Недолгое время он сидел, глядя то на проникающий из окон слабый звездный свет, то на спящего Солта, то еще куда-то. Потом тихо подошел к печи, на которой спала Ванесса, прислушался. Услышал тихое сопение, медленное и ровное дыхание. Только окончательно убедившись в том, что Ванесса спит, Филипп вернулся к столу и распахнул свой плащ. На внутренней его стороне в нагрудном кармашке лежали четыре маленьких прозрачных флакона, узких и высоких, горлышки которых были привязаны к плащу петельками из кожаных полосок. Алхимик отвязал петельку, вытащил один флакон и откупорил пробковую крышку. Тут же пахнуло железом, резкий и неприятный запах заполнил воздух вокруг лекаря. Горло Филиппа тут же свело легким спазмом, когда он представил, как эта отрава будет литься по его горлу. Однако терпеть уже не было мочи, Филипп чувствовал, как в кожу впиваются тысячи будоражащих его иголок, как внутри просыпается вожделение, больше похожее на страх. Хотелось выйти из комнаты в эту душную ночь, чтобы как-то снять напряжение, но он знал, что от этого будет только хуже. Нет, ему была необходима еще одна порция, и прямо сейчас.

Филипп поднес отраву к самому рту, на миг скривился так, как будто это был не флакон, а голова курицы, которую ему предстояло откусить. Впрочем, последнее было бы предпочтительнее. Лекарь зажмурился и мгновенно осушил флакон одним глотком. И тут же почувствовал, как по телу разливается сила. Сонливость как рукой сняло, исчезла пелена перед глазами, мысли обрели привычную четкость и больше не скользили по его извилинам подобно улиткам. Теперь они носились в голове, точно стрекозы. Исчезло вожделение и страх, осталось только удовлетворение. И ощущение красоты мира. Без этой гадости безлунная ночь не показалась бы Филиппу такой красивой.

Взгляд алхимика скользнул по дому Ванессы и остановился на самой хозяйке дома. Ее не было видно из-под одеяла, если не считать антрацитовых волос. В звездном свете они блестели черным светом. Филипп подумал, что ему наверняка будет приятно увидеть, что скрыто под одеялом. Всего-то стоит сделать несколько шагов и протянуть руку. Тем более что фигурка у нее очень даже ничего. Ни жира от каждодневных пирушек, ни грубых мышц от каждодневных изнуряющих работ по хозяйству...

Он рассмеялся своим собственным мыслям. Не вслух, чтобы не разбудить ее. Старый кретин. Почему-то сейчас эта кощунственная мысль вызывала у него смех, впрочем, он знал, почему. Потому что это дочь его друга, а не самого Филиппа, и она уже давно не младенец. Любой мужчина, видя спящую девушку, которая не его дочь и не младенец, невольно подумает ту же самую мысль. Просто потому, что он мужчина. И поэтому эта мысль сперва показалась Филиппу смешной, ведь он знал, что никогда этого не сделает. Чудовищная разница в возрасте между ним и Ванессой не позволяла ему думать об этом иначе, кроме как в шутку. Это было как мысль о самоубийстве после незначительной неприятности, или как черный юмор, с которым алхимик давно свыкся за годы практики. Да, при других обстоятельствах, о которых Филипп предпочитал не думать, он бы не сдержался, подался бы своей природе. Но сделал бы это с другой, не с Ванессой, которая была дочерью его лучшего друга, которую он успел узнать и потому не хотел причинять ей какую-либо боль, ни душевную, ни телесную. Может, с кем-нибудь из других дам, но точно не с ней. И уж тем более не после этой грязной отравы. Той, что его убивает, и той, что его спасает. Того медленного яда, после которого кощунственные мысли казались смешными, смерть - далекой, а мрачная душная ночь - прекрасной. Той отравы, после которой появлялась полная удовлетворенность во всем, после нее ему не хотелось даже этого, не то, что секса.

