Та покраснела и добавила:

— Притом солидного человека, с машиной и кооперативной квартирой. Сестричка решила меня материально обеспечить.

— Мы разве бедные?

У Виты разом повлажнели глаза. Она опять ткнулась лицом в плечо мужа, прошептав:

— Дурачок, ты же видишь?.. Я так тосковала!.. Она не подпускала меня к телефону. Какие мы с тобой глупые!..

— Пойдем отсюда, на нас уж люди глазеют.

На крыльце курили мужчины и с любопытством посматривали на молодую чету.

Вита отпросилась с работы, и они пошли за чемоданом.

Николай не пожелал заходить в дом Лизы. Вита вернулась быстро. Она передала вещи мужу, взяла за руку дочь и пошла за ним по улице.

Николай нес чемодан, между прочим, тот чемодан, с которым приехала Вита, и улыбался. Как и тогда, пять лет назад, было тихое солнечное утро, только все у них не начиналось, а продолжалось, и в этом было их счастье.

Маленький чистенький поселок Заполярный, зажатый со всех сторон сопками, был ничем не примечателен. Таких поселков на Крайнем Севере много, и все они похожи друг на друга, как инкубаторские цыплята: строились поселки по одному проекту. Жили в Заполярном люди обеспеченные, спокойные — рабочие рудника.

Огромные, величественные сопки, что окружали Заполярный, были внутри изрыты непостижимым образом. Вертикальные стволы, горизонтальные штреки, наклонные штольни всяких размеров пронизывали сопки из конца в конец. Если бы можно было сделать рентгеновский снимок, подобно тому, как делают снимки грудной клетки человека, то внутри сопки походили бы на источенное ненасытными червями яблоко-падалицу.

Дома в поселке были в основном двухэтажные, деревянные, выкрашенные в столь редкий на Севере зеленый цвет. Если посмотреть на поселок с вершины одной из сопок, то расположение этих игрушечно-маленьких домиков поразит математической точностью — ни дать ни взять перед вами шахматная доска.

Жизнь поселка текла, размеренно и спокойно. Работа да сон поглощали у людей большую часть времени. Досуг семьи горняков проводили скучно. Собственно, как его еще можно было проводить, когда в свободное время совершенно нечем заняться. Телевидение — всенародное инфекционное заболевание, сюда еще не дошло, кафе и ресторанов здесь не было, в клубе крутили старые, просмотренные всем поселком по нескольку раз фильмы. Ложились в поселке спать рано, как раньше в деревнях, когда не было электричества и бесценным был керосин.

Особой популярностью у горняков пользовалась баня. Видать, от нечего делать мужики ходили мыться два-три раза в неделю. Баня стояла в центре поселка, рядом с Домом культуры, на главной улице — «прошпекте», как окрестили эту улицу заполяринцы. Строили это довольно внушительное деревянное сооружение с особым старанием и прилежностью. Стены возвели из кругляка дуба (он запах чистый дает и долговечен), а пол устлали мозаичным кафелем. Раздевалка и зала для мытья были просторными, в парильне сложена огромная печь — каменка. Печь топят долго, прогревая булыжник и, когда плесканут в нее воды или свежего кваса, парильня наполняется сухим приятным огненным жаром.

В раздевалке были широкие длинные лавки, на которых отдыхали, выйдя из парной. В углу, в прохладном месте, стоял большой деревянный бочешок под квас. Банщик, седоусый, здоровенный хохол Михайлович, уж лет восемь занимавший этот «ответственный» пост, готовил такой квас, что пился он в радость.

Парились горняки помногу, со знанием дела. Гурманы-парщики, или как их тут называли «паролюбы», приходили с шерстяными шапочками, рукавицами, с дубовыми или березовыми вениками, присылаемыми в посылках с материка.

Те, кому веники не присылали, делали их сами. Гибкую проволоку обматывали полиэтиленовой изолентой и привязывали почаще листочки, вырезанные из клеенки. Такой веник не осыпался, не издавал запаха, правда, боялся огня, зато был вечен. Хлестать себя вечностью кой для кого тоже составляло удовольствие. Тех, кто парился полиэтиленовыми вениками, в поселке звали «искусственниками» — наподобие детей, выкармливаемых не материнским молоком.

