— По заставе соскучились, товарищ старший лейтенант? — спросил Зозуля.

— Соскучился, брат, честное слово, соскучился,- ответил дядя Андрей.

Саша вскочил и, захватив сумку, побежал за ним.

— А мне можно на сеновал?- спросил он, боясь, что ему откажут.

— Ну что же, ради приезда можно,- согласился Лузгин.- С Нюрой договорись.

— Айно, я сейчас! — крикнул Саша и с разбегу влетел в комнату.

Огромный сеновал. Прямо над головой двускатная крыша, очертания которой теряются в полумраке. Под коньком крыши в углу отверстие,- виднеется белесое небо, узкой полоской блестит край черепицы.

Когда Нюра стелила им здесь постели, в это отверстие с тревожным писком вылетели две ласточки. Одна из них, как тень, проскользнула обратно, сделала круг, села на выступ балки и завертела головой, рассматривая пришельцев. Сейчас ни гнезда, ни ласточек не было видно. Саша прислушался. Темно и тихо. Внизу вздыхает и жует корова. Как будто мышь под сеном шуршит, поскрипывает флюгер ветродвигателя на бугре. Заскрипит и утихнет, потом опять заскрипит — жалобно, протяжно… Наверное, он так же скрипел, когда здесь были бои, когда столб, срубило снарядом и расщепленный пропеллер, зацепившись за железку, болтался на ветру.

Каким ты был, таким остался…- донеслось снизу из конюшни.

Видно, Цюра и ночует с лошадьми, все он там поет да с ними возится. Вот опять негромко:

— Но, пошел!..

Фырканье, топот ног. Ушли.

«Лошадей Цюра, наверное, погнал пастись, потому что днем их овода едят».

Отбросив полушубок и наполовину раскрывшись, Саша закинул руку под голову и лежал так несколько минут, прислушиваясь и неотступно глядя на светлый край черепицы, блестевший под коньком крыши.

Тихо…

С вечера он уснул, а когда дядя Андрей поднимался проверять наряды, проснулся, но через несколько минут задремал снова.

опять донеслось снизу.

«Цюра вернулся. Куда это он отвел лошадей?»

Темное пятно надвинулось на Сашу — это же старая сосна на гранитном наволоке! «Жав-жав-жав-жав»,- зашумело колесо машины по укатанной дороге, словно кто-то вертел китайскую вертушку вокруг насургученной палочки. Саша стал все глубже и глубже погружаться в теплую, пахнущую овчиной темноту.

«Кук-каре-ку-у-у!» — раздался оглушительный крик. Саша заворочался и перевернулся на другой бок. Петух подождал, не откликнется ли какой-нибудь пернатый сородич, и снова заорал во всю мочь, перехватывая от усердия лишку и даже подавая голосом обратный ход.

Теперь уже Саша окончательно проснулся. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами в надежде, что петух больше не будет кричать. Но тот продолжал кукарекать, как заведенный, с каждым разом все больше и больше входя во вкус. Присмотревшись, Саша разглядел у стенки хворостину, подкрался к сидевшему на жерди петуху и, только тот начал орать, хлопнул его хворостиной по спине. Испустив тревожный крик, петух с опаской переступил по жерди. Сонно завозились куры. Саша притаился внизу и, только петух попытался заорать еще раз, стегнул его хворостиной. Подавившись криком, петух замолчал и, вытянув шею, стал прислушиваться, определяя, что замышляет его таинственный враг. Так они и просидели несколько минут, карауля друг друга.

Раздался частый топот, кто-то смаху подлетел к конюшне.

— Тю, Шакирзян скаженный, наметом гнал! Что тебе конь — железный, что ли? — донесся расстроенный голос Цюры.

— Ладно, Цюра. Коней жалеешь… Надо собаку: след!

Саша затаил дыхание.

Раздались удаляющиеся шаги. Слышно было, как Цюра, похлопывая лошадь по шее, ругал кого-то «бисовой дитыной».

Кое-как натянув бушлат и брюки, Саша сунул ноги в ботинки и осторожно подошел к двери сеновала. Дверь была такая огромная, что по бревенчатому настилу свободно въехал бы на сеновал целый воз. Саша нажал плечом и приоткрыл ее. Острый холодный воздух ударил в лицо,- сон прошел окончательно. Было совсем светло, из тумана выступали силуэты деревьев. По росистой белой траве уже пролегли темные дорожки следов. И не понять было отсюда, где кончается белесый берег, а где начинается покрытая туманом поверхность озера.

