– Ага. Это конец, пап.

– В общем, Рич, если что, ты нам звони. Мама очень расстроена.

– Ты ей сказал?

Молчание.

– Сказал?

Я лег затылком на спинку дивана и уставился в потолок. Выражение «семейное дело» заиграло новыми красками.

– Спасибо, пап. Пойду я спать. У меня был тяжелый день.

– Ты нам звони. Мы о вас думаем.

Я нажал на отбой и еще посидел, глядя в потолок. Справа от люстры по потолку ползла трещинка – маленькая, почти неразличимая. Я раньше и не замечал ее. А она там была.

Я проглотил печеньку из буфета и взялся отсматривать видео, снятое у родителей, но только еще больше расстроился. Легкость их общения друг с другом была для меня ударом под дых. Сейчас, вдали от них, она особенно бросалась в глаза. Легкость и чувство юмора. Вот на чем мы с Анной погорели. В нашей истории однажды наступил роковой момент, когда мы перестали друг друга смешить.

Уснул я, вспоминая Анну-Лору и лето на мысе Кейп-Код, когда мы ждали ребенка, не знали, что с нами будет дальше, и ничуть этим не заботились. Когда для счастья было достаточно просыпаться вместе, совать хлеб в тостер, а босые ноги в песок. Говорить о возможностях, перебирать миллионы, миллиарды песчинок… А теперь? Все под нами гниет и бурлит. Утонуть бы. Утонуть бы к чертовой матери.

Наутро я проснулся от звонка на городской. С закрытыми глазами я нашарил на тумбочке телефон и снял трубку.

– Алло?

– Ричард! Господи, ну наконец-то! Где ты?

– В смысле?

Спросонья мозг у меня обрабатывал информацию по фрагментам. Жюльен. Звонит мне. Домой.

– В смысле где ты шлялся столько времени?! Я телефон оборвал!

– Да? – Я потер лицо.

– «Да?» Ты издеваешься?! Ну ты и сволочь! Нельзя ломиться к людям в дом, потому что вдруг передумал! На меня могут в суд подать! О чем ты вообще думал?!

Я сел на постели.

– Жюльен, во-первых, эти люди особенные. Они не такие, как мы. Я надеялся, что они меня поймут.

Жюльен сердито фыркнул в трубку:

– Ладно, признавайся, что там было!

– Картину мне не отдали.

– Пожалуйста, скажи, что не наделал никаких глупостей! Ты же не полез драться? Ничего у них не сломал?

– Господи, нет, конечно!

– Значит, все хорошо?

– Лучше не придумаешь. Вместо моей картины мне выдали статую африканской богини плодородия. А, ну и еще у меня брак разваливается.

– Что-что выдали?!

– Ее зовут Нгендо. У нее голубые сиськи.

– Я не понял. Ты ее купил? И мне очень жаль, что у вас с Анной…

– Нет, мне ее подарили.

– То есть никаких денег вы друг другу не передавали.

– К сожалению, нет.

– И ты им не угрожал.

– Нет, скорее, наоборот. Меня там поили чаем из младенцев.

– Что? Знаешь, нет, не отвечай. Приедешь в галерею, будем разбираться. Отправлю им какое-нибудь официальное письмо с извинениями. Я просто… я вообще не понимаю, что было у тебя в голове!

– Я хотел вернуть картину. Хотел привезти ее Анне. Думал, это нам поможет.

Жюльен неодобрительно поцокал языком:

– Хотя мой собственный опыт общения с женщинами стремится к нулю, я, очевидно, разбираюсь в них лучше тебя.

– Извини, что так вышло. Мне очень жаль, правда.

– Ты, главное, больше ничего не делай, не спросив меня.

– Ладно. Можно я теперь схожу в туалет по-большому? Ты не против?

Вместо ответа он повесил трубку.

Я вылез из постели и потянулся. В последние дни я столько времени провел за рулем, что мышцы спины превратились в сплошной узел. Я пошел в ванную и стал умываться, и тут снова раздался звонок. С полным ртом пасты «Винтерфреш» я схватил трубку и выпалил:

– Я чищу зубы! Это ничего или надо было тебя спросить?!

Повисло молчание.

– Жюльен?

– Нет. Это Анна.

Я замер.

– Ой, привет! Доброе утро! Я просто только что говорил с Жюльеном, вот и… он очень… Короче, он крепко взъелся на меня за попытку вернуть «Медведя». Потому что я у него не спросил.

