Он с любопытством повернулся к ней и с удивлением отметил, что компанию на спине слона ему составляет темноволосая красавица. До сих пор он почти не воспринимал Аделинду как женщину. Она была всего лишь ребенком, пожертвовавшим богу христиан свою зарождавшуюся женственность. Однако тут он увидел в ней молодую расцветшую женщину. Ее глаза были большими и жадными. Ее губы произнеслили неслышные слова и нашли его рот.

Это было по-другому, чем с Гислой. Аделинда засунула ему язык в рот, словно желая почувствовать вкус жизни. Она схватила его за кудри, и он не мог отшатнуться. Когда ему показалось, что это будет продолжаться вечно, она отпустила его. Слюна ниточкой стекала по ее нижней губе, однако это не произвело на него такого отталкивающего впечатления, как у Гислы.

Он поднял ее, легкую как перышко, и усадил перед собой. Одной рукой она держалась за его плечи, а другой шарила в своей юбке. Через несколько мгновений они уже плавно вошли друг в друга и замерли, чувствуя, как во время толчков при движении слона удовольствие пронзило их тела.

Танкмар не был неопытным мужчиной в обращении с женщинами, однако то отчаяние, с которым Аделинда любила его, обескуражило его. Она старалась продлить этот момент, впитывала все запахи, звуки и чувства, словно это были настоящие сокровища. Он почти ожидал, что увидит, как она плачет, однако в ее больших глазах вместо этого была злость, и это обескураживало его. Это была не любовь, а месть за свою загубленную жизнь. Танкмар закрыл глаза, стараясь отбросить эти мысли, и предоставил себя судьбе, уносившей его в мир, где существовали лишь их потные тела, слившиеся воедино.

Вечером они добрались до развалин села. Задолго до приближения до них доносился запах гари, который так часто достигал носа Танкмара во время его путешествия по стране франков. И каждый раз этот запах предвещал несчастье.

Точно так же было и в Бериане. От пяти небольших домов, расположенных вокруг большого длинного дома, остались лишь дымящиеся руины, будто мертвые черные вулканы, которые после извержения провалились внутрь. В длинном доме еще догорал огонь. Между очагами пожара лежали трупы, причем не отдельные несчастные, а все население деревни, сложенное в кучу. Она возвышалась страшной скульптурой посреди села. Обугленные конечности виднелись из нее. То, что поначалу Танкмар принял за рога чертей, при ближайшем рассмотрении оказалось черепами коров. Весь крупный рогатый скот этой деревни встретил здесь смерть вместе со своими хозяевами.

Село подверглось нападению, а жителей сначала убили, а потом сожгли. Бессмысленность их смерти и зверская жестокость нападавших только подчеркивались трупами животных. Обычные грабители напали бы на село из жадности и увели с собой животных. Крупный рогатый скот, свиньи и овцы были самой дорогой собственностью крестьянина, особенно сейчас, когда приближалась зима, а вместе с ней голод. Однако здесь лежали трупы животных и людей, бессмысленно сожженных какими-то безумцами, словно позорный памятник им самим.

Всадники, словно окаменев, застыли в седлах. Никто не встал с коня, чтобы искать выживших среди руин. Даже нетерпеливо перебиравшие ногами лошади, казалось, чувствовали, что сама земля здесь пропитана горем.

Император прервал тяжелое молчание и сказал вслух то, о чем думал каждый из них:

– Предупреждение. Враг хочет запугать нас. Но так, как он, можем действовать и мы. Если он берет двадцать жизней за одну, мы возьмем двести за двадцать.

Слова Карла не были боевым кличем, а просто хриплым шепотом потрясенного старого человека. Танкмар спросил себя, действительно ли перед ним было то самое чудовище, которому дано было прозвище «убийца саксов».

Начался дождь. От тлеющего дерева и обугленных мертвых тел поднимались облака едкого дыма. Дым отогнал императора и его спутников и повис над ужасным местом, словно крепость, состоявшая из тумана.