Филипп тряхнул головой, прогоняя последние мысли, которые ему не нравились и которые были, с какой стороны не посмотри, невероятно глупы. Пока у него есть запас этой отравы, простой в изготовлении, "других обстоятельств" не настанет. Лекарю теперь дышалось свежо и хорошо, все тело переполняла сила, которую не стоило тратить ни на что, кроме поддержания бодрствования. У него впереди еще ночь и день, так что, наверное, ему придется выпить еще один флакон препарата. "Препарата, так теперь это называется, Филипп?" - подумал он и сам себе усмехнулся. Думать о приеме еще одной порции ему не хотелось, так что он снова прошел к столу. На нем еще осталась еда - вяленое мясо в полосках, и Филипп взял себе одну. Аппетит после "препарата" прорезался неожиданно, как всегда бывало и раньше. Немного подумав и решив, что ему не стоит сидеть в такой темноте, не кромешной, но так напоминающей опостылевший ему трюм, Филипп отодвинул штору на окне. Да, у Ванессы были шторы на окнах. Даже не шторы - шторки, в полтора локтя длиной и столько же в ширину. Лекарь подумал, что Ванесса, возможно, попыталась хоть немного воссоздать атмосферу дворца, где огромные объемные шторы на окнах в четыре человеческих роста были нормой. Вернуть частицу того прошлого, когда ее семья еще была цела, когда ее окружали слуги и умные, вежливые люди, а отец не пропадал по полгода, чтобы потом вернуться на две недели. Шторки были мягкими и довольно милыми, светлыми, но Филиппу стало немного грустно от воспоминаний о прошлом. Он слишком хорошо знал семью Солта.

Звездный свет упал на стол, осветив скатерть и оставшиеся крошки. На дальней от Филиппа части стола лежала какая-то книга в черном переплете. Лекарь долго сидел, глядя в распахнутое окно на безлунное небо, прежде чем решил взять в руки книгу.

Он узнал ее с первых строк. Потом вспомнил, что эту же книгу читала Ванесса, когда он вышел из лаборатории, и, должно быть, читала все то время, что он там провел. Эта мысль была отрешенной. Больше всего то, что испытал алхимик, походило на шок. Что-то, что было явно сильнее простого удивления, и при этом не дотягивало до боли в сердце.

После того, как Филипп прочитал первую строку, он положил книгу на колени и снова посмотрел на спящую Ванессу. Потом снова, повинуясь неожиданному порыву, впился глазами в листы бумаги и дочитал одну страницу. Теперь у него не оставалось сомнений, что это она.

От понимания это простой вещи Филипп еще несколько минут сидел, держа книгу у себя на коленях и тупо глядя в пустоту. Если бы кто-нибудь зашел в дом в тот момент, то увидел бы скорее искореженное чучело, чем человека в плотных кожаных одеждах, напоминающих легкую броню оружейников осадного королевского корпуса. Но потом им овладела радость. Филипп увидел знакомую до боли подпись, знак на корешке переплета. В нем угадывались две литеры, слитые в одну фигуру: "Ф" и составная "Эс", существовавшая только в давно канувшем в лету южном диалекте Десилона. Лекарю все еще не до конца верилось, что это она, но это уже был не снег на голову летом, а радость. Радость от свершившегося чуда.

- Интересно. - Тихо бормотал он, благоговейно читая в слабом свете звезд давно знакомые ему строки. - Интересно... Это современная копия или хорошо сохранившийся оригинал?

Копия, подумал он. Разумеется, копия. Оригинал бы не сохранился, бумага столько не живет, даже вощеная. Никто столько не живет.

Лекаря услышала только темная комната. Больной Солт и крепко спящая Ванесса молчали. Молчал и Филипп, хоть и знал ответ.

Ночь шла медленно. Скорее не шла, а ползла. Текла, как смола по стволу высокой сосны. И где-то за час до восхода солнца, в момент, кода проснулась Ванесса, время для Филиппа резко ускорило свой бег. Именно с пробуждения хозяйки дома начался его трудовой день.

Проснувшись, девушка с облегчением отметила, что от ее вчерашней разбитости и усталости не осталось и следа. Сон, точно лекарство, пошел Ванессе на пользу, обновил ее и внешне, и внутренне, вернул ей желание работать и жить. После кратковременных утренних процедур она тут же принялась готовить пшеничную кашу, сваренную на воде и остатках молока. Их с Филиппом завтрак. А заодно обед и ужин.