— …Шестого июля сорок первого года противник силою двух батальонов перешел государственную границу и окружил нашу заставу,- продолжал старший лейтенант.- Двадцать шестого июля мы по приказу командования прорвали кольцо окружения и с боями начали отход, без продуктов, со всем вооружением и ранеными. Мы прошли сто шестьдесят километров по территории, занятой врагом, в условиях резко пересеченной местности, и только тридцатого июля соединились с основными силами…

Слушая дядю Андрея, Саша читал тексты лозунгов вокруг портрета отца. Сверху было написано: «Никакое численное превосходство противника не может заставить пограничника отказаться от боя с проникшим на нашу территорию врагом».

Рядом с портретом, на полосках кумача висели короткие надписи:

«Бдительность — сильнейшее оружие пограничника».

«Принял присягу — от нее ни шагу».

«Беспечность допустил — врага пропустил».

И слева от портрета крупными буквами:

«Всегда и везде будь таким, каким был Панкратов».

— …С каждым днем,- продолжал старший лейтенант, — все больше наглеют враги мира и демократии, все больше активизируется иностранная разведка. Встречая десятую годовщину героической обороны заставы, мы помним имена тех, кто отдал свою жизнь за Родину, помним славное имя нашего героя — старшины Константина Панкратова. Мы всегда и везде должны твердо помнить, что все иностранные разведки стремятся заслать к нам в Советский Союз больше шпионов, чем в любое другое государство. И мы с вами обязаны не допустить ни одной провокации, ни одного нарушения советской границы!

— Кто просит слова? — поднялся Лавров.

— Я! Разрешите мне! — крикнул, поднимая руку, сидевший в первом ряду шофер Зябрин.

Саша заметил, как недовольно поморщился Лавров, а старший лейтенант принял спокойно-невозмутимый вид.

— Слово имеет Зябрин,- сказал старшина.

— Весело и радостно на душе каждого из нас, когда мы готовимся к нашему празднику! — без передышки выпалил Зябрин.

Начало у него вышло гладко, но, сообщив о своей радости, он запнулся и, нахмурив брови, уставился глазами в стол, обдумывая следующую фразу. Потом, не поднимая глаз, как бы между прочим, полез в карман гимнастерки, но, ничего там не отыскав, стал лихорадочно шарить по всем карманам. Наконец, выудив откуда-то клочок бумажки, Зябрин откашлялся и продолжал:.

— Вдохновляет меня великая честь,- читал он по бумажке,- быть воином нашей славной Советской Армии, воином нашей Родины, великая честь доблестно и мужественно защищать границы на заставе имени Героя Советского Союза старшины Панкратова. Я, Зябрин Роман Сергеевич, хорошо занимался на учебном пункте, получил две благодарности, взысканий пока не имею и в дальнейшем обещаю быть бдительным…

Зябрин сел. Саше стало как-то неловко за него, но все. держались так, будто Зябрин сказал то самое, что и полагалось. Только старшина Лавров иронически улыбнулся, да как будто чего-то ждал старший лейтенант.

— А ну, давайте я скажу,- раздался густой и низкий голос.

— Ага, Зозуля,- обрадовался старшина.- Слово имеет сержант Зозуля.

Высокий, внушительного вида Зозуля поднялся и заслонил собой окно. В день приезда Саши был он в поварской куртке, а сейчас в гимнастерке с двумя орденскими планками на левой стороне груди.

— Я так думаю,- начал Зозуля,- от скромности наш Зябрин не помрет…

По рядам пробежал легкий смешок.

— Вот ему и радостно, и счастье его великое вдохновляет, дохать ему не дает, а вот я спрошу, что ж тебя вдохновило в казарме стрельнуть? Тоже от успехов или как?.. А вчера ходит Зябрин по заставе и хвалится: «От я каже, Гали письмо напысав, так напысав!..» (Зозуля, когда хотел сказать особенно выразительно, говорил по-украински.) «Ты, каже, Галя, пытаешь, як тут у наряды ходють? Так от я тоби и отповидаю: иду я до граныци з балалайкою, лизу на стину, ногы до финнов звишу и граю им «Пидгорну», а воны, каже, мене слухають…» Нет, чтоб растолковать той же Гале, что на границу, мол, ходить не баранку крутить,- того и гляди, ненароком из своих кого поймаешь да километров за восемь на заставу приведешь…

Хохот покрыл слова Зозули.

