Петро спал долго и сладко. Жаворонки пели над ним — только убаюкивали еще сильнее. Солнце припекало — он только разомлевал. Но подал голос желудок, Петро прислушался к его голодному зову, еще малость полежал с закрытыми глазами, а потом наконец проснулся окончательно. Взглянул вверх не потолок его хаты, а небо. Взглянул вокруг — неподвижный, как сон, простор. Пошарил за поясом — топор торчал там, но рубить не хотелось. Да и не просто не хотелось, а противно было от самого воспоминания о рубке. Петро сел на телеге, протер глаза, потянулся, почесал грудь, потом выдернул топор из-за пояса, размахнулся и швырнул как можно дальше от себя. Выбросил топор и засмеялся. Потянулся с еще большим удовольствием и засмеялся еще громче. Соскочил с телеги, походил немного, вроде бы даже затанцевал, потом захохотал во всю мощь:

— Го-го-го! Га-га-га!

А снизу, от подножья Шпилей, вторили ему обрадовавшиеся веселоярцы:

— О-хо-хо! Ох-хо-хо!

Так у Петра Беззаботного наступил катарсис, то есть очищение и высвобождение от козоэпопеи, но, к огромному сожалению, этот катарсис не задел дядьку Вновьизбрать по той простой причине, что он, как известно, решил уйти на заслуженный отдых, передав свой пост Грише Левенцу.

Вот так оно и бывает: одного машина с ног до головы грязью заляпает, а он отряхнется — и ничего, на другого же эта грязь только полетит и не достанет до него, а он обидится так, что и не утешишь. Взрослые тоже бывают как дети. Им часто бывает жаль себя. И хочется плакать.

Секретарем сельсовета с очень давних времен, таких давних, что их и установить невозможно, работала Ганна Афанасьевна. Рыжеватая, пышная, веснушчатая, добрая и мудрая, как и дядька Вновьизбрать. Возраст? Женская половина Веселоярска делилась на три возрастные категории: девчата, тетки, бабушки. Девчата — это то, что шло за детьми, которые пола не имеют и относятся к существам безгрешным (то есть: без грошей и без грехов). Тетки состояние переходное, изменчивое и… сварливое. Определяется не столько возрастом, сколько общественным статусом. Бабушки — это своеобразный рыцарский орден, в который посвящаются либо добровольно, либо усилиями молодых писателей, для которых село — сплошные бабушки.

Если бы Ганна Афанасьевна была просто себе жительницей села, колхозницей, обыкновенной труженицей, то, учитывая ее возраст (хотя и неопределенный, но еще и не очень высокий!), ее звали бы просто: «Тетка Галька». Но она принадлежала к управленческой интеллигенции, да еще такого ранга! Поэтому — только Ганна Афанасьевна.

Ну, хорошо. А чем она встречает нового председателя сельсовета с утра? Может, горячим кофе с теплыми булочками? Но кто же его сварит, если дядька Обелиск вообще не знает, что такое кофе, а Ганна Афанасьевна озабочена государственными делами и не может разменивать свое время на мелочи. Тогда, может, какими-нибудь приятными новостями, например, сообщением о доброжелательном упоминании Веселоярска в центральной прессе или, по крайней мере, товарищем Жмаком? Ничего подобного! С озабоченным и немного растерянным выражением лица Ганна Афанасьевна подает новому председателю сельсовета лист бумаги, где черным по белому написано следующее: «Телефонограмма. Председателю сельсовета товарищу Левенцу. Категорически требую организовать грузовую машину с крытым кузовом для перевозки из райцентра свиньи собственной в Веселоярск. Вновь назначенный преподаватель физкультуры Пшонь».

«Разыгрывают, — подумал Гриша, перечитывая странный документ. — Вот гадство! Кто бы это мог? Не иначе — Рекордя с Беззаботным. Напились в чайной и ударили по телефону».

Но должность обязывала. Нужно было принимать решение, не выказывая перед Ганной Афанасьевной ни колебаний, ни сомнений.

— Кто принимал телефонограмму? — спросил Гриша.

— Я лично.

— А передавал?

— Да вроде бы этот Пшонь.

— Может, Шпынь?

