— Зачем я тут живу? — Она опустила голову, и в голосе ее прозвучали упрек и обида. — Зачем мне губить свою молодость и заживо хоронить себя? И вообще, какое мне дело до всех ваших несчастий и вашей собачьей жизни? Почему бы мне не пойти в кибуц? Я слышала, как там живут люди, как работают на полях, в садах и виноградниках, на общественной кухне, в мастерских. Всегда веселые и довольные, едят досыта, и голова у них не болит о заработках, о том, где взять денег на еду и на одежду. И безработицы они не боятся. Живут на всем готовом, даже о стирке белья и то не заботятся. Каждый думает только о деле, которое ему поручено. Одни заняты на кухне, другие работают в прачечной, третьи ремонтируют одежду и обувь. У каждого свой участок работы. Один для всех, все для одного! Как в сказке! Я бы туда полетела на крыльях! Клянусь!

— Ох ты, безбожница! — ужаснулась Наама. От неожиданности она даже застыла на месте. Руки ее беспомощно повисли, глаза расширились, в них был испуг. — Кто успел наплести тебе эти небылицы? От кого ты слышала всю эту белиберду? Какой негодяй задурил тебе голову? Почему тебе вдруг так захотелось в кибуц? Разве ты не знаешь, что все, кто пошел в кибуц, пропащие люди, бесстыжие морды. Там никто не соблюдает ни святой субботы, ни божьих заповедей, там даже понятия не имеют о кошерной пище… Никогда в жизни я не соглашусь на это. Никогда я тебе этого не разрешу, хоть бейся головой о стенку. Никогда! Так и знай!

— Все это ложь! — вспылила Румье. — Кто сказал тебе, что все они безбожники и нечестивцы? Наоборот! Они строят нашу страну. Они готовы жизнь отдать за нее. Все они между собой равны, нет у них ни старших, ни младших, ни начальников, ни подчиненных, ни богатых, ни бедных. Все живут вместе. Все питаются одинаково, можно сказать, едят из одной тарелки. Что ест один, то ест и другой. И работают все одинаково. И одеваются все одинаково, просто и красиво. И все у них делается по-честному, по справедливости. Нет между ними ссор, да и зачем им ссориться? А тот, кто рассказывал тебе всякий вздор и чернил кибуц, тот просто посмеялся над тобой.

— Господи, спасти и помилуй! — затрясла Наама головой. — И слушать не хочу! Запомни раз и навсегда: я не дала своего согласия! Даже если ты будешь уговаривать меня с утра до ночи и с ночи до утра, я не соглашусь. Я тебя вырастила, заботилась о тебе, столько лет терпела муки из-за тебя. А теперь, когда ты выросла и мы наконец дождались твоей помощи, а я превратилась в старуху и нет у меня сил больше работать, теперь ты хочешь оставить меня? Нет и еще раз нет! Я не согласна. Пойдем со мной к старейшинам и спросим, допустимо ли, чтобы ты оставила меня, пошла в кибуц и стала безбожницей, как все эти выродки…

— Послушай, мама, и постарайся меня понять. Зачем мы сюда приехали? — Румье незаметно стала говорить словами Шалома и повторять его доводы. — Мы приехали сюда строить нашу страну. Строить на основах справедливости. Я хочу тоже строить вместе со всеми, а не работать в прислугах. Я хочу быть ближе к земле. И работать на земле, возделывать ее… Не только для самой себя, для своей собственной выгоды… Я хочу жить в кибуце… Ты меня не понимаешь. Тебе этого не понять…

— Мне не нужно ничего строить, и не нужны мне эти глупости! — перебила ее мать. — И не вспоминай даже слово кибуц!

— А ты что хочешь, чтобы я на веки вечные осталась такой? — Румье насупилась и опустила голову. В голосе ее чувствовалось ожесточение.

— Почему такой? Почему навеки? — удивилась Наама. — Такой ты навеки не останешься. С божьей помощью ты выйдешь замуж и заживешь счастливо со своим мужем, всем нам на радость.

