Понимаю, что так не положено, однако в ту ночь я даже смог заснуть. Во сне мы с Анной смотрели соревнования по фигурному катанию. Мы сидели в гостиничном номере, но не в том, в котором я находился на самом деле. Просто какая-то гостиница неизвестно где. Была уже ночь, мы собирались пойти поужинать, но Анна увидела фигурное катание и прилипла к телевизору. Она положила голову мне на плечо и призналась, что всегда мечтала порхать по льду в таком костюме, и чтобы перышки на юбке красиво взлетали, когда кружишься. А я сказал, что в юности занимался фигурным катанием – на самом деле это не так, однако во сне было истинной правдой. Анна провела пальчиком по моей груди и предложила заказать ужин в номер. А потом зазвонил будильник на телефоне, и я проснулся в одиночестве, и все несчастья стали реальными.

Если бы я ехал в Лондон из Парижа, я бы сел на поезд через Евротоннель и спустя два часа был бы на месте. Но из Сен-Мало добираться приходилось на пароме, который шел шесть часов – шесть часов! – до города Пул. От Пула было два часа езды до дома моих родителей в Хэмел-Хэмпстеде. Я еще не решил, хорошо это или плохо, но времени на принятие решения у меня была масса.

Надежно устроив «Пежо» и «Синего медведя» в недрах парома, я поднялся в пассажирский атриум, где среди стеклянных витрин магазинов беспошлинной торговли стояли сине-лиловые кресла. Можно было сидеть и наблюдать, как англичане транжирят деньги на банки с фуа-гра.

Я выбрал малоприглядное место под вентиляцией, уповая, что никто не будет претендовать на два свободных кресла рядом, но мои надежды разбил круглощекий и румяный субъект в фетровой шляпе. Он был одет в оранжевый плащ и защитного цвета штаны с объемистыми карманами, зачем-то расположенными в не самом удобном месте – на уровне щиколоток. От него исходила восторженная энергия человека, отправившегося в экспедицию, и, как только он сделал всемирно понятный жест «тут не занято?», я понял, что он непременно захочет поболтать.

– Ну что, куда направляетесь? – спросил мой сосед, доставая из сумки такую внушительную кипу газет, что можно было заподозрить его в ограблении типографии.

– Ну, очевидно, в Пул…

– «Очевидно, в Пул»! – Он расхохотался и хлопнул меня по плечу. – А потом?

– Потом в Хэмел-Хэмпстед. Я оттуда родом.

– Да вы что! – воскликнул он и чуть не ударил меня еще раз. – А я сам из Грейт-Гаддесдена!

– Серьезно? – Я был искренне удивлен. – В отпуск ездили?

– Нет. Я работаю в «Ксерокс». Делал большую презентацию в Ренне.

– И как прошло?

– Они только что купили модель «Колор Доку Тек»-шестьдесят. Самый скоростной полноцветный лазерный принтер на рынке.

– Серьезно?

– Конечно! – Он раскрыл газету. – Народ как-то с опаской относится к цветным копирам. Приходится ехать, успокаивать, держать за руку. Кстати, я Гарольд Гэдфри, – сообщил он и протянул руку.

Я пожал ее.

– Ричард Хэддон.

– Хэддон, – повторил сосед. – Я немного почитаю, если не возражаете. Хотите газетку? В гостинице их была просто куча. Вам на английском или на французском?

И он продемонстрировал мне весь ассортимент. Я ткнул пальцем в розовые страницы финансового раздела «Фигаро».

– Вот и славно. А то я по-французски не понимаю. Вот это вы видели?

Он потряс передовицей «Сан». Над фотографией Саддама Хусейна стоял кричащий заголовок: «ЕСТЬ ИЛИ НЕТ? СОМНЕНИЯ МНОЖАТСЯ».

Я поморщился.

– Вот-вот. – Он покачал головой. – Дело дрянь. Вы-то сами как считаете? Есть или нет?

– Я предполагаю… что нет.

– Вот и я тоже.

Прояснив этот момент, мы с облегчением уткнулись в свои газеты.

– И все время мысли такие лезут… – произнес Гарольд, шурша страницами. – Что можем сделать лично мы? Мне сорок два года, зачем мне на войну? – Он вздохнул. – Да и не активист я, честно говоря. А вы?

– Не знаю, я вообще художник…

Он отстранился, окинул меня изучающим взглядом и сообщил, что принял меня за писателя.

