— Вот так, Рина! — сказал он, словно окончательно утверждая непреложность факта.

— Признаться, я должна была сразу догадаться по вашему имени, что вы араб!

— Да, я — араб, — повторил он, словно высекая каждый слог.

— Что вы хотите этим сказать? — с неподдельным испугом сказала она. — Что вы шпион?

Он был ошеломлен. Больших усилий стоило ему не обрушить на голову девушки самые жестокие слова. Но он хотел быть вежливым до конца. Он молчал, и это молчание, казалось, больше всего угнетало Рину.

— Чудовищно! Трудно поверить, — бормотал он как в забытьи.

— Да, трудно поверить… и понять! — шептала она.

Его поразило, что эта в общем очень хорошая девушка, рожденная в этой стране, имеет самые смутные представления об арабах. Больше того, извращенное представление… Она не только их не знает, но и знать не хочет. Поэтому она, видимо, не может и понять, почему этот молодой человек пригласил ее на свидание специально для того, чтобы сообщить, что он араб.

Кофе действует успокаивающе. Его можно молча пить до начала комендантского часа… На этом встреча закончилась. Автобусы развезли их в разные стороны. Каждый из них время от времени шептал, устремив вдаль отсутствующий взгляд:

— Трудно поверить, понять…

Кто же был он? Он родился в христианской семье. По документам числился арабом, люди знали его как корреспондента еврейской израильской газеты, а сам он считал себя просто человеком…

Он постучал в дверь и вошел в дом, слыша лишь отзвук своих шагов среди голых стен. В доме никого не было; его поступь была твердой и монотонной. Его окружили большие комнаты, смотревшие на него с любопытством, до тех пор пока он растерянно не остановился посреди большой залы. Сапоги, выпачканные навозом, следы красной глины, ящики с яйцами, кринки с молоком, пустые мешки загромождали пустые комнаты. Нельзя было найти даже стула, чтобы сесть.

Стеклянный поднос с большими ручками посылал ему сверкающую улыбку. Это был единственный предмет роскоши в доме. Он одиноко стоял посреди большого деревянного стола и охотился на солнечных зайчиков.

«Муму, — позвал он гостя по имени, — взгляни на меня».

Но Муму больше не верил этим улыбкам. Он пересек кухню и направился во двор. Там с холодным, настороженным выражением лица он прошел мимо ласкающейся собачонки, мимо фыркающей лошади и кудахтающих кур и утонул по горло в густом запахе калийных удобрений, смешанном с приятным ароматом свежего сена, скошенного только сегодня утром. У входа в строение, которое служило одновременно и конюшней и хлевом, маленький человек занимался большой лошадью. Он не заметил, как Муму подошел, хотя самому Муму казалось, что его шаги заполняют все пространство двора. Маленький и худощавый человек наклонился над ушибленной ногой лошади, а та огорченно фыркала, вздрагивая от ноздрей до кончика отлично подстриженного хвоста.

Человек выкрикивал: «О, ойс! О, скотина!» А руки и ноги его двигались с дьявольской ловкостью. Лицо его, мягкое и простое, было таким же дубленым, как кожа на его обуви. Этот человек принадлежит этому дому. Это настолько же очевидно, как и то, что его верхняя беззубая десна произносит «О, ойс!», как выдох гобоя. Муму предстояло еще услышать, как несколько лет тому назад человек лишился этих зубов от кулака милого австралийского солдата. Это было, когда гостиница, находившаяся в его доме и служившая пристанищем уставшим от войны солдатам, приносила больше дохода, чем все его хозяйство. С тех пор остались ему в наследство и широкополая австралийская шляпа, что покрывает его голову, и ботинки, в которые он обут, и это «О, ойс!», и его детская, с голыми деснами улыбка.

Этот человек по-простецки обратился к Муму:

— А ну, молодец, подержи-ка лошадь за голову, если ты понимаешь, что такое лошадь.

Они не смотрели друг на друга, но для Муму было ясно, к кому обращены эти слова. Большая голова лошади подергивалась от боли. В виде протеста лошадь била головой по спине этого маленького человека, мешая ему работать.

