Насладившись закатом, школьники устремляются вниз, туда, где их ждет огонь, бивак. И тут случается самое страшное. Спускаться приходилось по довольно крутым склонам, лед присыпан снегом, а лыжи-то у них не горные, и поэтому в какой-то момент, когда кто-то не смог притормозить и врезался в группу, весь отряд покатился вниз, набирая на льду огромную скорость. На такой скорости надо заваливаться на бок, но страшно — и поэтому многие падали не там, где могли, а при столкновении с каким-либо препятствием — камнем, как правило, которые торчали там из снега, «как зубы дракона». Он летел и понимал, что пришел ужас, будут убитые и раненые, сотрясения, переломы и вывихи. При падении он слышит треск сломавшихся лыж.

Им повезло: они отделались синяками, сломались только лыжи. Кому-то дали запасные, но ему, например, не хватило, а надо было двигаться дальше. Заполярье, голая тундра. Он бредет так, проваливаясь в снег по пояс, потеет от усилий, тут же покрывается ледяным панцирем — мороз усиливается к ночи — и понимает, что сейчас умрет. Единственное, что его держит на ногах, — то, что он знает, что от него зависят несколько детей, которые выносят все то же самое. «И в этой страшной тьме мы прошли вниз кусок этот горный — и вдруг начались первые елки. Там мы достали пилы двуручные, и я помню, как, полумертвый, а дети и подавно, пилю эти деревья. Пилили, валили, рубили сучья, ставили палатки, разводили спасительный огонь, залечивали ушибы, вывихи. Страшная была ночь, ночь смерти». Тут он понимает, почему инструктор так часто говорил об этом.

В предисловии Трифонова написано, что Проханов водил караваны туристов в Хибины, но это преувеличение: он провел одну группу и решил, что на этом пора остановиться. «Сколько стоила ваша экскурсия?» — «Ну, на это нельзя было купить „Мерседес“, но зато можно было кормить семью».

Проханов имеет обыкновение описывать свою карьеру таким образом, будто он шагнул прямиком из карельских дебрей в редакцию «Литературки» на Цветном бульваре. На самом деле между «выходом из леса», который произошел, судя по всему, году в 1963–1964, и публикацией в ЛГ прошло 4 года. За это время он страстно, словно лосось на нерест, пробивается в литературу: завязывает знакомства, ищет протекций, пишет куда может — и жадно пьет материал, ищет свои темы. Нельзя сказать, чтобы это были скучные, «черновые» годы. Он провел их не то что просто весело — феерично.

Проханов имеет слабость козырять анекдотическими особенностями своей биографии. Спросите его: «Александр Андреевич, а где был напечатан ваш первый текст?» — и он непременно ответит вам вопросом: «А что, голубчик, умеете вы читать азбуку Брайля?» —?!! — «Дело в том, — чеканит он с шерлокхолмсовским высокомерием, — что мой первый рассказ был напечатан в альманахе общества слепых!»

В сущности, это правда, хотя и неполная.

Визит на Протопоповский, 9, где располагается библиотека ВОС, производит известное впечатление. Здесь царит мертвый штиль, но внутри него, как в стивенкинговском романе, зреет какая-то внутренняя тревога. Тут действительно читают слепые — кто-то гладит белые страницы, улавливая контуры шероховатостей бумаги, кто-то слушает «чтеца», заказанного на определенное время; возникает ощущение, будто попал в один из эпизодов романа «Время полдень», где персонаж, оказывающийся в клубе слепых, видит «их освещенные, с черными ртами, сведенные судорогой лица… Их лбы и брови, под которыми вздрагивали мутные бельма, или зеркальная, отражающая свет пустота, или лазурная слезная синь стеклянных глаз, или глухая сжатая кожа стиснутых, сшитых век. Лица стариков со следами ожогов и шрамов, с черно-синей пороховой сыпью…»