— Говорит: Пшонь. Я еще переспросила, так он меня отругал.

— Ага, отругал. Тогда заберите.

— Что?

— Телефонограмму.

— Как же так?

— А вот так. Мы с вами кто? Власть. А у власти требовать никто не может. Просить — пожалуйста. Но требовать? Номер не пройдет.

— Так это я написала «требую».

— Вы?

— Потому что он сказал: «Предлагаю».

— Вот-вот! Еще лучше! Если так, то пускай себе сидит со своей свиньей там, где сидит. Откуда он такой взялся?

— Я навела справки.

— И что?

— Получил назначение в нашу школу преподавателем физкультуры.

— Этот Пшонь?

— Он.

— А свинья?

— Про свинью в райнаробразе не знают ничего. Говорят: «Личное распоряжение товарища Жмака».

Что касается личного распоряжения, Гриша не имел опыта, поэтому почесал затылок.

— И про свинью личное распоряжение?

— Про свинью не говорили ничего.

— Так что же — добывать для него машину?

— Я уже звонила Зиньке Федоровне.

— А она?

— Ругается.

— Я бы тоже ругался.

— Тогда я в Сельхозтехнику. Попросила ремонтную летучку.

— А они?

— Обещали дать после обеда.

— Ну, выручили вы меня, Ганна Афанасьевна. Огромное спасибо.

Уже намерившись идти в свой кабинет, Гриша хлопнул себя по лбу.

— А где же этот Пшынь или Пшонь будет жить? Директор школы знает?

— Я позвонила, а директор говорит, что физкультурника не просил, потому что по совместительству физкультуру ведет Одария Трофимовна.

— У нее же история и география!

— Дали еще часы, чтобы большей была пенсия.

— Ей уже сто лет — какая там физкультура!

— Одарию Трофимовну в прошлом году подлечили в институте геронтологии.

— А этот Пшонь, он как — с семьей? Жена, дети…

— В райнаробразе ничего не знают. А он по телефону только про свинью.

Если не козы, то свинья — и все на Веселоярск! Недаром ведь он отказывался от власти. Должен был теперь убедиться, что власть — это бремя ответственности, а не пустой повод для чванства. Гриша подумал, что спасти его сможет только дядька Вновьизбрать со своим огромным руководящим опытом.

Дядька Вновьизбрать, хотя и выполнял функции советника на общественных началах, то есть бесплатно, уже сидел в выделенной для него комнатке, придя, следовательно, в сельсовет раньше нового председателя. Что ни говори, старые кадры! Да и бессонница дает о себе знать. Впечатление такое, будто Вновьизбрать сидел здесь еще с вечера. А возле него Обелиск. Верность старой власти, оппозиция новой.

Гриша поздоровался и остановился у порога. Только теперь он осознал всю тяжесть власти, почувствовал, как давит она ему на плечи и подгибает ноги. Могущество, судьба и обстоятельства. Не следовало ему соглашаться ни за какие деньги! Как мог он даже подумать, что сможет заменить такого человека, как Вновьизбрать! За ним десятилетия опыта, мудрость целых поколений, историческая выдержка, его душа вся в шрамах и рубцах от стычек и состязаний, но глаза горят победами и надеждой. Дядька Вновьизбрать знает все подводные течения и камни преткновения, все факты и цифры, прецеденты и ошибки прошлого, возможности и скрытые резервы, людей нужных и ненужных, изворотливость и обходные маневры, он знает, что надо делать, а за что не следует даже браться. Вот что такое стабильное руководство!

— Так как оно, говорится-молвится? — подбадривающе спросил Вновьизбрать.

— Не очень, — вздохнул Гриша. — Не успел выйти на новую работу, а уже на меня валится морока.

— Такая должность, говорится-молвится, — спокойно объяснил Вновьизбрать. — Кто сидит на месте, на того все идет, едет, наползает, надвигается, валится, сбивает с толку.

— Да уж вижу. На вас свалились козы, а на меня свинья.

— Свинья? — так и подскочил Обелиск, который до сих пор только водил глазами то на старого, то на молодого председателя сельсовета, то ли раздумывая, к которому примкнуть, а к которому становиться в оппозицию, или просто из естественного любопытства. — А какой породы?