— Я это слышал, — сказал рябой. — Мне отец рассказывал.

— Что же говорил тебе отец?

Старший начал объяснять товарищу, как живут и работают в кибуце. Несколько раз Авраам прерывал его, уточняя разъяснения рябого. «Не богатство и не деньги для нас главное, а честность и справедливость», — говорил он, сам удивляясь примитивности своих суждений. Уж много лет не приходилось ему так упрощенно говорить о сложных жизненных вопросах. Он ведь знал, что все на самом деле гораздо сложнее. Но то, что было лишь приблизительно верным и далеко не точным там, в долине, было чистейшей правдой здесь, в горах. Когда находишься между жизнью и смертью, все становится очень простым.

Авраам внимательно следил за выражением лица рябого, который говорил о евреях с ненавистью и презрением, и чувствовал, что опасность не ушла. И действительно, маленькие глазки рябого вдруг сверкнули, он взял автомат на изготовку и сердито закричал на своего товарища:

— Чего уши развесил? Они мастера зубы заговаривать… Не успеешь оглянуться, как забудешь, кто ты, а кто он. А тебе зачем дали оружие? Чтобы ты его шлепнул! А ты во все глаза на него смотришь! Тоже нашел наставника… Пулю в него — и дело с концом. А ты не сделаешь — сделаю я. Раз — и вместо красивых слов изо рта кровь хлынет.

— А зачем его убивать? Какая нам от этого польза? — спросил младший, и глаза его подернулись грустью. — Ведь он совсем старик, седой весь.

— Ты дурак! — цыкнул на него рябой.

— Он, наверное, хочет похвастаться перед односельчанами: я-де воевал с евреем и убил его. А на тебя он сердится потому, что ты можешь всем сказать, что «герой» всего-навсего застрелил невооруженного старика, — сказал Авраам, бросив презрительный взгляд на рябого.

— Я не деревенский, и мне наплевать, что скажут его односельчане. Я настоящий араб и знаю, кто мой враг, — горделиво произнес старший, снова взяв автомат на изготовку.

— A-а, он не из деревни… Поэтому он не знает, что уже восемь лет на этой границе не проливалась кровь. Поэтому ему ничего не стоит положить конец миру и добрососедству, благодаря которым крестьяне спокойно засевают свои поля и знают, что никто не помешает им снять урожай.

— Мы не должны его убивать! — решительно сказал младший.

— Они убивали арабов! — закричал старший.

— Солдаты убивали, а он старик и даже не ополченец.

— С чего ты взял?

— С чего он взял? — сказал Авраам насмешливо. — Он моложе тебя, а умнее. Если бы я был ополченцем, то не ходил бы у самой границы с пустыми руками.

— Ну, конечно! — обрадованно воскликнул младший.

— И не стыдно тебе ругаться со мной в присутствии еврея! — закричал рябой.

— Ладно, я замолчу, только его убивать не надо.

— Подойди ко мне! — сердито сказал старший. Он положил руку на плечо товарища и, отойдя в сторону, стал ему что-то нашептывать.

До слуха Авраама доносились лишь отдельные слова, но по смущенному выражению лица молодого парнишки он понял, что тот выслушивает веские доводы в пользу убийства. «Нельзя допустить, чтобы порвались наши человеческие отношения», — подумал Авраам. Жизнь висит на ниточке-паутинке, которую он соткал разговором. Если он будет молчать, то нить оборвется и он погибнет.

— Вы взяли у меня все сигареты, а я хочу курить, — сказал он спокойно, будто исход этих тайных переговоров его ничуть не интересует.

Младший пошарил в пастушеской сумке. По его смущенному виду Авраам понял, что доводы старшего не оказались настолько убедительными, чтобы лишить его такой ничтожной милости, как папироса. Он вынул сигарету из пачки, подал ее дрожащей рукой Аврааму и сам зажег спичку.

Авраам не упустил возможности снова дружески заговорить с младшим. Он доверчиво взглянул на парнишку и сказал ему шепотом:

— Твой друг — плохой человек.

— Он не мой друг, я его совсем не знаю. Он не из наших, — ответил парнишка тоже шепотом.

— Ты что там болтаешь? — закричал старший.

— Он твой начальник? — спросил Авраам.

