Звонкие голоса девушек и их беспечный молодой смех наполняют автобус. Мириам тоже хочет говорить и смеяться, стать участницей этого всеобщего радостного возбуждения. Ей хочется с кем-нибудь поделиться переполняющим ее счастьем, рассказать, что отныне она вновь обретает право на самостоятельную жизнь и ее отчим Менаше уж не сможет помыкать ею. И ее прежняя жизнь кажется ей сейчас такой далекой…

Всего тяжелее было, когда смертельно уставший Менаше возвращался из порта в нестерпимо душные дни хамсина[28]. Злой как черт, он прямо в одежде валился на постель и изрыгал бешеные проклятия на весь мир, и особенно на нее, Мириам, будто она была виновницей его тяжкой доли.

— Такая большая, а еще не замужем! У нас, в Ираке, ты бы уже нянчила внучат. И кого ты ждешь? Может быть, надеешься приглянуться какому-нибудь эфенди? Думаешь, что нет красивее тебя… Ну, чего молчишь? Или у тебя отнялся язык?

Не дождавшись ответа, Менаше принимался честить мать.

— Рахель, может, ты мне скажешь, о чем мечтает твоя дочка? Султан из «Тысячи и одной ночи» остался в Ираке, у него там есть более красивые принцессы, чем твоя Миреле…

Бедная, забитая мама согласна, что для ее Мириам уже давно пришла пора замужества, но это еще больше подливает масла в огонь.

— Где это слыхано, где это видано?! Другие девушки сами находят путь к легкой жизни. А эта чего ждет? Взять хотя бы Дейзи…

Но все это было вчера. Было и сплыло! Сегодня первый день ее самостоятельной жизни. С нетерпением ждет она той минуты, когда войдет в бюро.

Едва часы пробили три четверти восьмого, как Мириам, перешагнув порог здания, вошла в комнату на втором этаже, где несколько дней назад ее встретила разряженная, похожая на куклу блондинка, показавшая тогда ее рабочее место.

— Шалом, товарищ! — поздоровался с ней вошедший пожилой мужчина. Он держал груду светло-зеленых картонных папок, из-за которых едва виднелось его лицо. Умное, приятное лицо с веселыми озорными глазами располагало к себе.

— Познакомимся! Меня зовут Ханан. Видите? Это я принес для вас. Работы много, только поспевай… Скоро зайдет наш заведующий господин Исраэль, он объяснит, что надо делать. Но если что-нибудь будет неясно — не огорчайтесь! Помните, что я всегда рядом.

В голосе этого пожилого человека Мириам почувствовала тепло, сердечность и в то же время некоторое беспокойство — разберется ли она в этой груде запыленных бумажек? Как хорошо, что сразу у порога новой жизни ей повстречался человек, хоть и чужой, но желающий ей добра, заботливый, думающий о том, чтобы у нее спорилась работа!

— Большое вам спасибо, — ответила она не столько губами, сколько взглядом, ибо тотчас за спиной вторично прозвучало: «Шалом!» Это вошел господин Исраэль.

— Работа у вас довольно простая. — Он говорил так, будто у него во рту лежала картофелина. — В этих папках хранятся письма, документы, счета… Вы должны рассортировать все бумаги по их, так сказать, содержанию и затронутым в них вопросам… Поняли? — Он поправил золотое пенсне, погладил обеими руками седые, отливавшие серебряным блеском волосы и, на минуту задумавшись, продолжал:

— Да, по характеру вопросов… И, во-вторых… Все надо разложить по датам, в зависимости от того, когда какое дело поступило. Тут есть пустые папки, их можно использовать. После того как закончите эту работу, вы расставите папки на полках согласно указанному шифру. Видите? Тут приклеены ярлычки. Правда, они немного запылились, эти папки. Шутка сказать, двенадцать лет вас дожидались, товарищ… — Он вопросительно посмотрел на Мириам. «Мириам Харузи», — подсказал Ханан. — Да, Мириам Харузи. Ханан даст вам халат и щетку. А теперь мне остается только пожелать, чтобы работа у вас спорилась. Шалом!

Когда Мириам закончила свой первый трудовой день, зимнее солнце уже склонялось к закату. Она вышла из комнаты, служившей архивом, собираясь ехать домой, и удивилась, что во всем помещении царит мертвая тишина. Единственным человеком, которого она встретила, был Ханан. Он сидел за столиком у входа и на ее приветствие— шалом! — ответил очень весело:

— Шалом, шалом! С праздничком вас!