– Ричард, у меня проблемы. Я еду в Париж.

О «Винтерфреш», неси меня на мятных руках своей милости! Она возвращается ко мне, мой маленький ослик!

– Я очень рад!

– Говорю, у меня проблемы. По работе. Дело с иском приняло крутой оборот.

Я одернул себя, постарался придать голосу уверенность. Я должен был снова стать тем, к кому она обращается в трудную минуту. Ее конфидантом.

– Что случилось?

Она помедлила с ответом:

– Ну, для начала глава сети «Ашан» в переписке назвал истиц безмозглыми, и его на этом поймали. Он назвал их безмозглыми шлюхами.

– Охренеть…

– В письменной форме. По факсу! В корпоративной переписке с винными департаментами нескольких разных сетей! – Она умолкла, пытаясь успокоиться. – А потом еще выяснилось, что сторону истиц приняла Гигу.

– Кто? Министр здравоохранения?!

– Как выяснилось, она намерена заявить, что непредставление достаточной информации наносит вред потребителям, что она сделает все необходимое для сохранения женского здоровья, ведь наше будущее зависит от женщин, и так далее и тому подобное.

– Охренеть, – повторил я.

– Да. В общем, у нас крупные проблемы. Меня вызвали в Париж.

«Держи свой восторг при себе, Ричард. Она расстроена», – убеждал я себя. А сам сказал:

– Мне очень жаль. Я знаю, как ты ждала этот отпуск.

– Ничего тебе не жаль, ты на седьмом небе. По голосу слышу.

Я сглотнул.

– Можно тебе как-то помочь?

– Честно говоря, да, мне нужно твое содействие. Камилла осталась у родителей, они ее потом сами привезут. Но у нас сейчас ремонт в офисе, его специально запланировали на время, когда все в отъезде. В общем, мне придется работать из дома.

– Я не буду мешать! Только скажи, что тебе нужно!

– Нет, ты не понял. Со мной будут люди. Мы… в общем, пахать нам придется круглосуточно. И мне нужно… – Она сбилась и замолчала. – Нам с тобой нужно о многом поговорить, Ричард. Однако на этой неделе я должна думать только о работе. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

Я сжал полотенце и скрутил его в пальцах.

– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я жил в гостинице?

– Не знаю. То есть да, очевидно, именно этого я и хочу. Но мне нужно, чтобы коллеги не подумали ничего… такого. В общем, я собираюсь выехать сразу после завтрака. Доберусь до дома, тогда и обсудим.

Я выпустил полотенце.

– Ладно. Можно я обед приготовлю?

Снова молчание.

– Не знаю. Нет. Перехвачу сэндвич. Слушай. Я должна сделать вид, что тебя там вообще нет. Иначе я не справлюсь.

Я пожелал ей хорошей дороги, она сказала мне «до скорого».

«До скорого» – это было уже что-то, по крайней мере стимул встать с постели.

В Провиденсе я дружил с группой уличных художников, рисовавших граффити. Они называли себя «Опасной пятеркой», хотя ничего опасного в их работах не было, их тянуло скорее к эзотерике. Их специализацией были картинки из детских книжек с жутким подтекстом, а визитной карточкой – сцена из «Обитателей холмов» Ричарда Адамса: кролик по имени Пятый стоит на задних лапках перед колючей проволокой, готовясь бежать через поле, чтобы предупредить семью о приближающихся людях.

Во мне было достаточно пиетета к властям, чтобы самому никогда не пробовать свои силы в этом жанре. Но сегодня я был намерен поступиться своими принципами. Я хотел встретить Анну четким и ясным сообщением.

Город вымер на праздники, и я надеялся провернуть свой замысел, не попавшись на глаза полиции. Я купил краску, заехал в супермаркет и приобрел все ингредиенты для фирменного конфи из утки, а также внушительным ассортиментом предпочитаемых Анной сыров и ее любимым неприлично дорогим грушевым соком. И еще купил цветы – три букета дельфиниума и два из фрезий. Пусть в доме пахнет весной и новым расцветом.

Я подумал, если рисовать граффити перед собственным домом с железобетонной уверенностью в себе, никому и в голову не придет, что я что-то нарушаю. Все в порядке вещей. Если действовать нагло, на виду, никто и не заподозрит подвоха, а стоит попробовать исподтишка, и сразу начинаются проблемы.