На Протопоповском обнаруживается июньский номер журнала «Жизнь слепых» за 1964 год, где на полосах 41–42 напечатан оптимистичный и идеально уместный здесь рассказ «Красная птица», представляющий из себя диалог помирающего — слепого, понятное дело — деда, вырезающего ложки, и его малолетнего внука, который собирается стать лесником. Дед рассказывает легенду о птице валешник — «кто ее поймает, у того все желания исполняются». «Нет, дед, ты не умирай. Ты подожди, я вырасту, в город поеду — привезу тебе такие стеклянные очки, большие. Будешь все в них видеть». В конце автор — несомненно, хорошо знакомый с андрейплатоновскими литературными сказами и простодушно не испытывающий того, что называется «страх влияния», — обращает внимание читателя на печку, у которой греются герои, там бьется огонь, будто летают огромные красные птицы. Это и есть первый опубликованный рассказ Проханова.

На обложке — рабочий у штамповочного пресса, с подозрительно задранным вверх подбородком, пешеход с палкой и собакой, музыкант, шарящий по клавишам рояля. «Жизнь слепых» и в самом деле печаталась в двух версиях: точечно-выпуклым шрифтом (Брайля) и обычным, для слабовидящих и тех, кто мог позволить себе чтеца. Журнал был — и остается — органом Всесоюзного общества слепых; с 1969 года он называется «Наша жизнь». В 60-е это был типичный советский журнал великолепного в своей убогости дизайна, по формату похожий на старую «Юность», с пропагандистскими рубриками, фельетоном и непременным разделом «Юмор» — весь, кажется, состоящий из нелепостей. От обычного ежемесячника он отличается разве что многочисленными фото людей в очках с толстыми или черными стеклами.

Как его угораздило попасть в этот мир? Он написал небольшой рассказ, от которого не сохранилось даже названия, «возможно, он был навеян впечатлениями от Экзюпери» — «о слепом летчике-испытателе, который горел вместе с машиной, у него вытекли глаза, и потом ему почему-то казалось, что у него из глаз растут цветы». Непонятно было, куда можно было это пристроить. Кто-то сказал ему, что существует специальный журнал — «Жизнь слепых». Редакция находилась в Домжуре, на Суворовском, работали там, в основном, слепые, которые, однако, были не настолько слепы, чтобы не разглядеть в этом рассказе «модернистские штучки». Ну а как же все-таки они это поняли? «Не помню, то ли я им прочел, то ли у них были чтецы».

Рассказ не приняли, но у них оказалась вакансия в техническом отделе, и, узнав о том, что Проханов по образованию инженер, они предложили ему работу. Он устроился на ставку штатного сотрудника отдела писем, разбирал почту, приводил корреспонденцию в божеский вид для публикации, вел переписку и при этом с удовольствием брался за редакционные задания, связанные с писательством, ездил в командировки, редакторствовал — «как везде в маленьких изданиях — числишься здесь, а делаешь все», обычная литературная поденщина.

Мастер на все руки, он дает в печать и очерки, и рассказы, и эссе, и публицистику. Вот «На Оке — ледоход» (1964, № 8), очерк о собирателе птиц, сопровожденный трогательным абзацем, набранным уже после имени автора. «От редакции: Пока очерк Проханова готовился к печати, мы узнали о том, что Дмитрий Никитич Демичев передал птиц в горклуб слепых. И теперь все могут наслаждаться пением пернатых солистов». Вот «Живые камни» (1964, № 10) — рассказ о слепом тувинском резчике камней по имени Базыроол, где автор экспериментирует с эпическим синтаксисом и ориентально-фольклорными интонациями. Вот «У крестьян Ярославщины» (1964, № 11), «Сказ о неизвестных героях» (1965, № 5), очерк «Весна на Владимирщине (Из блокнота журналиста)» (1965, № 8), помещенный в разделе «От края до края».

С каждым месяцем увеличивается количество подписанных его именем очерков о промышленных предприятиях. Запоминаются энергичная ода картонной коробке, очерк «Слесарь» (1966, № 11), забойный репортаж с фабрики «Печорский профиль» (1966, № 8) («Валяются обувь, веревки, мочало…» — автопародия на его будущие индустриальные романы). Он путешествует по каким-то странным отсекам советской техносферы: уже тогда понятно, что он склонен выпадать из интонационного норматива при столкновении с информацией об усилиях отдельных людей и коллективов.