Немного дальше по дороге вверх они нашли место выпаса на склоне и разбили там лагерь. К ужасу воинов теперь присоединился гнев. Вместо теплого огня в сухой комнате их ожидала еще одна ночь в грязи. А солдаты, которые хлебали суп из зерна и запивали покрытую пылью пищу дождевой водой, могли бы найти лучшее применение для забитых без толку животных.

Танкмар ковылял между солдатами и лошадьми, предварительно оставив Аделинду и Имму на попечение графа Саудрата. Где же Гисла? Он не видел лангобардку с тех пор, как они утром отправились в путь. Неужели она пряталась от него? Может быть, она увидела, что происходило на спине слона? Он смахнул рукой мокрые волосы со лба. Дождь капал с кончика его носа, словно с водоотвода на крыше церкви. Он вспомнил, как ревниво Гисла втиснулась между ним и Аделиндой, когда они втроем ехали на слоне. Приказ императора продолжить поездку на повозке она, должно быть, восприняла как наказание. Может быть, она увидела больше, чем он думал. Он еще некоторое время искал ее в лагере, выкрикивая ее имя и расспрашивая воинов. Однако Гисла исчезла, и вместе с ней исчез ребенок.

Танкмару нужно было поговорить с Карлом Великим.

Посреди леса Масрук аль-Атар услышал плач ребенка. Он вместе с Халидом и Грифо сидел у костра, когда высокий звук нарушил тишину ночи.

– Ребенок. Здесь? – Голова Халида дернулась вверх. – Мы уже несколько дней не встречали ни единой человеческой души. Если здесь есть дети, то, наверное, есть и крыша над головой. Масрук…

– Замолчи! – После команды Масрука Халид моментально затих. Туман клубился над ними, лишь усиливая тишину, в то время как мужчины внимательно прислушивались к звукам ночи.

Однако плач не повторялся. Тишина воцарилась на некоторое время, и оно, казалось, никогда не закончится. Вдруг Масрук встал и исчез в темноте, не сказав ни слова.

Он знал: туман в этой проклятой стране бывает таким плотным, что может не только поглощать все звуки, но и вводить человека в заблуждение, будто они доносятся с противоположной стороны. Он также знал, что Халид будет насмехаться над ним, если он снова появится у костра несолоно хлебавши. Но он знал, что его ведет Аллах, избравший его орудием для исполнения своей воли в империи франков.

И тут ребенок заплакал снова.

– Пути Аллаха неисповедимы! – воскликнул Масрук, вскоре снова появившись перед костром. Он тащил за собой Гислу и подтолкнул ее ближе к свету костра.

– Эта дурочка могла пройти на расстоянии нескольких локтей от нас, и мы бы ее не заметили, – сказал Масрук. – Но Аллах открыл ее мне.

Гисла, пошатываясь, шагнула к костру, вокруг которого сидели те самые люди, вслед за которыми она шла несколько дней назад вдоль реки. Рабы с окрашенными в белый цвет ногами, которых гнали через черные болота империи франков, уставились на возникших перед ними людей. Возле них на корточках сидели Грифо и Халид, оба закутанные в толстые накидки, из-за чего казались еще более массивными и грозными. Гисла прижала младенца к себе и задрожала.

Глаза Халида расширились, когда он увидел Масрука с Гислой и ребенком выходящими из тумана:

– Масрук, будь проклят шайтан, даже в этой глухомани ты находишь баб!

Самодовольная улыбка появилась на губах Масрука:

– Рабыни доброго Грифо уже начали приедаться мне. Посмотри, друг Халид, кто заглянул к нам в гости в этой стране туманов. – Он схватил Гислу за подбородок и подтащил ближе к костру.

– Эта дурочка – дочка крестьянина?

– Так оно и есть, добрый ты мой. А теперь посмотри на ребенка, которого она так озабоченно прижимает к груди!

Халид сбросил накидку и поднялся, чтобы лучше видеть.

– А что с ребенком, Масрук?

– Слепая веретеница! Это отпрыск дочки императора. Там, наверху, на перевале, я лично вытащил его из утробы матери. Этого ублюдка я узнаю среди тысячи других.

– Как это могло случиться? – Халид прищурил глаза. – Он же должен был умереть. Почему он жив? И как он сюда попал? В самое сердце этой ненавистной империи?