Она застыла от страха. Волосы мужчины были всклокочены. Его кожа была черной от сажи и грязи, и даже веки над его свинячьими глазками были покрыты коркой грязи. Голова угольщика была круглой как шар. Но хуже всего была рана посреди лица. Там, где когда-то находился нос, теперь зияла дыра.

Угольщик ловко спустился по лестнице на землю, схватил топор, прислоненный к чурбану, и начал рубить ствол бука.

– Дурацкое дерево! – время от времени орал он. Удары топора разносились по лесу, сопровождаемые шумным дыханием угольщика.

Вряд ли это подходящий зритель для представления Бернвина. «Если мы вовремя не сбежим отсюда, – подумала Имма, – то всем нам придется закончить свою жизнь с топором в голове и стать пищей для костра». У нее мороз пробежал по коже.

И только она собралась подать остальным знак, что пора пускаться в обратный путь, как вдруг возле костра появилась вторая фигура. Это была женщина. Она была большой и толстой. Ее крупные мышцы напрягались, потому что она тащила огромный горшок, сжимая его мускулистыми руками. Ее волосы были длинными и седыми. Одета она была во что-то вроде накидки из серой шкуры, сшитой из мелких кусков и дырявой. «Крысиные шкуры», – про себя предположила Имма. Пока жена угольщика тяжело шагала к костру, ее полные колышущиеся груди время от времени вываливались из рваного платья. Ее саму это нисколько не волновало.

– Жри! – Она одним махом поставила горшок на землю рядом с угольщиком.

Мужчина продолжал рубить ствол дерева, не обращая на нее внимания. Не сказав больше ни слова, она ударила его ногой в бок. Угольщик упал на землю. Затем зарычал, вскочил на ноги, снял крышку с горшка, залез рукой в горшок и начал пальцами запихивать себе кашу в рот.

Имма прошептала:

– Если эти тролли даже не разделают нас на мясо, то от их жратвы я все равно откажусь.

Аделинда согласно кивнула.

Однако было уже поздно. Бернвин проверил, правильно ли сидит на его голове терновый венец, вышел из зарослей папоротника и твердыми шагами пошел к фигурам у костра. Угольщик увидел его первым. Из его набитого кашей рта вырвалось какое-то хрюканье. Он пальцем указал на Бернвина, который, увидев публику, уже вошел в роль. Он широкими шагами шел к ним, раскинув руки, запрокинув голову и обратив взор к небу:

– Взойдите на гору, и носите дерева, и стройте храм; и я буду благоволить к нему, и прославлюсь. Однако только тогда, когда вы дадите мне вкусить вашей каши.

Супружеская пара угольщиков молча уставилась на него. Женщина склонила голову набок, словно у нее перед глазами все перевернулось.

Бернвин, ничего не боясь, шагал дальше:

– Неужели вы не узнаете меня? Я – Христос, тот, которого вы пригвоздили к дереву и убили.

Теперь его голос достиг слуха лесных жителей, которые бросали на него такие же ожидающие взгляды, каким до этого он смотрел на них. Имме эта ситуация показалась бы смешной, если бы в этот момент угольщик не схватил топор и не размахнулся, чтобы ударить Бернвина. Острие на волосок промахнулось мимо цели, однако топор тут же снова взлетел в воздух. Но и следующий удар не попал в Бернвина. Угольщик, ничего не понимая, тупо уставился на свое орудие.

Бернвин тихо стоял перед ним, скрестив руки на груди:

– Брось оружие, человек, ибо ранить меня ты не сможешь. Я – сын Бога, мессия, провозвестник и пророк. Тебе еще нужны доказательства истины слов моих?

Угольщик уже хотел замахнуться для следующего удара, но жена оттолкнула его в сторону.

– Я слышала о нем, – сказала она мужу. Затем повернулась к Бернвину.

– Ты умеешь творить чудеса? – спросила она, глядя на него коровьими глазами. – Чудеса и ангелов?

Имма и Аделинда, сидя в своем укрытии, в ужасе схватились за руки.

Бернвин, казалось, не замечал угрожавшей ему опасности.

Он вошел в образ.

– И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь, и курение дыма, солнце должно превратиться во тьму, и луна – в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный. Ибо сейчас наступило время накормить Христа.

Теперь уже насторожился угольщик.

