К выкрашенным белой известью стенам во втором здании были прислонены садовые инструменты, а также неизвестные ему орудия труда. Однако затем Танкмар обнаружил то, что искал, – выпуклые стеклянные емкости, деревянные пробки и большие чаны, которые сообщили ему, что монахи в этом месте работали с жидкостями. Винный погреб должен был находиться где-то рядом.

В задней части помещения он обнаружил дверь. Она была заперта снаружи балкой, до смешного маленькой, но достаточно толстой, чтобы воспрепятствовать попыткам вырваться изнутри. Танкмар резко отшвырнул деревяшку в сторону. За дверью узкая лестница со ступеньками из плотно утоптанной глины вела куда-то вглубь. Ему в лицо ударил влажный воздух и кислый запах. Он осторожно нащупал здоровой ногой опору и начал спускаться.

Траско зевнул:

– Что-то мне все это надоело. Эти игры в прятки и переодевания. Сначала мы строим из себя арабов, а теперь – монахов. Что будет дальше, Валафрид? Небось, девственницы, подготовленные к конфирмации?

– Или свиньи по дороге на бойню. Тогда тебе не придется трудиться над своим новым костюмом, Траско.

Траско влепил затрещину своему сообщнику. Там, где из-под неумело выбритой тонзуры выглядывала кожа головы, появилось красное пятно.

– Да ладно тебе! Не обижайся. Ну, просто ты действительно похож на свинью – да и воняешь ты точно так же, как она.

Траско схватил рукой Валафрида за рясу. Однако прежде чем ссора разгорелась, Валафрид указал на другой конец помещения, у входа в которое они стояли:

– Балка исчезла, Траско!

Траско, подслеповато щурясь, всматривался в темноту. Дверь на другом конце была закрыта, однако Валафрид был прав: балка, с помощью которой они перекрыли дверь накануне, чтобы запереть там монахов, исчезла.

– Клянусь приплодом моей матери! Кто убрал балку? Быстро посмотри, не упала ли она сама по себе! – Он втолкнул Валафрида в темное помещение и последовал за ним.

Балки нигде не было видно.

– Гунольд замучает нас до смерти, – прошептал Валафрид исполненным ужаса голосом.

– Успокойся, заячья нога! Сначала мы посмотрим, на месте ли еще монахи, а затем попробуем, каково на вкус вино в этом монастыре.

Траско распахнул дверь. Валафрид последовал за ним по ступенькам вниз.

Танкмар захлопнул дверь в винный погреб с такой силой, что задрожали стены, и закрыл их на ту же балку, которую искали мародеры несколько мгновений назад.

– Так, на два человека, которыми нам придется заниматься, меньше, – сказал он двоим мужчинам, которые вместе с ним появились между бутылями и ведрами. С той стороны тяжелой, сделанной из толстых досок деревянной двери послышались удары и приглушенные крики.

– Этот Траско воистину не свинья, – сказал Танкмар. – Но баран получился бы из него отменный.

Его ухмылка отразилась на напряженных лицах обоих монахов, которых он только что освободил из погреба. Он положил руку на плечо худого Эккехарда и почувствовал, что бенедиктинец до сих пор дрожит. Брат Ансельм тоже был бледен как мел.

– Пойдем к другим, – скомандовал Танкмар. – Впереди еще одна трудная задача.

Он еще раз проверил, как закреплена балка, а затем вместе с монахами вышел из помещения.

До него было всего лишь несколько шагов. Танкмар вместе со своими сопровождающими прошмыгнул под занавеску и теперь стоял перед молчаливой группой. Все бенедиктинцы собрались в помещении, в котором Танкмар еще недавно осматривал запасы монастыря. Однако вместо сотни упитанных мужчин он обнаружил перед собой только одиннадцать оголодавших фигур – их с натяжкой можно было назвать мужчинами, как он вынужден был констатировать.

Когда он спустился внутрь винного погреба, церковники сначала шарахнулись от него – одиннадцать мужчин боялись одного хромого человека с метательным топором. Конечно, поначалу их страх был ему на пользу, ведь братья были слишком напуганы, чтобы напасть на него, обезоружить и убить, а затем на собственный страх и риск вызволиться из этого сарая. С помощью присущего ему дара речи Танкмару даже удалось убедить монахов в своих добрых намерениях. Однако затем он спросил себя, что он, собственно, может предпринять с помощью этой кучки людей. Если эти одиннадцать человек вместе не решились напасть на одного-единственного противника, то как же они отреагируют, если им будут противостоять пятьдесят врагов, вооруженных до зубов и с жаждой крови в глазах? Танкмар обвел взглядом эти лица и спросил себя, не лучше ли оставить бенедиктинцев сидеть в винном погребе.

