– А сколько лет вы женаты? – спросил я с полным ртом.

Мама рассмеялась:

– Ричард! Посчитай сам. – Она промокнула губы салфеткой. – Ты родился в шестьдесят восьмом, мне тогда было двадцать три, нет, двадцать четыре…

– Почти сорок лет. – Папа накрыл ее ладонь своей.

– Ничего себе! – вырвалось у меня.

Мама, сияя, посмотрела на отца.

– И все это время в этом доме, – продолжил я.

– Да, все время в этом доме.

– Поразительно. – Я поднял стакан с водой и сделал знак, что пью за их здоровье.

– Не ерничай, – сказал папа.

– Я не ерничаю! Я в шоке. И мне завидно. Наверное. Сам не знаю.

– Ты как будто пьян, милый, – проговорила мама. – Ты себя хорошо чувствуешь?

В гостиной зазвонил телефон.

– Я возьму, – быстро сказал я, вскакивая с места. – Это мои девочки.

Я рысью примчался в гостиную и взял трубку с третьего звонка.

– Алло? – выдохнул я, запыхавшись, и услышал голос Анны:

– Oui. C’est moi.

– Я так рад, что ты мне перезвонила! У вас все в порядке?

– Конечно, а что с нами может быть?

– Анна… – Я пытался унять сердцебиение. – Я отвез картину.

– Мне это неинтересно.

– Нет, послушай! Это был такой бред, ты не представляешь! Меня заставили разуться… а потом мы с ними сидели кругом, взявшись за руки. А в конце пришлось пить настой чайного гриба.

На том конце провода молчали.

– Они континуисты. Слышала о такой религии? Они верят в цикличность всего на свете. Поэтому и требовали, чтобы картину привез я, они всегда встречаются с художником лично.

Снова молчание. Наконец Анна произнесла:

– Я просто звоню сказать, что мы с Камиллой поедем с ночевкой на гору Сен-Мишель. У Пьера и Мари там дом.

– Кто такой Пьер?

Анна вздохнула:

– Ты с ними знаком. Короче, я еще не знаю, мы на один день или на два.

– Ты уверена, что я с ними знаком?

– Ричард, я тебе это сообщаю, просто чтобы ты не звонил на домашний номер.

Я осел на раскладной стул.

– Анна… Ты сказала родителям?

– Нет. Ничего.

– Нам надо поговорить. Встретиться и поговорить. Я хочу вернуться в Бретань.

– Нет, это не вариант.

– Я остановлюсь в гостинице.

– Поговорим, когда вернемся из гостей. Камилла! Возьми, папа.

Не успел я вставить слово, как трубка была передана дочке.

– Привет, пап! – Голос у нее был сонный, результат целого дня на свежем морском воздухе.

– Привет, зайка. Как там у вас, весело?

– Да, мы сегодня змеев запускали. На моем была черепашка.

– Надо же, летающая черепашка! А на ужин у вас что?

– Не знаю, курица? – Я практически слышал, как она пожимает плечами, а потом ей что-то крикнули на заднем плане. – Да, курица и суфле. А, и бабушка яблочный пирог сделала.

У меня даже слюнки потекли, так мне захотелось оказаться там, рядом с ними, за столом с тещиной стряпней.

– Мама говорит, вы завтра едете на гору. Расскажи мне потом про этих Пьера и Мари, хорошие они или нет.

– А ты когда вернешься?

– Лучше у мамы спроси.

Вот, я все-таки это сделал. Я дал своей дочери понять, что решение о возвращении папы принимает мама. Да, жестоко. Но я не собирался сидеть и умирать от стыда в изгнании, пока моя жена валяет дурака на живописном острове с каким-то пижоном по имени Пьер.

После ужина мы с родителями устроились перед телевизором. Я сел на диван, мама заварила ромашковый чай и принесла блюдо с разномастным печеньем, разложенным на бумажном полотенце в цветочек.

Папа сидел в кресле и посматривал на меня.

– Если захочешь отвезти Камилле домашнего печенья, скажи мне. – Мама поставила блюдо на журнальный столик. – Сейчас как раз идут благотворительные продажи.

Вскоре она принесла чай. Передавая папе его чашку на блюдечке, она сообщила:

– Я положила тебе меду, любимый.

– Чудесно. – Папа послал ей воздушный поцелуй.

– Слушайте, а вы никогда друг друга не раздражаете?

