– Я ведь в офисе… – отозвался он просто для того, чтобы что-нибудь сказать. Неужели он действительно такой скромный?

– Мне почему-то было так… жарко, – с улыбкой продолжала Мона. Зубы у нее были идеальными.

– Я вижу, – только и ответил он.

– Ты не против, если я устроюсь поудобнее? – спросила она.

Изображение качнулось, на миг показалась люстра, затем комод и ковер. Послышалось шуршание, и вот на экране снова появилась Мона. Теперь она сидела, прислонившись к груде постельного белья. Камера снимала ее снизу. На ней действительно не было ничего, кроме нижнего белья. Черного, с кружевами по краям. Выглядела она сногсшибательно.

Он почувствовал, что ему тоже стало жарко. Покрутил головой, перевел взгляд на закрытую дверь кабинета. Нелепый жест. Сейчас он в клинике совершенно один.

– Обычно я такого не делаю, – вдруг сказала она и робко улыбнулась. – Но ты пробуждаешь во мне нечто такое…

Он невольно улыбнулся. Конечно, она не так невинна, как хочет показать. Тем лучше.

– Что именно ты имеешь в виду под «нечто такое»? – поинтересовался он.

Ее первоначальная стыдливость постепенно улетучивалась.

– Вот что! – ответила она и, запустив правую руку в бюстгальтер, принялась поглаживать грудь. Другая рука тем временем потянулась к пупку. При этом она вызывающе смотрела в камеру.

Он почувствовал явные признаки эрекции. Может быть, она еще и пьяна? Что ж, если так, то можно и немного расслабиться после тяжелого дня. Внезапно она остановилась и ликующе улыбнулась.

– Ты первый! – произнесла она и захихикала.

– Я в офисе… – пожал он плечами.

– Это меня заводит, – нагло заявила Мона и облизнулась. – Представь, что я сижу на твоем письменном столе. – Она стала медленно раздвигать ноги.

Он затаил дыхание.

– Раздевайся! – приказала она.

Он огляделся. Жалюзи у него за спиной были опущены.

– Иначе я опять оденусь! – сказала она с обидой. Ее рука потянулась к одеялу, которым она слегка прикрыла обнаженную кожу.

– Хорошо, хорошо, – поспешнее, чем намеревался, произнес он, медленно расстегнул рубашку, вытащил ее из брюк, снял и положил рядом с собой. С удовлетворением отметил, что она снова убрала одеяло в сторону.

– А теперь брюки! – прошептала она, дотрагиваясь до своих трусиков.

Он встал, расстегнул ремень и сбросил на пол и штаны, и боксерки, сняв их ступнями с лодыжек. Теперь, когда он стоял возле своего офисного кресла в одних носках, он показался себе немного смешным. Из динамиков компьютера послышался сдавленный стон, и то, что он увидел, заставило его отбросить последние сомнения.

– А теперь… прикоснись к себе! – потребовала Мона. – Видишь это?

Он подчинился. Ее желание возбуждало его.

– Поставь лампу так, чтобы я могла все видеть!

Он встал, наклонил абажур настольной лампы таким образом, чтобы она освещала поверхность кресла, а затем сел на место.

– Роскошно! – глубоко вздохнув, похвалила она его.

Доктор с наслаждением наблюдал за тем, как она расстегивает бюстгальтер. «Неплохо», – подумал он. Возможно, несколько граммов силикона не помешали бы.

– У тебя стои́т? – спросила она.

– Стои́т! – тут же отозвался он и, словно в доказательство этого, издал громкий стон. Правой рукой он массировал свой член.

– А теперь назови свое имя! – ласковым голосом произнесла она.

Это желание было легко исполнить.

– Ахмед Рахмани!

– Доктор Рахмани? – переспросила она, выгибаясь дугой.

– Доктор Ахмед Рахмани! – тяжело дыша, подтвердил он. И лишь произнеся свое имя, он вдруг замер. – А что? – спросил доктор, и связь вдруг оборвалась. Окошко с Моной исчезло.

Еще мгновение он сидел перед экраном обнаженный, как был, надеясь, что окошко снова станет активным. Ощущение было таким, словно его партнерша растворилась в воздухе прямо в момент полового акта.

Посидев несколько минут неподвижно перед монитором, он стал замерзать. Вокруг него лежала разбросанная одежда. Ему казалось, что он постепенно трезвеет.