Муму обхватил стальной рукой гордую шею лошади, посмотрел в большие лошадиные глаза и пообещал ей шепотом судьбу Сташка.

«Сташек, — втолковывал он ей, — был ослом. Однажды он стал в тени рожкового дерева и ни за что не хотел сдвинуться с места. Тогда он получил порцию хороших ударов палкой, шпорами и спицами. Сташек не протестовал, он просто смиренно опустился на землю и улегся. Он больше не встал, но Муму поминает его хорошим словом. Он запомнил его последний взгляд, полный терпения и покорности. Он готов помянуть хорошим словом и лошадь…»

— У тебя надежные руки, — сказал низкорослый и отвел лошадь к кормушке. — Никто так не чувствует это, как лошадь. Как зовут тебя?

— Меня зовут Муму.

Из хлева послышалось тяжелое и равнодушное мычание, похожее на зевок. Слова Муму тоже звучали тяжело и безразлично.

— Ты мой родственник, если, конечно, ты Шмуэл Корен, — добавил Муму.

— Безусловно, мы родственники, — сказал Шмуэл, дружелюбно пожимая Муму руку. — Но все же кто ты? Как твоя фамилия?

Муму молчал. Казалось, у него никогда не было фамилии. Муму — точильщик ножей, чей цвет глаз никому не известен, так как он ни на кого не смотрит. Его дело смотреть только на ножи, на ножницы, искры, на блеск лезвий. Вид вертящегося точильного круга помогает ему забыться.

Красный апельсин висел на одном из цитрусовых деревьев в саду, он горел там, как маленькое солнце. Сухое и гнилое солнце. Муму пощупал свою сумку и подумал об обратной дороге, но Шмуэл опередил его и сквозь зеленую и душистую охапку сена, которую он только что положил в ясли, выдохнул:

— Зачем я тебе задаю вопросы? Ведь ясно, что ты Корен, один из Коренов. Ты такой же Корен, как и я. Эй, Брурия, у нас гость!

— Иду! — крикнул женский голос из дома.

А Муму сказал, не отрывая глаз от апельсина:

— Я пришел к тебе работать. Если, конечно, для меня найдется место.

— Это хорошо, что ты хочешь работать. Корены любят труд. Ты крестьянин?

— Да.

— У меня мало работы на земле. То, что ты видишь, — небольшое пастбище для скота и этот цитрусовый сад.

— Я могу выполнять любую работу.

— Я уверен, что ты все можешь. Беда заключается в том, что мы со всем сами справляемся. Особенно теперь, когда у нас есть Шаул. Ты его увидишь. Он парень с головой. Он работает в саду.

Затем он крикнул:

— Брурия, это мой родственник, Муму Корен. Как видишь, среди Коренов есть и высокие.

У Брурии были горящие глаза и пышный бюст. Нельзя было двигаться рядом с ней и не чувствовать ее бюста. Муму тоже почувствовал ее бюст. Она сказала несколько приветливых слов, и ее рука порхнула в его руку. Казалось, что она боится его. Он взглянул на красный апельсин, а тело его окаменело. Бюст Брурии стоял на его пути, куда бы он ни направился. На горящий апельсин упала тень, и он потух. Началось перешептывание, сопровождаемое ударами копыт и фырканьем.

— У нас он найдет себе место…

— Ты уверен, что…

— Никто еще у нас не пропадал…

— Ничего…

— Пригласим его на обед, а затем посмотрим.

— Михале, Михале! — позвала Брурия.

Семилетний Михале появился в саду и запрыгал, как маленькая искорка, вокруг ограды из камней.

— Михале, обедать! — крикнула Брурия.

Муму казалось, что у него никогда не было маленького брата, такого, как Михале. Но что это за странное чувство голода к чему-то? Сильного голода к чему-то, что вовсе не является обедом?

— Змея, выходи, выходи! — кричал Михале, прыгая вокруг камней, и черные волосы его порхали вокруг головы, словно черные голуби.

— Брось ты ее, Михале! — досадовала Брурия, словно здесь всегда кругом кишели змеи.

Шмуэл бросился к ограде, Муму последовал за ним.