– Ты сегодня определенно не в духе! – Мама села рядом со мной на диван.

– Нет, серьезно. Никогда?

Мама пожала плечами и потянулась за чаем.

– Меня раньше бесило, как он ест яичницу. Помнишь, милый, ты как-то особенно громко скрежетал ножом по тарелке? Ну, и зубы он чистить не умеет.

Воцарилось молчание.

– И все? – спросил я.

– Ричард, – вмешался отец. – Хватит.

– Всякую ерунду со временем перестаешь замечать. Иначе ведь свихнуться можно.

– Давайте-ка телевизор включим. – Папа взялся за пульт.

– Пап, ладно тебе, считай, что это соцопрос. Неужели тебя вообще ничего не раздражает?

Папа задумался. Посмотрел на маму.

– Иногда она надевает слишком много шарфов.

Мама расхохоталась.

– Нет, правда, она может надеть один поверх другого, – пояснил папа. – И от этого выглядит… как бродяжка, честное слово.

– Он просто не понимает разницы между шарфом и шалью! – Мама все еще смеялась. – А мне нравится думать, что я похожа на индийских женщин, которые…

– Мам…

– Что? У них всегда такой вид, как будто они в любую секунду начнут танцевать. Очень романтично.

– Может, оставишь теперь нас в покое? – спросил папа. – Сейчас новости начнутся.

Мы устроились на своих местах, глядя на светящийся экран. Выходит, мои родители нашли способ примириться с недостатками друг друга, превратив раздражающие привычки в милые странности. В начале отношений мы с Анной поступали так же. Однажды ее окончательно достало мое неумение отыскать собственные вещи, и тогда она купила в китайском супермаркете здоровенную свинью-копилку и потребовала, чтобы я бросал в нее десять центов каждый раз, когда спрашиваю у нее, где мой телефон или носки определенного цвета. А когда ее давнее увлечение актером Венсаном Касселем перешло разумные пределы – мы ходили на все его ультрамаскулинные боевики про «вокруг света за полтора часа», – я утешал себя мыслью, что, когда я постарею и буду иметь плохие десны и желтый цвет лица, она все равно будет любить меня. Главное, к этому времени научиться гонять на скоростном катере и освоить бразильские боевые искусства.

Что случилось с нашим умением относиться друг к другу проще?

Время случилось. Но вот мои родители – сорок лет стажа в счастливом браке. Может, в этом деле, как в беге, надо продержаться до момента, когда произойдет выброс эндорфинов? Мы с Анной прожили восемь лет, до брачного эквивалента эйфории бегуна нам оставалось еще лет десять, не меньше. Как людям удается вытерпеть так долго без измен? Каждую ночь рядышком потеть, храпеть, пускать слюни на подушку и регулярно ласкать человека, ставшего таким же знакомым и неинтересным, как собственная рука или нога?

Лиза говорила мне, что в роли жены я бы ее возненавидел. Все, что привлекало меня в ней – ее спонтанность, ветреность, способность танцевать у всех на виду под любую музыку или вообще без оной, – за все это я бы ее пилил, если бы мы действительно попытались жить вместе.

– Ты же невысокого мнения об институте брака, – напомнил я ей. – Почему ты выходишь за Дэйва?

– Он способен на долгие отношения, – ответила Лиза. – Он не склонен во всем копаться и анализировать. Он просто хочет строить со мной жизнь. От начала до конца.

Я сказал, что тоже этого хочу.

– Нет, – возразила она. – Когда ты счастлив, ты нервничаешь. Ты считаешь, что все хорошее должно обязательно закончиться, и постоянно этого ждешь.

– Но хорошее действительно заканчивается. – Мы с ней сидели на скамейке, жевали сэндвичи, и меня донимал особо настырный голубь. – Вот ты меня бросаешь.

– То, что между нами было, – это не хорошее. Это приятное, это наслаждение, но это измена.

– Ты знала, что я женат, еще до того, как все началось.

– Знала. – Она бросила голубю кусок рыхлого помидора. – И больше я так не поступлю. Ставки слишком высоки. Это… тяжело для нервов.

– Значит, ты предпочтешь скуку.

– Не скуку. Комфорт. Безопасность. Ну, ладно, может, чуточку скуки. Я не хочу постоянного морального истощения. Я хочу быть уверена в своей жизни. И я хочу ребенка.