— Оставь, мама, эти глупости! Я не собираюсь выходить замуж и не просила тебя подыскивать мне мужа… Теперь тебе все известно. Я хотела поговорить с тобой мирно. Но знай, будет твое согласие или нет — я все равно уйду. А если вы меня не отпустите, я убегу…

— Убежишь? Ты убежишь? — Наама глядела на нее так, будто видела дочь впервые. — И это говорит мне моя родная дочь! С ума можно сойти!.. Все против меня — и ты, и твой отец, и дети… Нет у вас ни жалости, ни сострадания. Выходит, я должна и зарабатывать, и готовить, и стирать… Все одна? А кто, скажи мне, кто будет кормить твоих маленьких братьев и сестер? Кто о них позаботится? Разве хватит у меня на это сил? Ведь вы высосали из меня все соки… Вы превратили меня в развалину. Ладно, дочка. Делайте со мной что хотите… Пусть свершится божий суд. Мало мне моих забот, от которых голова разваливается на части, так ты мне еще добавляешь этот кибуц… Что я могу поделать? Такая, видно, судьба. Ни одного светлого дня не видела я в своей жизни. И так, верно, будет до конца моих дней. Даже хуже и хуже… Ладно, иди и строй страну. Строй… Строй страну и разрушай семью, жизнь родной матери… Хватит ли у тебя, дочь моя, силы духа оставить малышей? Отвечай! У тебя вместо сердца, наверно, камень…

Наама повернулась к стене и закрыла лицо руками. Плечи ее содрогались от рыданий.

— Чуть что — сразу в слезы, — в сердцах сказала Румье и, хлопнув дверью, вышла из дому.

В тот же вечер она встретилась с Шаломом. Он медленно шел рядом, рассеянно срывая янтарные ягоды с виноградной грозди. Румье рассказывала ему о своем объяснении с матерью. В заключение она сказала:

— Не могу ее оставить. Жалко мне ее. Ничего не поделаешь. Не могу, милый. Нехорошо получится, если я ее оставлю.

Румье немного помолчала, ожидая, что скажет Шалом. Но он ничего не сказал, только молча срывал ягоду за ягодой.

— Слушай, милый, — продолжала она, — если ты меня любишь так, как я люблю тебя, пошли к нам свата. Я думаю, что в этом случае мама согласится. А уж потом мы с тобой уедем в кибуц. И все будет улажено.

— Какого свата? — От неожиданности Шалом даже остановился. — Зачем он нужен?

— Из уважения к моей маме. Ведь ты знаешь, какая она. — Прильнув к Шалому, Румье произнесла дрожащим голосом — Так нужно, чтобы не доставлять ей огорчений… Если ты меня любишь… Иначе просто невозможно… Клянусь тебе. Поверь мне…

— Оставь эти глупости! — Шалом рассмеялся. — И как только тебе могла прийти в голову такая мысль?

— Милый мой, не возражай! — Она обвила руками его шею. — Ты сделаешь так, ты обязательно пошлешь свата. Или нам придется расстаться.

— Мириам, душа моя, — говорил он, целуя ее в губы и в глаза. — Подумала ли ты, в какую беду хочешь вовлечь меня? Какого к черту свата? Зачем нам сват? Узнают товарищи — мне прохода не дадут. Я стану всеобщим посмешищем. И не только я — и ты, мы оба.

— Кому смешно — пусть смеется. Мне-то какое дело? — Выскользнув из его объятий, она сказала спокойно и веско: — Именно потому, что ты меня любишь, ты должен послать свата. Если же нет, то оставь меня. Это все, что я могу тебе сказать, хотя мне очень больно и сердце мое разрывается на части. Но что поделаешь… Я вынуждена.

— Я сделаю все, что ты захочешь, выполню любое твое желание. Но что касается свата — этого я не могу.

— Не можешь — и не надо, — проговорила она сокрушенно, опустив голову.

— И где я найду такого товарища, чтобы он согласился быть моим сватом? — продолжал убеждать ее Шалом. — Ведь стоит мне кому-нибудь об этом заикнуться, и тот подымет меня на смех.

— Не надо посылать товарища. У нас, в Иерусалиме, есть свои сваты, люди очень почтенные. Можешь обратиться к одному из них.

— Этого я ни в коем случае не могу сделать. — Шалома всего трясло от негодования. — Я их не знаю и знать не хочу! Мы с тобой люди взрослые, свободные и сами можем устроить свою судьбу.

— Что ж, — сказала Румье, как говорят о деле ясном и решенном. — Если ты не хочешь сделать так, как я прошу, оставь меня. По крайней мере я буду знать, что ты меня не любишь. Даже такую малость и то ты не хочешь сделать ради меня. Прощай!

Румье резко повернулась и быстрыми шагами стала удаляться.

Шалом побежал за ней.

— Мириам, Мириам… — звал он девушку. — Обожди!

Но Румье лишь ускорила шаг, а потом пустилась бегом.