Некоторые из монахов устало сидели на корточках между кружками и мисками, а другие набросились на ветчину, которую им удалось обнаружить в одной из бочек с солью. Но большинство из них были слишком взбудоражены, чтобы сидеть тихо. Запах пота и страха насытил воздух. Все выжидающе смотрели на него.

– Двоих мы уже поймали, – сообщил Танкмар с гордостью в голосе. Эккехард и Ансельм кивнули остальным монахам, которые удивленно воззрились на них. Танкмар правильно истолковал эти взгляды:

– Нет, нам не пришлось никого убивать, даже нападать на них, мы…

Экехард перебил его:

– Мы просто заперли их в погребе. Просто! – Он хлопнул в ладоши.

На лицах остальных братьев появилось выражение облегчения и недоверия.

– Это так, – сказал Танкмар. – Но то, что должно последовать за этим, сделать совсем не просто.

Ансельм, монах с длинной бородой, добавил:

– Возможно, это будет означать смерть для всех нас. Правда, Танкмар?

Танкмар ощутил огромное желание заткнуть рот бенедиктинцу его же собственной бородой.

– Да, – ответил он вместо этого. – Смерть, возможно, ждет некоторых из нас, если мы будем делать то, о чем договорились. Но, быть может, она настигнет не всех. А это намного лучше, чем то, на что вы могли надеяться, сидя в винном погребе.

Одиннадцать пар глаз внимательно посмотрели на него.

– А теперь я исчезну, чтобы открыть ворота монастыря, продолжил Танкмар. – Еще не все франки прибыли в Санкт-Аунарий. Те, кто подтянется позже, могли бы спасти нам жизнь, однако лишь в том случае, если они смогут попасть в монастырь. Брат Эккехард объяснит вам остальное.

Эккехард открыл одну из бочек, опустил туда свой указательный палец, а затем сунул в рот:

– Это оливковое масло – одно из лучших урожаев за прошлые десять лет. Какой позор, что нам придется израсходовать его на врага.

От дыма щипало в хоботе, а близость огня приводила его в бешенство. Абул Аббас топтался на месте, ударяясь задом о стойло для лошадей. Он научился одному: там, где были люди, был и огонь. Так было на горе, возле домов у реки, а теперь и здесь.

Он ненавидел пламя, его жаркое дыхание, яркий свет. Огонь, пожирвший все вокруг, был ненасытен, безумствуя, он страшно рычал. Он не заботился о соблюдении законов жизни и уничтожал все на своем пути.

Абул Аббас погрузил хобот в бочку с водой, чтобы устранить зуд. Но беспокойство осталось. Он снова почувствовал, как ярость и сила переполняют его. Близость огня и опасность действовали на него возбуждающе, как и запах эвкалипта, исходивший от находящейся в периоде течки кобылы, которая стояла рядом.

Гул пламени теперь невозможно было не слышать. Кони, стоявшие рядом с ним, тоже начали бить копытами, раздувать ноздри и поднимать уши. Близость лошадей доводила его до бешенства. Как он ненавидел их гривы, их надменно задранные хвосты, их худые ноги!

Абул Аббас изо всех сил навалился задом на опорные балки. Одна из опор затрещала и переломилась надвое. Лошади как бешеные натянули поводья, которые были привязаны к кольцам, вмурованным в стену. Шейные позвонки животных трещали, словно ореховая скорлупа, однако они не оставляли бессмысленных попыток освободиться и бились тем сильнее, чем безуспешнее были их старания.

Двумя энергичными шагами Абул Аббас вырвался из пространства между балками и стеной, куда привязал его человек с чувствительными пальцами. Канат, привязанный к его левой передней ноге, порвался с громким треском. Он выбрался на свободу, мотнул головой и обрушил шаткий навес. Балки и камни с грохотом посыпались внутрь. Это заставило лошадей встать на дыбы, забить копытами и оскалить зубы. А затем облако пыли и грязи накрыло руины.