Он подошел к окну, кинул взгляд вниз, и все в нем застыло, а потом закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела оппозиция, покуривала, поплевывала и чего-то ждала. Чего же? Возвращения Свиридона Карповича? Но зачем же его отпустили на заслуженный отдых? Получалось, будто он, Гриша Левенец, рвался на эту высокую должность. Но это же совсем не так!

— Ганна Афанасьевна, можно вас на минутку? — открыв дверь, крикнул Левенец.

Секретарь сельсовета не была бы настоящим секретарем, если бы вошла к председателю с пустыми руками. Что носят секретари? Бумаги — это все знают. Но на этот раз в руках у Ганны Афанасьевны были не просто бумаги, а толстенные книги, видно по всему — читанные и перечитанные, потому что страницы их напоминали толстые надутые губы.

— Что это? — даже подпрыгнул Гриша.

— Законы, постановления и инструкции.

— Зачем все это мне?

— Читать.

— Читать?

— Да. Свиридон Карпович, сколько и председательствовал, то если не председательствовал и не предстоятельствовал — читал законы.

— Пред?.. Что это за слова такие, Ганна Афанасьевна?

— Когда вы сидите перед людьми, то председательствуете; когда стоите предстоятельствуете, а когда ни то ни другое, тогда надо читать законы, чтобы знать, как их соблюдать.

Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры!

— А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, — спросил он, указывая за окно, — в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих?

— Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок.

— Ага. А чего они здесь сидят?

— Ждут.

— Чего?

— Перемен. Боятся прозевать.

— А разве что-нибудь должно меняться?

— А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина — вот здесь.

— Ничего не делают, а только сидят и ждут?

— Не делают? Пойдите спросите их — сколько они вам наговорят!

— И пойду, и спрошу!

Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять.

— Добрый день, товарищи! — крикнул он.

— Добрый, добрый, добрый! — раздалось в ответ.

— Поработали? — довольно ехидно полюбопытствовал Гриша.

— Да уж куда там!

— Еще как поработали!

— Встали на трудовую вахту!

— Ага, — подытожил Гриша, — встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь.

— Вы же вроде полетели? — несмело выдвинулся вперед всех Интриган.

— Полетел и прилетел.

— А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, — наклонил к плечу голову Сладенький.

— Как видите, нет Жмака, а я — перед вами.

— Тогда как же это так? — надулся Первородный.

— А вот так. Сидеть — хватит, разобщенности — конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется!

Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя?

Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: «Вот гадство!» — решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее — в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай.

Но человечество с мудрым смехом смотрит на свое прошлое, не имея никаких намерений возвращаться к нему и повторять ошибки и глупости. Гриша был частицей человечества, к тому же женатой, да еще и занимал официальную должность, но сердце у него в груди все-таки предательски и коварно вздрогнуло, когда он увидел Тоню, красивую и строгую, независимую и неприступную в царстве книг и в мире мудрых мыслей и слов. Гриша даже попятился и зажмурился, чтобы не обжечься и не ослепиться, но должен был проявлять решительность на каждом шагу, поэтому отважно ринулся вперед.

— Что, начальство решило нас проверить? — без страха встретила его Тоня.

— Какая может быть проверка? — смутился Гриша. — Я к тебе, Антонина, за советом.

— Антонина, а почему не Тоня?

— Ну уж если на то пошло, то в школе я тебя называл Тонькой!

— Так называй и дальше так.

— Слушай, Тонька, у тебя в библиотеке книга о гадах может быть?

— Тебе о реакционерах?

— Да нет, о настоящих гадах. Тех, которые ползают.

— О пресмыкающихся? Так бы и сказал. Тебе как, что-нибудь справочное или из художественной литературы?

— Я и сам не знаю. Когда заедают гады, тогда какая литература помогает: справочная или художественная?

— Наверное, и та и другая. Знаешь что, давай я тебе найду все, что есть в словарях, а потом что-нибудь и из художественной.

— Морочу я тебе голову.

— Да какая морока? Это же одна минута!

Она метнулась за стеллажи, возвратилась с целым ворохом словарей и энциклопедий, начала листать страницы перед Гришиными глазами, быстро и умело вычитывала то оттуда, то отсюда.

— Так. Вот здесь. Гад. Гадюка. Гаденыш. Гадоед. Гадье. Гадина. Гадюга. Гадюра. Гадючонок. Гадюшник. Гадючиться… Все это от санскритского слова «гад» — ползать, пресмыкаться. Черви тоже сюда. Подходит тебе?

— Вроде бы подходит, хотя и без червей, потому что там есть и полезные. Давай дальше.

— Вот здесь еще. Слово «гад» для классификации не годится. Необходимо говорить: ползучее животное, пресмыкающееся.

— Как ни говори, а все равно гадство. И что там о них?

— Пресмыкающиеся делятся на черепах, клювоголовых, чешуйчатых и крокодилов.

— Ну, черепаху и крокодила сразу видно. А клювоголовых узнаешь только тогда, когда они тебя клюнут. Это тоже ясно. Труднее с чешуйчатыми. Спрячется в чешую — не доскребешься!

— Здесь вот еще есть, — нашла Тоня, — земноводные тоже относятся к гадам. Например, наша обыкновенная жаба. Это так называемые голые гады.

— Голые гады — это здорово! — обрадовался Гриша. — Голых и разоблачать не надо, сами себя показывают! Теперь бы еще придавить их художественной литературой — и талатай[8].

— Из художественной, к сожалению, у нас ничего нет. Только детские книжки.

— Давай и детские!

— Киплинг. Про Рикки-Тикки-Тави.

— Что это за чертовщина?

— Зверек такой. Называется мангустой. Поедает змей и крыс.

— Навряд ли, Тонька. Я ведь гадов есть не собираюсь. Я их хочу изучить, чтобы не съели меня.

— А что — угрожают?

Гриша вздохнул:

— Только тебе скажу: удрал бы я на свой комбайн, ох и удрал бы!

— У тебя ведь теперь такая власть!

— Власть? А ты знаешь, что это такое?