прочь от позорного столба, подальше от амбара и толпы, когда почувствовала на своем предплечье чью-то крепкую руку в перчатке.