— А кстати: чем кончался «Господин Гекоген» в «до-котоминском» варианте?
— В газетном варианте не было куска, где Путин превращается в радугу. Он родился у меня потом, я просто написал небольшой кусок. А финал там был совсем другим: после того, как взорвался этот самолет, после того как была проделана вся эта ужасная работа, и он, герой, эту схему осознал, понял, в какой степени его использовали, он, Белосельцев, оказался на берегу реки Истры под стенами этого монастыря в ночь перед водосвятием. И вот он идет по этому ночному городку заснеженному, доходит до берега этой черной, незамерзшей реки, с черными ветлами в белых ночных берегах, где метет метель, видит, как сквозь эту метель на эти белые берега идут богомольцы, мужчины и женщины, раздеваются, и вереницей, такие ангелы и ангелицы, входят в черную воду. Горят свечи… И он, Белосельцев, тоже раздевается, идет босой по снегу, без одежды, без имени, без прошлого и без будущего, вступает в эту холодную воду, в эту Лету, реку темную, и движется по ней, вдоль этих берегов в сторону от всех поющих, от всех плачущих, от всех рыдающих в эту ночную, русскую, белую равнину, в метель по этой черной безымянной воде. Вот так заканчивается «Господин Гексоген»[11].
Мало кто взялся бы предположить, что роману суждено большое будущее. Начать с того, что «Господин Гексоген» стал первым романом, который наотрез отказалась печатать даже оппозиционная пресса. Главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев заявил Проханову, что романы сейчас не читают, и «Господин Гексоген» закупорит журнал. Это был сильный удар по писателю с репутацией графомана: во-первых, отрезана важная артерия, хоть как-то соединяющая его с читателем, во-вторых, это был классический случай предательства своих.
Что тоже было воспринято им как очередное доказательство ухода из оппозиции «огненной силы», которую он чувствовал в себе, но не в этих стариках. А что такое с ними произошло? «Современник» — журнал, во многом держащийся на советско-русско-патриотических энергиях. Постепенно происходила эрозия советского — исчезали советские авторы, исчезал советский опыт, изнурительно повторялись советские воспоминания. И он все больше и больше становился клерикальным, «впадал в богомольство», как и журнал «Москва», где при Крупине стали молиться на каждой странице, как в крутовском «Русском доме», как в ганичевском «XX веке»: обязательно какой-нибудь преподобный вначале, или фотография храма, или проповедь — «Батюшка, благословите поставить точку в конце предложения» или «Батюшка, вот я, помолившись и попостившись, решил написать рассказ такой-то» — «спешное, смешное и неглубокое воцерковление, лишенное мистических основ». «Куняев, старый волчара, который участвовал в гонах, перестал рвать живых оленей и ел теперь только то, что ему приносили более молодые волки в его логово».
Ревизия отношений Проханова с коммунистическими идеологемами — то, что сам он называет «разочарование в красной кумирне, скептицизм, а потом, может быть, и нигилизм» — важная тема «Господина Гексогена» и одна из тех, что позволили ему выстрелить. Однажды Белосельцев заглядывает в Мавзолей и Институт при нем, где с телом Ленина работает Доктор мертвых. В его уста вложен монолог о Воскрешении, Красном смысле и футурологическом проекте Советов; ирония в том, что одновременно вдохновенный вития реставрирует сгнивший труп Ленина. Белосельцев уходит оттуда, чувствуя, что там больше нет силы.
Это видно уже по передовицам 2000 года — Проханов отдаляется от тех канонических ценностей, которые исповедовал прежде в литературе. После разговоров, встреч, прозрений он явно более скептически относится ко всей оппозиционной риторике: «кумирня, которую мы создавали, показалась мне обветшавшей. Постсоветский красно-белый героический пантеон и связанные с ним мифы» — о ГКЧП, 93-м годе, которые он сам и создавал — «вдруг износились». Внутри этих «патриотических религий, любимых псалмов» стали видны многочисленные дефекты. «Я почувствовал, что создавал этих богов из хлебного теста, покрывая их красками, они были непрочными и готовы были рассыпаться». Он уже не скрывает своей неприязни к ГКЧП, поняв, что то был предательский проект не спасения, но погубления страны. Разочаровывается в Крючкове, с которым дружил, в КГБ. Именно поэтому все спецслужбисты в романе — Гречишников, Буравков, Копейко — оказываются мерзавцами.