– Ну что ж… Значит, вам надо сделать что-нибудь про Ирак.

– На самом деле, я об этом подумываю.

– Советую думать быстрее.

Около часа мы читали, потом пошли в паб перекусить. Говорили о работе – о его и о моей – и о всяких радостях и заботах, составляющих нашу жизнь. Гарольд оказался человеком семейным: две дочери, жена, с которой они прожили семнадцать лет, гараж на две машины. По его словам, полный комплект. Он был старше меня почти на десять лет, но выглядел моложаво, как обычно и происходит с людьми, всегда пребывающими в хорошем настроении.

Когда разговор зашел о моей семье, атмосфера заметно изменилась. Я выдал самые базовые сведения, не вдаваясь в подробности: что жена у меня адвокат, живем в Париже, есть дочка. Достал из бумажника фотографию Камиллы на трехколесном велосипеде и в шлеме расцветки под божью коровку.

– О-о, какая лапочка, – проворковал Гарольд. – На маму похожа?

– Э-э, да. – Мне стало стыдно, что фотографию Анны я с собой не ношу. – На мою прекрасную половину.

– А мы с женой малость расслабились. – Гарольд ущипнул себя за складку на боку. – Толстые и счастливые! Будете в наших краях, заходите в гости. Она у меня так готовит – пальчики оближешь!

– Спасибо за приглашение. Я вряд ли задержусь надолго. Так, пара дней, заехать по делам в Лондон да родителей навестить.

– Понятно, понятно… Ну, тогда давайте хоть как-нибудь вместе пообедаем? Или позавтракаем? Нечасто выпадает шанс побеседовать с художником. С моей работой и кругом общения вы для меня растение экзотическое.

Мы вышли из паба, и Гарольд устроился вздремнуть на пустом ряду. Я еще почитал и тоже уснул. В целом поездка прошла лучше, чем я предполагал, и в Пуле я, сам от себя не ожидая, дал Гарольду домашний номер моих родителей.

– Удивительное дело, – отметил я, вырывая листок из ежедневника. – Я не живу с ними с окончания школы, но до сих пор помню номер.

– Как мило, что они остаются в том же доме. – Гарольд вручил мне бумажку с номером своего мобильного. – В наше время стабильность встречается редко.

Я кивнул. Мне так повезло, что я встретил этого благодушного человека-пеликана. Приятно было смотреть, с какой радостью он возвращался домой к жене и детям. Пока мы ждали в транзитной зоне, жена позвонила ему сообщить, что приготовила его любимый пирог с мясом и почками.

В Пуле я первым делом выпил кофе и только потом позвонил родителям. Сообщил о приезде, извинился, что не предупредил раньше. Покупатель требует, ничего не поделаешь. Мама очень расстроилась, что Анна и Камилла не со мной. Я признался, что тоже огорчен.

У меня довольно своеобразные отношения с родителями. Подарив мне жизнь, представители старшего поколения семейства Хэддон постарались минимизировать свое активное в ней участие. Степень независимости, которой меня наделяли в юные годы, легко можно было бы принять за родительскую халатность. Не то чтобы меня не любили. Любили. Просто они постоянно отвлекались на более важные дела.

Отец преподавал историю. Он приходил домой после занятий, садился за стол с миской хлопьев и утыкал нос в «Сайентифик обзервер». Журнал он прислонял к вазе с пластиковыми цветами, которые мама меняла раз в месяц. Ему даже в голову не приходило, что в других домах отец семейства не ест хлопья на ужин.

Мама работала в библиотеке. Она ездила туда на древнем зеленом велосипеде с приделанной к нему самодельной плетеной корзиной. По субботам, когда большинство ее ровесниц левых взглядов занимались домом, кормили грудью младенцев и пекли булочки, мама вела в местном клубе кружок изобразительного искусства. Кружок посещали женщины средних лет и за рисованием акварелей и валянием из шерсти развлекались обменом рецептами и способами выведения пятен от пота с мужниных рубашек. В библиотеке мама неизменно просматривала все новинки в жанре «помоги себе сам» и для каждого занятия подбирала определенную тему, чтобы добавить в работы учениц «изюминку». Если судить по тому, что я прочел однажды в забытом ею на столе блокноте, в семидесятых годах дамы из Хэмпстедской женской художественной лиги черпали вдохновение из тем в духе «Нельзя любить мужа, не полюбив самое себя» и «Оральный секс: а может, поговорим?»