— А потом говорит: «Взысканий не имею и в дальнейшем обещаю быть бдительным». Так ты, значит, свою бдительность настрополил, чтоб взысканий не дали?.. Ну, а с политподготовкой,- продолжал Зозуля,- дело у Зябрина швах?

— Верно! Слабовато еще,-поддержал его старший лейтенант.

— Я ж и говорю — слабовато. Книжки он не читает, радио не слушает. «Я, говорит, человек технический, мне, говорит, обратно машину давай, тогда я покажу». Ну вот, взял бы Зябрин да сам бы про себя все чисто и рассказал, а то людям приходится…- Зозуля с обиженным видом не спеша сел на место.

Саша хохотал громче всех. Он понимал, что совсем нечего было Зозуле обижаться. Здорово он разделал Зябрина! Так и надо, чтоб не хвастался.

— Неверно все это: я книжки читаю,- выкрикнул Зябрин,- и политподготовкой занимаюсь!

— Нет, верно! — припечатал Лавров.- Политподготовка у Зябрина самая что ни есть тормозная часть. И выстрел он произвел по несерьезности. А в казарме стрелять не положено. Болтает много,- болтать тоже не положено! Кто еще просит слова?

Саша не видел, кто попросил слова: в окне за марлевой занавеской торчала Алькина голова. Гримасничая, Алька подавал ему знаки. Он не мог пустить в ход руки, потому что руками держался за подоконник. Надо было уходить.

— Разрешите выйти? — спросил Саша.

Старший лейтенант и Лавров, конечно, заметили Алькину сигнализацию и, молча кивнув, разрешили.

Саша выбежал во двор.

— Чего ты?

— Во! — сказал Алька.- Осколок нашел…

На ладони у Альки лежал продолговатый кусочек ржавого, зазубренного металла, но из-за этого вовсе не стоило вызывать с собрания. Саша молчал.

— А я еще зеленого кузнеца поймал, — сказал Алька,- здорового! Хочешь послушать, как он в коробке шуршит?

— Но ты понимаешь, что я был на собрании?

— Я понимаю,- согласился Алька.- Саша, давай на саблях сражнемся,- попросил он,- а то я все один да один…

Саша хотел было отругать Альку, но последнее время он действительно почти не занимался с ним. А один попробуй-ка, серый волк — и тот взвоет.

— Когда плохое настроение, надо работать,- сказал Саша.

«Пожалуй, и правда, надо поработать. На собрание пойдешь — скажут: «Что за беготня?» И Саша решил поработать так, чтоб как говорил дядя Андрей, каждая жилочка заиграла.

— Тетя Нюра! — крикнул он, подходя к дому.- Давай дров наколю или бочку поставим, воды натаскаю. Мы с Алькой живо!

— Дрова у нас есть. Вот разве картошку окучивать? — ответила Нюра.

— Давай! — с радостью согласился Саша.- Пошли, Алька!

— Я знаю, где огород, я видел! — не меньше, чем Саша, обрадовался Алька.

Размахивая сумкой, Саша отправился в сарай, взял тяпку с отполированной рукояткой и перелез через изгородь. На огороде он решил поработать и хорошенько подумать, что ему делать со схемой и как узнать, для чего начертил ее отец. Саше все больше хотелось посмотреть, что же там, на гребне Больших бугров и в гроте под сосной, там, где отец пометил выход источника? Сбивая пушистые шапки одуванчиков, Саша и Алька шли по тропинке между грядками.

Среди темно-зеленых рядов картошки, усыпанных белыми и сиреневыми цветами, как флаги, алели маки. Ветер отворачивал в сторону их красные с фиолетовыми полосками лепестки, шевелил точно покрытую изморосью тугую листву. Издали доносился рокот мотора.

Саша прошел туда, где были сложены, как ограда, вывороченные с поля камни. Прямо перед ним в белый, качающийся на ветру цветок впился толстый мохнатый шмель. Саша согнал шмеля и принялся за работу.

— Капустницы, капустницы! — крикнул Алька и, сорвав с головы тюбетейку, побежал за бабочками.

Конечно, окучивать картошку совсем не героическое дело, но, как и в любой работе, здесь тоже есть трудности. Преодолеешь их, и сам станешь крепче волей Саша решил одним махом пройти целых пять длинных рядов картошки и до тех пор не отвлекаться и не делать перерыва, пока все не закончит. Если он выдержит, значит у него есть воля.