Что он натворил?

Внезапно ему стало смешно. Он просто оборвет с ней всякую связь. Даже если она будет пытаться дозвониться ему, он больше не ответит. При мысли о том, что минуту назад он мастурбировал перед, в общем-то, совершенно чужой ему женщиной, у него запылали щеки.

В конце концов, он уже не мальчик.

Ахмед Рахмани наклонился, поднял штаны, попытался выудить из них трусы. Со стороны монитора вдруг послышался стон. «Похож на мой», – подумал он и повернул голову. На экране, где только что извивалась Мона, он увидел… самого себя.

– Стои́т! – услышал он собственный голос. Слабый луч настольной лампы освещал его, сидящего на стуле в офисе, совершенно голого, если не считать черных носков, с рукой между ног.

– Доктор Ахмед Рахмани! – хрипло произнес он прямо в камеру.

Внезапно изображение застыло, показывая его в этой крайне неловкой позе.

Сердце забилось быстрее.

– Что, черт возьми… – выругался он.

В этот миг на экране загорелось еще одно окошко, в котором яростно мигал курсор. Словно по мановению невидимой руки, он начал печатать слова.

Уронив штаны на пол, Рахмани наклонился, чтобы прочесть написанное.

Это небольшое видео с Вами в главной роли меньше чем через две минуты разойдется по электронной почте и через Фейсбук по всем Вашим контактам. Если только Вы не согласитесь оказать нам услугу. Мы можем надеяться на Вашу поддержку?

Курсор продолжал мигать рядом со знаком вопроса.

Ахмед Рахмани в недоумении смотрел на экран. Что же делать? По всем его контактам в электронной почте? Среди них есть его коллеги-мужчины и, хуже того, женщины. Бо́льшая часть его пациентов. И даже мать.

Внезапно курсор снова замигал.

Скажите вслух «да», если Вы поддержите нас!

Он обернулся, словно пытаясь понять, есть ли кто-то рядом с ним, и тут взгляд его упал на маленькое окошко камеры, встроенное в монитор. Может быть, она все еще видит его…

– Да! – хрипло произнес он. Во рту ужасно пересохло, словно он только что съел кусок черствого тоста.

Он подождал, но ничего не произошло.

– Да! – крикнул он снова. Он кричал очень громко. В душе поднималась волна паники.

Курсор опять задвигался.

Хорошо. Вы еще услышите о нас. Пароль «Мона». Это ради доброго дела, – прочел он вслух. Курсор остановился, а затем напечатал еще одну фразу: – Расслабьтесь. Возможно, Вы закончите то, что сами же и начали.

Курсор остановился, появилось двоеточие, дефис, а затем скобочка. Смайлик:-)

Окошко исчезло, возникло изображение. Он пронзительно вскрикнул. На мониторе появилась фотография обнаженной женщины, очень похожей на Мону. Но тело ее было причудливым образом искажено и напоминало карикатуру. Глаза опухли, нос был скошен. Груди несимметричны: одна полная, будто вот-вот лопнет, вторая – обвисшая, словно у старухи. Живот как у беременной, толстые бедра, ноги странным образом вывернуты и покрыты обвисшей кожей, как у слона. Ему стало дурно. Его рука потянулась к монитору, нащупала выключатель и держала его до тех пор, пока картинка не погасла. Другой рукой он погасил свет настольной лампы. Погрузившись в полную темноту, он, тяжело дыша, откинулся на спинку офисного кресла, чувствуя бесконечную усталость. Кожаное сиденье прилипало к обнаженной коже. В ушах пульсировала кровь. В душе поднимались страх, стыд и отчаяние.

На ум пришли последние мелькнувшие на экране строчки: «Ради доброго дела…»

Ноги дрожали от холода. Чего бы от него ни потребовали ради того, чтобы эта запись не была опубликована, наверняка из этого ничего хорошего не выйдет.

Грег Миллнер сидел в офисе Рафаэля Герреры и нервничал. Его раздражали мухи, которые почему-то целыми стаями летали по полицейскому участку, – он надеялся, что это не имеет отношения к расположенному в подвале моргу, – и еще его донимала жара. В это время года в Акапулько царила ужасающая жара, и ему начинало казаться, что кондиционеры просто сдались.