— Нет, — ответил младший.

— Почему же ты разрешаешь ему кричать на себя, как на провинившегося ребенка?

— А ты прав, — тихо сказал парнишка, и в его красивых глазах зажглись гневные огоньки.

— Ох, и дурак, — вздохнул старший. — Возишься с каким-то евреем, и все потому, что у него хорошо подвешен язык.

Они еще продолжали препираться, а сверху, с горы, быстро спускался еще один молодой араб, высокий, босой, с ружьем на плече. Он нес его небрежно, как пастушеский посох. Парень ловко прыгал с уступа на уступ, и весь его вид свидетельствовал о спокойной силе и жизнерадостности.

— А вот и Салех, — сказал младший с облегчением.

Салеху было на вид лет двадцать пять, он был ладно скроен, лицо у него было очень смуглое, выражавшее и добродушие и храбрость. А глаза были большие, круглые, чуть выпуклые. Авраам внимательно осмотрел пришельца — так разведчик рассматривает неизвестную местность, граничащую с лесом, куда он должен вступить, пытаясь предугадать, какие его ждут там опасности. Молодой человек понравился Аврааму. «Землепашец, — подумал он про себя. — И жизнью доволен, и лишен, кажется, того любопытства, которое другим может стоить жизни».

Салех начал допрос с видом человека, которого лишь недавно научили этому делу и он сейчас на практике проверяет свои познания. Всему свое время, торопиться некуда… Трудно сказать, будет ли какая польза от допроса, но так его учили, и так он действует.

— Кто такой? — спросил властно Салех.

— Вот это человеческий разговор, — сказал Авраам радостно. — Этих молодых, видно, не учили вежливому обхождению. Только мы, люди старшего поколения, умеем соблюдать вежливость, как нам внушали здесь с рождения. Зовут меня Ибрагим Рахмани. А как вас звать? Хотя зачем я спрашиваю? Я ведь слышал — Салех. Да благословит всевышний ваши поля и ваши стада!

— Откуда родом?

— Из Беэротаим.

— Оружие есть?

— Если бы оно было, меня уже убили бы. Вы ведь знаете изречение: «Простодушные гибнут от собственного оружия, ибо оно пугает других».

— Ты друг арабов?

— Друг хороших и враг плохих.

— Те, которые хороши для нас, плохи для него, — счел нужным вмешаться в разговор рябой.

— Бог дал людям свои законы, чтобы они могли отличать добро от зла, — сказал Авраам многозначительно.

— Что смыслит этот еврей в божьих законах! — вспылил рябой.

Тогда Авраам процитировал стих из корана, сказанный во славу евреев: «Я избрал вас из всех народов, о, сыновья израилевы».

— Это было давно, — сказал Салех, и чувствовалось, что он повторяет чужие слова. — Прошлое отошло в вечность.

— О! — печально воскликнул Авраам и сокрушенно покачал головой. — Как ты можешь так говорить? Что наша жизнь без древних обычаев и традиций? Разве не тем искони гордились арабы, что бог всегда сопутствует им и слово пророка для них, как хлеб насущный?

Он вполне искренне сокрушался об исчезнувших благородных арабских обычаях, тем более что от этого сейчас зависела его жизнь. С большой теплотой он вспоминал случаи из своего детства, частые визиты шейхов, относившихся к его отцу как к лучшему другу. Даже в дни беспорядков 1929 г., спровоцированных англичанами, арабские шейхи оказывали его отцу великодушное гостеприимство.

— Нет! — воскликнул он горестно. — Нет! Так не может рассуждать настоящий араб! Так никогда не скажет истинный араб. Так может говорить только такой араб, как этот, — он ткнул пальцем в сторону рябого, — который давно выбросил из своего сердца слова пророка. Так может говорить араб из Яффы, который научился всяким пакостям у англичан. О, боже милостивый! Радио прожужжало им уши, кино ослепило им глаза, чужаки мутят им голову и подстрекают убивать своих братьев евреев. И они убеждают себя, что слова пророка были хороши в свое время, а теперь они уже устарели. Да простит их господь!

— С чего ты взял, что он из Яффы? — удивился Салех.

— У меня есть уши, и я слышу, как он говорит.

— Ты будто настоящий араб! — удивленно воскликнул Салех.