– Извините нас, – сказал Дэн, поймав мой взгляд. – Вы, наверное, хотите попрощаться.

Как ни странно, он был прав. «Медведь» только что был моим, но сейчас я уйду и больше никогда его не увижу. Меня охватила глубокая печаль.

Я прошел через гостиную к сентиментальному сгустку света, цвета и тени, заключающему в себе эмоции, которые я не умел вернуть. Некоторое время я смотрел на картину, надеясь увидеть в ней ответ. Однако получил лишь гнетущее разочарование от его отсутствия.

Я повернулся к хозяевам:

– Спасибо, что приняли меня. Надеюсь, картина будет вас неизменно радовать.

И я зашнуровал ботинки, влез в куртку и вышел в мир, который не удерживал никакой змеебог, и все, в чем я пытался найти опору, разваливалось на ходу.

Родителей дома не было. Горячая кастрюля желтого карри распространяла амбре на весь дом. Я посмотрел на экран мобильника. Ничего. В смысле ничего, что я хотел бы увидеть. Жюльен прислал сообщение: спрашивал, как прошла доставка. Я не был готов ответить вот так сразу.

«Медведя» я лишился. Всего остального, наверное, тоже. Я сидел с пустыми руками в сотнях миль от своей семьи, находящейся под угрозой исчезновения, и должен был приложить все усилия, чтобы не утонуть в трясине безысходности. Если я не вернусь домой – если Анна меня не пустит, – много ли она потеряет? Ну да, некоторые неудобства, конечно, возникнут – придется искать няню и решать прочие логистические вопросы такого плана. Она не утратит чувства родного плеча, потому что я давно перестал выполнять эту функцию. Я сто лет не пытался ее рассмешить.

А уж о сексе и говорить нечего. Раньше в постели у нас все было хорошо, даже после рождения Камиллы. Потом у меня вдруг включились тормоза. Своим отношением я заставлял Анну стыдиться своих желаний, и, как следствие, она стала их подавлять. Я начал видеть в наших действиях что-то неправильное: час назад эти губы просили меня достать из морозилки куриные бедра к ужину, а теперь смыкаются на моем члене.

Я не раз превращал самые горячие начинания черт знает во что. Один раз во время короткой поездки вдвоем в Чинкве-Терре мы поругались на заправке у автомагистрали: Анна обнаружила, что, пока она спала, я выкинул ее диск Андреа Ботичелли в окошко. Ссора перешла в обмен остротами, а потом в нечто гораздо более интересное. Я помню, как она взяла мое лицо в ладони, как я нащупывал крепление ремня безопасности, чтобы убрать его с дороги, жар ее ладоней у меня в штанах, жар дыхания на моей шее, помню, как она перебросила ногу через мои колени, намереваясь оседлать меня. И помню выражение ее лица, когда я поймал ее за запястье, поцеловал ее пальцы и спросил, не взять ли ей кофейку.

Анна была готова заняться со мной любовью на итальянской парковке, но я за нее решил, что она не может этого хотеть, и пошел в мини-маркет с еще не прошедшей эрекцией и мрачными мыслями: мол, как жаль, что у жены нет тяги к сексуальным приключениям.

Наверное, это был не единственный случай. Я предполагал, что знаю ее желания – вернее, их отсутствие, – и раз за разом спонтанности предпочитал инертность, а в своих разочарованиях винил жену. Я решал за нее, я перекладывал ответственность до тех пор, пока сам себя не завел в объятия другой женщины.

Вдыхая вонючие пары маминого карри, я сидел и горевал о животной страсти, которую мы с Анной когда-то испытывали друг к другу. Господи, мы целовались… И даже с языком. Я правда не могу вспомнить, когда в последний раз взасос целовался с моей прекрасной, с моей потерянной женой.

Родители вернулись к шести и, краснея, принялись извиняться – они ездили в Гейдбридж без меня.

– Мама очень обрадовалась, что дождя нет, – пояснил отец. – Ну, как прошло вручение картины?

– Это был полный бред, – ответил я, поднимаясь с дивана. – Они чокнутые. Континуисты какие-то. Замыкают круги. Им важно лично встретить создателей всех вещей в своем доме.

– Надо же, как мило. – Мама поцеловала меня в щеку, скрылась в кухне и крикнула оттуда: – Ты не мешал карри?

– Нет.

– Ну и ладно. Его и не надо мешать.

Я покачал головой. Папа сел в кресло напротив меня.

– У тебя все нормально? – спросил он.