Завязнув во всех этих распрях, Проханов сталкивается с тем, что ему надо очень серьезно думать об издателе, особенно при том, что роман был на злобу дня, и долго мариновать его, пока за него не соизволит взяться какое-то патриотическое учреждение, ему не хотелось. Так ему приходит в голову опубликовать роман в собственной газете, сэкономив на редакторах, типографии, оформлении, в виде ОЧЕНЬ большой газеты. «Я хотел сделать какой-то дополнительный бизнес для газеты».
Едва ли он заработал на нем хотя бы пять центов, но факт, что номер этот теперь не достать даже в редакции «Завтра».
Эта «газета» стала притчей во языцех. Никто ее всерьез не читал, но то ли звучное название впечаталось, то ли кто-то все же проглядел текст и распространял о нем самые невероятные слухи, но что-то такое, помню, носилось в воздухе. На Франкфуртской книжной ярмарке этот номер «Завтра» благодаря И. Зотову попадает в руки к А. Иванову и М. Котомину — издателям Ad Marginem. Про нее написал НГ-ExLibris. И. Зотов назвал прохановскую прозу «сермяжным барокко», отклик был более чем сдержанным, но рецензенту, по крайней мере, не приходило в голову предварять закавыченные куски словами «несмотря на отвращение, привожу цитату» — как это делали его коллеги по НГ всего несколько лет назад. Затем промелькнуло нечто еще менее внятное, но более положительное. Кончилось тем, что с Прохановым повели знакомиться А. Иванова, который, по мнению автора «Господина Гексогена», шел на встречу с ожиданием увидеть там «миловидную, но ненавидящую Еву Браун, которая будет подавать им, не знаю, мацу». Иванов, вспоминая крайне благоприятное впечатление, произведенное на него «красным Савонаролой», отмечает среди прочего странный момент, когда автор, в порядке предположения, заметил, что, в принципе, может прямо сейчас убить своих потенциальных издателей.
Альянс Проханова с Ad Marginem вызвал недоумение; пошли разговоры о «левом демарше модного издательства»; «попытке красного реванша на смычке политически левых с интеллектуальным авангардом». Для издательства, публиковавшего В. Г. Сорокина, Дерриду и переписку Хайдеггера с Ясперсом, это был в самом деле эпатажный поступок, даже при том, что Ad Marginem в тот момент в самом деле были маргиналами. «На фоне Сорокина и Деррида, — разорялся журнал „Афиша“, — Проханов выглядел конголезской, зараженной СПИДом гориллой, которую вдруг втолкнули в клетку с детьми, нарядившимися мартышками». Недоумевала писательница О. Славникова: «Вещь Проханова вне литературы, абсолютно, это сгусток пошлости и безвкусицы… И пусть заткнутся, ну хватит уже! Потому что если это литература, тогда я, извиняюсь, капитан Флинт». Еще более афористично высказался — если, по крайней мере, верить самому Проханову, который приводит эту цитату с оговоркой «будто бы» — Путин: «Увлекательный роман. Вредный роман. Надо сделать все, чтобы подобные романы больше не появлялись».
Обложка А. Бондаренко.
Само издательство в приватных разговорах и публичных интервью озвучивало следующие версии касательно «Господина Гексогена». Это «героиновый Толстой» (Иванов). Это «накокаиненный Фадеев» (Котомин). Это «Мифогенная любовь каст — 3» (Иванов). Это «неизвестный текст Пелевина» (Котомин). Позже возникала версия, согласно которой они хотели «втиснуть Проханова в рамки жанра», и поэтому «Господин Гексоген» был отредактирован таким образом, чтобы из него получился «настоящий политический триллер»; триллер снабдили выразительной обложкой.