«Какой сегодня праздник? — изумилась она. — Может, он поздравляет меня с первым моим рабочим днем? Ну, конечно!» Она даже негромко вскрикнула от радости… и оглянулась. К счастью, никто из прохожих не обратил внимания на ее возглас, невольно вырвавшийся из груди.

Но тут Мириам вспомнила, что сегодня ханука — первый день веселого праздника в честь Маккавеев[29]. Только теперь она поняла, почему все служащие работали только полдня. Но ее не огорчило, что сама она задержалась сверх положенного часа, так как никто во время обеденного перерыва не предупредил ее, что сегодня короткий рабочий день. Напротив! Это даже лучше, что она работала дольше других, — скорей привыкнет и лучше будет выполнять свои обязанности.

В первые часы ей казалось, что работа продвигается слишком медленно. Она даже стала сомневаться, удастся ли ей вообще разобрать эту груду старых, пожелтевших от времени документов и привести их в порядок. Ведь она отвыкла от канцелярской работы. И в самом деле, когда трудишься на строительстве шоссейных дорог или на полях и виноградниках (время от времени биржа труда посылала ее на сезонные работы), понемногу теряешь обретенные в канцелярии навыки и привычки.

Теперь в приподнятом, праздничном настроении она возвращалась домой с таким чувством, что недаром прожила этот день. Легко шагая, она влилась в шумную толпу гуляющих, которая по-праздничному беспечно двигалась по главной улице.

На широкой круглой площади молодежь под аккомпанемент гармониста с упоением танцевала хору[30]. Ему дружно подпевали сотни голосов. В кристально чистых струях фонтана отражались огни большой ханукальной лампады. Все вокруг было залито волшебным праздничным светом и казалось необычайно красивым. Песни, пляски, нарядная толпа, волшебная игра света и тени — все это удивительно гармонировало с ее настроением…

Музыка провожала Мириам почти до самого дома. И даже после того, как она миновала шумную центральную улицу, в ее душе все еще звучали веселые праздничные мелодии. Все казалось ей сейчас другим, все выглядело по-иному, чем вчера. Даже домашние невзгоды. Даже ее отчим Менаше. Даже его она оправдывала, жалела и готова была простить ему все унижения и оскорбительные намеки по адресу накрашенной и напомаженной Дейзи… Разве она не видит, как тяжело ему содержать такую большую семью? Нет ничего удивительного в том, что он вечно злится. Столько детей, столько голодных ртов! С какой дикой жадностью поглощают они скудные плоды его трудов… А много ли он приносит после всех вычетов — налоги, больничная касса, профвзносы…

«С Менаше происходит что-то неладное», — с тревогой подумала Мириам. И она вдруг вспомнила, что то же самое говорил ей его товарищ по работе несколько дней назад. В то время Мириам, затаив в душе обиду, не придала этому большого значения. Но теперь слова того человека заставили ее серьезно задуматься.

— С ним происходит, Мириам, что-то странное. Может быть, он болен? Береги его, Мириам! Последний хамсин ты помнишь? Он подул не вовремя, сразу после дождей. Шведский корабль опоздал. Мы в порту все ждали и ждали. Была невыносимая жара, и мы были злы, как сто чертей. «Пожалуй, придется промаяться здесь всю ночь», — думали грузчики. Смотрю — мой Менаше сидит согнувшись, руки, как две плети, болтаются между колен… Голова опущена. «Менаше, — говорю я ему, — попей водицы…» Но он молчит, даже не огрызается. Это уж совсем на него не похоже. Поняла, Мириам? Тут что-то неладное… Чтоб Менаше молчал, чтоб не сказал ни одного слова, ни одного ругательства, ни одного проклятия — это ведь ни на что не похоже!

«Он устал, — думает Мириам. — И, кто знает, может быть, даже раскаивается, что первый раз в жизни поднял тогда на меня руку…» Если б не мать и не крики детей, ей пришлось бы худо… Но она, Мириам, не злопамятная. Напротив, она может сейчас даже подойти к Менаше и сказать ему несколько теплых слов. Она ведь сегодня работала, пусть это сразу дойдет до него. Вдвоем тащить воз много легче…