С бугра покатились камешки, зашуршал песок, из-за конюшни, опустив голову к земле и натягивая поводок, выскочила громадная овчарка. За ней пробежал мокрый до пояса пограничник в темном, бесформенном маскхалате с надвинутым капюшоном. Оба скрылись в кустах.

— Вперед, Рекс, вперед! — донесся низкий приглушенный голос.

«Лавров… Старшина Лавров — его голос!..»

В белую ночь все предметы были как будто больше и ближе, и Лавров показался Саше почти великаном. Тем удивительнее были его бесшумные кошачьи движения.

До слуха донесся какой-то неясный звук, как будто где-то далеко и неразборчиво говорил репродуктор: «Чу-ффы!» Еще раз: «Чу-ффы! Квох, квох, квох!» — как курица, и снова заливистое бормотание.

«Кажется, косач поет. А может, и не косач?..»

Саша вспомнил, как дядя Андрей один-единственный раз брал его на тетеревиный ток посмотреть бой краснобровых красавцев. Нет, косач… Ишь, заливается! Крылья, небось, распустил, хвост веером, собственное пение нравится, как Цюре.

Значит, день будет хорош.

По бугру крупными шагами прошел капитан Рязанов. Саша узнал его походку и длинный брезентовый плащ с откинутым капюшоном. Два пограничника с винтовками сбежали с бугра и скрылись в том месте, где исчез Лавров с Рексом. Какой-то всадник проскакал, да кажется, не один: удаляясь, топот раздвоился, пошел с перебоями. Далекий телефонный звонок просверлил росистый воздух.

Застава жила напряженной, скрытой жизнью. Днем никого не было видно, а сейчас так и казалось, что за каждым кустом — пограничник.

Возле конюшни опять послышались шаги. Саша метнулся к постели и, как был одетый, юркнул под полушубок. Шурша плащом, вошел дядя Андрей. Он немного постоял прислушиваясь. Саша задышал глубоко и спокойно.

— Спит…- негромко сказал Лузгин и, стараясь не шуметь, повернулся к выходу.

Саша приоткрыл глаза. Серый свет из двери скользнул змейкой по мокрым, словно лакированным, сапогам дяди Андрея. Дверь затворилась.

У стены Саша заметил поставленные на бок сани — волокушу. Как раз над санями была прорублена в полтора бревна отдушина, похожая на амбрузуру,- настоящий наблюдательный пункт. Необходимо было выяснить, в каком направлении уходили наряды к границе. Саша поднялся к отдушине и стал смотреть на дорогу, что вела к лесу мимо высоких сосен.

Старшина Лавров сказал правду: именно по этой дороге возвращались двое пограничников с собакой. Лаврова с ними не было… Но если итти по дороге, сразу же заметят. И Саша наметил путь вдоль полосы кустов, рассчитывая за кустарником выйти к соснам. Он только хотел спрыгнуть на сено, как послышались голоса и к сараю подошел капитан Рязанов с Карпом Яковлевичем.

Карп Яковлевич был чуть ли не вполовину меньше Рязанова, но так свободно и широко шагал, что нисколько не отставал от капитана. Помахивая рукой, то и дело поворачиваясь к Рязанову, он убедительно что-то говорил.

Навстречу им вышел дядя Андрей. За конюшней Цюра запрягал лошадь.

— …Надо отпустить, начальник,- донесся высокий, немного скрипучий голос Карпа Яковлевича.- Сам знаешь,- геологи! Человек им нужен стоящий…

— Хитришь, дед, хитришь! — погрозил ему капитан.- Знаю твоих геологов,- уж не Катей ли зовут? Скоро со своей дочкой совсем у меня Лаврова отобьете.

— Так ведь он ее отбивает! Хитрить нечего…- возразил Карп Яковлевич.

— Вот, Андрей Григорьевич, рассуди нас,- обратился капитан к старшему лейтенанту.

Саша высунулся, чтобы лучше слышать, не понимая, о чем идет спор.

— Геологи к нему в Хаукилахти пришли,- продолжал капитан.- Командование дает им проводника — в погранзоне работать. Проводник должен от нас пойти. Так вот, подавай ему Лаврова — и шабаш!