Паролюбы разработали особую систему, рассчитанную на три-четыре часа, с потерей двух-трех килограммов живого веса. Но не стоит рассказывать об этом слишком подробно, ибо кто ж не знает о пристрастии русских к парильне, которая идет из глубины веков! Баня в Заполярном по сути дела превратилась в некое культурное заведение, где не только мылись, а обменивались мнениями, вели беседы, проводили досуг, ссорились и мирились.

Так и текла размеренно, сонливо жизнь в Заполярном, но суждено было произойти и здесь необычной истории.

Никто толком не знает, каким образом попал этот человек в поселок. Одни говорили, что его вызвал какой-то знакомый, другие — сам приехал, третьи утверждали, будто его специально заслали в поселок, чтобы взбаламутить всех людей. Это уже говорили потом, когда этот человек незаметно исчез так же, как и незаметно появился.

Устроился приезжий работать в кочегарку. Сутки работал — трое сидел дома — в холостяцком общежитии горняков, куда его определили на житье.

Внешность приезжего непримечательна. Он худ, невысок ростом, голова вот у него была большая, такая большая, что размерами не уступала арбузу-рекордсмену, выращенному на плодородных землях Украины. Руки у него были короткими, слабыми. Непонятно просто, как он мог работать на такой вообще-то тяжелой работе, в кочегарке, с такими маленькими, детскими руками. Но сменщики на приезжего не жаловались, мужик был старателен, кроток, неразговорчив и что самое поразительное — не брал в рот спиртного.

В кочегарке, как правило, работали те, кого в других местах не держали из-за горючей многолетней любви к «зеленому змию».

Знакомств приезжий не заводил, держался особняком как на работе, так и в общежитии. Придет, бывало, со смены, розоватый, размягший после душа, разденется и в постель. Отоспится, а потом день и ночь, вплоть до следующего дежурства, читает, шевеля медленно губами, какие-то книжки. Книги были не художественные и не научные, а иного вовсе склада. С обилием рисунков-диаграмм. Потом-то распознали, разглядели, что это за книги, хотя нелегко это было сделать, ибо приезжий не бросал их, а прятал в свою тумбочку под замок. Как ни странно, но это были старые книги по шахматной теории. С этого времени и прицепилась к приезжему кличка Гроссмейстер, хотя в то время в шахматы он еще не сыграл ни с кем ни одной партии.

С месяц прожил тихо и незаметно Гроссмейстер, а потом, будто присмотревшись ко всему, или вернее, выждав время, за которое за ним закрепилась репутация тихого безобидного человека, он начал проявлять определенную активность. Как-то зашел Гроссмейстер в красный уголок общежития и предложил парню, со скучающим видом листавшему подшивку журнала «Смена», сыграть в шахматы. Парень согласился. Играл он плохо, но победил приезжего легко. Посмеявшись, великодушно над Гроссмейстером, парень предложил сыграть еще одну партию.

— А приз какой победителю? — осведомился приезжий.

— Какой приз? — удивился парень.

— Обыкновенный: материальная заинтересованность. На работе-то нас заинтересовывают премиями там и прочим, и здесь нужно, чтобы интереснее игралось.

— Не знаю, сам предлагай.

— Давай на обед сыграем. Кто проиграет, тот и кормит победителя.

Парень, уверенный в победе, согласился. Но самоуверенность его жестоким образом была наказана, он получил мат через десять ходов. Парень предложил сыграть еще одну партию и опять проиграл. К столу стали подходить любопытные. После пяти партий, проигранных подряд, парня попросили уступить место более сильному шахматисту.

Гроссмейстер записал фамилию проигравшего в ведомость — расчерченный от руки лист бумаги, указал количество «продутых» им партий, поставил точные дни обедов и заставил парня расписаться. Точно так в ведомости приезжий записал фамилию нового претендента. Условия игры оставались прежними.