– Да, курение дыма – это хорошо. Сделай белый дым. У меня сейчас голубой, поэтому уголь никуда не будет годиться.

– Нет-нет-нет. – Жена угольщика замахала руками. – Ангелы. Сделай ангелов. Это лучше. Ангелы красивые и нежные.

Она поспешно закивала головой. При этом она раскрыла лохмотья и почесала свои огромные как шары груди.

И тут у Бернвина слова застряли в горле. Имма увидела, что он уставился на сиськи женщины, словно удав на кролика. Что на него нашло? Почему он не мог больше припомнить цитат из Библии? Почему просто стоял на месте и размахивал руками?

– Ангел! – В голосе жены угольщика слышался призыв к насилию.

Ее муж покрепче ухватился за рукоятку топора.

Промахнется ли он в этот раз? Имма не стала ждать нового испытания. Старая шлюха должна была увидеть своего ангела. И она уже оторвала кусок материи от платья Аделинды. Ее не смутило то, что треск материи привлечет внимание угольщиков, в удивлении вытянувших шеи. У нее созрел свой план. Она выдернула из мягкой лесной земли четыре роскошные ветки папоротника и быстро объяснила Аделинде, что той следует сделать.

От костра послышались призывные крики.

Полоска материи была наброшена на плечи Аделинды и проведена у нее под руками. Еще одна петля здесь, узел там, вставить зелень – все держалось крепко. Подбадривающий шепот – и Аделинда вышла из кустов.

Когда она медленными шагами приблизилась к Бернвину и угольщикам, Имма заметила, как трясутся руки послушницы.

Угольщик снова застыл, увидев, как Аделинда появляется из зарослей папоротника. На ее спине в ритме шагов сочной зеленью колыхались четыре ветки папоротника, будто крылья. Было похоже на то, что она вот-вот с их помощью поднимется в воздух. Красота лица Аделинды, ее изящная фигура отгоняли прочь сомнения – божественное творение спустилось вниз, на землю. Ее ноги, казалось, не касались лесной почвы.

Жена угольщика завизжала от восторга при виде ангела. Она опустилась на колени и попыталась сложить руки в молитве. Угольщик разинув рот ошарашенно смотрел то на свою жену, то на явление, застывшее у кустов.

Сидя в укрытии, Имма расслабила заболевшие от напряжения мышцы и позволила себе вздох облегчения.

Однако затем она услышала голос угольщика:

– Чего еще? Ангел?

Она увидела, как он снова прижал топор к груди, а затем схватил рукоятку обеими руками и решительно направился к Аделинде.

При виде приближавшегося к ней чудовища у послушницы сдали нервы. Она резко развернулась и бросилась обратно в лес, спотыкаясь о камни и корни деревьев и теряя при этом всякое сходство с ангелом – вместе с крыльями, которые нечестиво свалились на землю.

Поняв, что он стал жертвой маскарада, угольщик словно взбесился. Испуская нечеловеческие вопли, он бросился вслед за девушкой. Через несколько шагов он уже был на расстоянии руки от нее. Удар топора просвистел в воздухе, но угольщик промахнулся. И тут Аделинда прямо перед собой увидела сестру Имму, стоящую на коленях посреди папоротника. Послушница легко перемахнула через согбенную спину монахини, словно косуля через бревно. Угольщик слишком поздно увидел препятствие. Он на полном ходу зацепился за Имму и со всего размаху грохнулся на землю, где его поглотил и уже не отпустил папоротник.

Слезы бежали по лицу Иммы, когда она поднялась на ноги. Прижимая руку к болящему боку, она обследовала упавшего великана. Он ни в коем случае не был мертв, неудачно упав на топор, как она надеялась. Он просто лежал на земле, ничего не соображая, и хрюкал. Теперь было самое время исчезнуть отсюда. Она хотела помахать рукой Бернвину, чтобы позвать его, однако тот уже быстро бежал к ней, поравнялся с ними и промчался мимо. Казалось, что он таки ударился в бега. Имма и Аделинда не стали его удерживать.

Кармазин, охра и лазурь. Пестрые ленты развевались на ветру, словно флажки несуществующего войска. Праздник урожая. Имма уважала обычай септиманийских крестьян праздновать окончание сбора урожая вместе со всеми, кто работал на земле в течение года.