– Не знаю.

Он посерьезнел:

– Пойдем в паб?

– В «Зеленые акры», что ли? Господи… Жуткое место.

– Жуткое. Зато рядом.

– Я устал. Пробки на дороге, покупатели эти просто невыносимые…

– Ну да… – Он стряхнул соринку с брючины. – Ты определился, когда поедешь назад?

– Нет… Хочу остаться у вас ненадолго. Я так редко приезжаю сюда один.

Папа внимательно посмотрел мне в глаза и наклонился поближе:

– Ричи, у тебя все нормально?

– Да. – У меня навернулись слезы. – Нет. Я облажался.

Папа откинулся в кресле, не сводя с меня цепкого взгляда:

– Вот ведь… – Он вздохнул, скрестил руки на груди и некоторое время сидел молча. – Она тебя простит?

Я покачал головой.

– Что, с подружкой?

– Нет! – Я покраснел. – Она эту женщину вообще не знала, я с ней…

– Мальчики, вам крекеров принести? – прокричала мама из кухни.

– Нет, милая, не надо! – отозвался папа.

– Честно говоря, ужасно есть хочу, – промямлил я.

– Впрочем, нет, мы передумали! Давай нам крекеров и сыра! – Папа снова наклонился ко мне: – Поговорим?

– Не знаю. Не могу…

– Я не стану тебя осуждать.

– Я и не думал, что станешь.

– Просто тут какое дело… Она нам очень нравится. Так что вы, ребята, как хотите, а проблемы свои решайте.

– Вряд ли это возможно.

Папа вытащил из-под себя диванную подушку и повертел в руках, теребя кисти.

– Ты так ничего и не понял, – мрачно проговорил он. – Знаешь, я, пожалуй, тоже не хочу об этом говорить. Пойду помогу маме на кухне. – И уже в дверях он обернулся и добавил: – Если уж напортачил, хотя бы постарайся не разочаровать ее еще больше. Она этого не заслуживает.

С дивана мне было видно, как он поцелуем приветствует женщину, с которой разлучился три минуты назад.

Перед ужином я снова позвонил в дом де Бурижо по городскому номеру. Трубку взяла Инес и сообщила, что Анны нет, друг позвал ее встретиться за коктейлем.

– Друг? – переспросил я. – Сейчас же не сезон, разве кто-то приехал?

– Угу, – рассеянно отозвалась Инес. – Пьер.

– А… – Я прокручивал в голове перечень наших бретонских знакомых в поисках этого имени. – А как у вас день прошел?

– У меня? У меня прекрасно, Ричард. А когда ты вернешься? К нам во вторник приезжают Марти, будем готовить паэлью. Ну да, работы на весь день, но они только что из Испании, сам понимаешь, дружеский жест. Извини, мне пора, суфле опадает.

– Погодите, а можно мне Камиллу?

– Она с Аленом на море.

– Ясно. Тогда, может, они мне после ужина позвонят?

– Конечно. – Инес повесила трубку.

Я не мог знать, что там на самом деле происходит: рассказала ли Анна матери о наших катаклизмах, или Инес не горела желанием общаться со мной, потому что у нее была куча дел на кухне и никаких сомнений по поводу того, что рано или поздно я вернусь.

Я вошел в столовую, зная о ситуации в своей семье не больше, чем о родительской, а мама с папой меж тем терпеливо ждали меня, сидя над ужином – неизменным на протяжении десятилетий.

Я взял вилку и воткнул в картофелину.

– Погоди, милый, давай сперва что-нибудь скажем, – проговорила мама. – Мы очень тебе рады.

Я положил вилку. Чем дольше я находился у родителей, тем в большего эгоиста превращался. Мама взяла меня за руку.

– Разве не чудесно, что мы собрались сегодня вместе?

Я ждал продолжения, но мама, похоже, на этом и закончила.

– Ты совершенно права, – с улыбкой согласился папа. – Ну, приступим? – И он подмигнул мне в знак того, что я могу смело браться за картошку.

Я наблюдал, как они ухаживают друг за другом и глазам своим не верил. Вообще я всегда видел в их подчеркнутой внимательности следствие того, что они люди очень простые и всю жизнь прожили на одном месте, практически никуда не выбираясь. Однако теперь я другими глазами смотрел, как мама срезает лишний жир с ломтя баранины для папы, как папа подкладывает ей на тарелку самые симпатичные картофелины со своей, как он без всяких просьб встает и подливает всем воды. Теперь я видел в этом только любовь.