Когда Лейли гуляла в пальмовой роще, ее увидел знатный и богатый юноша Ибн-Салам из арабского племени бени асад. Он влюбился в нее и послал к ее родителям сватов. Родители Лейли дают согласие, но просят отложить свадьбу — их дочь больна.
Богатый араб, смелый воин Ноуфаль, на охоте встречает Медж-нуна, окруженного дикими зверями. Ему рассказывают историю этого несчастного. Ноуфаль решает помочь Меджнуну. Они пируют вместе. Ноуфаль предлагает Меджнуну добыть Лейли. Меджнун отказывается — ведь он безумен. Ноуфаль уговаривает его. Меджнун живет в шатре Ноуфаля. Его красота снова расцветает.
Во время пира Меджнун неожиданно упрекает Ноуфаля: он подал ему надежду на соединение с Лейли, а сам ничего для этого не делает.
Ноуфаль тут же решает идти войной на племя Лейли, чтобы отбить ее. Он ставит условие племени: или они. отдают Лейли добром, или он сейчас их разгромит. Предводители племени решают биться с Ноуфалем. Бой. Меджнун в бою рядом с Ноуфалем, но он сочувствует племени Лейли — он ведь любит ее. Воинам кажется, что он изменник.
Племя Лейли устояло против Ноуфаля. Наступает ночь. Наутро Ноуфаль снова посылает сватов и, не дождавшись ответа, отступает с остатком войска.
Меджнун, который во время битвы сочувствовал племени Лейли, после поражения Ноуфаля набрасывается на него с упреками: Ноуфаль сделал только хуже, теперь все племя Лейли — его смертельные враги, возлюбленная далека от него, как никогда. Ноуфаль собирает новое войско…
Ноуфаль с огромной ратью идет на племя Лейли. Поражение неизбежно, но понятия о чести не дают племени отступить. Бой. Ноуфаль победил. Старейшины племени Лейли идут к нему просить о милости. Отец Лейли говорит, что он лучше сейчас же убьет ее, но Меджнуну он ее не отдаст. Воины Ноуфаля помнят, что Меджнун их чуть не предал в первой битве, они уговаривают Ноуфаля отказаться от его требования. Ноуфаль соглашается с ними. Меджнун бежит снова в пустыню…
Однажды, чуя смутную надежду,
Пошел он к племени любимой, к Неджду,
Увидел издали жилья дымок —
Сел на краю дороги, изнемог
И так вздохнул, как будто бы влетела
Душа в его безжизненное тело.
Вдруг видит он: старуха там идет,
Она безумца дикого ведет.
Весь в путах был безумец, и как будто
Его не раздражали эти путы.
Старуха торопилась и вела
Безумца на веревке, как козла.
И стал Меджнун расспрашивать со страхом,
И заклинал старуху он Аллахом:
«Кто ты и твой попутчик кто таков,
Чем заслужил он множество оков?»…
«Мы — нищие. Я — горькая вдова,
От голода бреду, едва жива,
По нищенству веду его, как зверя,
Чтоб он плясал и пел у каждой двери.
Легко нужда научит шутовству.
Так вот подачкой малой и живу…»
Меджнун едва услышал, в тот же миг
В отчаянье к ногам ее приник:
«Все это — цепь, веревки и колодки —
Мне подойдет. Я тот безумец кроткий,
Несчастный раб любви, достойный уз;
Я быть твоим товарищем берусь,
Веди меня, укрой в своем позоре
Мою любовь, мое шальное горе!..»
Запутала цепями и веревкой
И заковала кандалами ловко,
Колодкою сдавив его слегка,
И повела по свету новичка.
И счастлив был он ссадинам на шее.
И, от цепей как будто хорошея,
Он пел свои газели и плясал,
А если камень кто-нибудь бросал,
То он еще подпрыгивал для смеха!
Или кривлялся. Вот была потеха!
И вот однажды нищие пришли
На взгорье Неджд, к шатру самой Лейли.
Тогда Меджнун воспрянул, умиленный,
Приник он, как трава, к земле зеленой
И бился головой, простершись ниц.
И хлынул дождь весенний из глазниц:
«Любимая! Смотри, как мне отраден
Зуд этих черных ран и грязных ссадин.
О, если за постыдный мой порок
Еще не миновал возмездья срок,
По твоему благому повеленью
Казнимый, не хочу сопротивленья.
На бранном поле нет моей стрелы.
Смотри! Я здесь, я жду твоей стрелы,
Простертый ниц, достойный смертной кары
За то, что наносил тебе удары.
За то, что ноги шли в песках, пыля,
Сейчас на шее у меня петля.
За то, что пальцы не держали лука,
Их скрючила такая злая мука…
Когда свечу уродует нагар,
Обрежь фитиль — и ярче вспыхнет жар.
Раз в голове огонь моей болезни,—
Туши огонь, а голова — исчезни!»
Так он сказал и взвился, как стрела,
И сразу путы плоть разорвала.
И, испугавшись собственного горя,
Достиг он быстро Неджда и на взгорье
Бил сам себя руками по лицу.
Когда ж об этом весть дошла к отцу
И к матери, — они пошли за сыном,
Хоть им и не пристало знаться с джинном.
Увидели — и обуял их страх,
И бросили безумного в горах…
И он один остался в мирозданье,
Он шахин-шах страданья, раб страданья.
И кто бы с ним в беседу ни вступал,
Он убегал или, как мертвый, спал.
