Его голова болталась из стороны в сторону, лицо ничего не выражало.

— Что я наделала… — прошептала я, уткнулась ему в колени и разрыдалась, сотрясаясь всем телом.

Позади раздались шаги, стражники и придворные обступили нас в скорбном молчании.

Не знаю, сколько я так просидела, распластавшись на полу, зарывшись лицом в его одежду, — никто не решался потревожить нас.

Почувствовав руку, я повела плечом, сбрасывая ее.

— Оставь меня… Все уйдите! Оставьте нас в покое!

Я не хочу слышать сейчас утешения Озриэля. Ничьи не хочу слышать!

— О-ливия?

Я вздрогнула, подняла голову и встретилась с медленно проясняющимся взглядом короля.

— Папа! — Я бросилась ему на шею, покрывая торопливыми поцелуями.

— Ты меня задушишь, — просипел он.

— Прости-прости. — Я отстранилась, но руки не убрала, не в силах отпустить его. Тут же приложила ухо к груди и залилась счастливым смехом, когда услышала биение взволнованного, но вполне здорового и вновь обретшего законное место сердца. — Как ты себя чувствуешь?

Папа стиснул мои плечи и чуть отодвинул от себя:

— Это правда?

— Да, папочка, это правда я, твоя Ливи! — ответила я, смеясь и плача одновременно.

— Я не о том. Это правда, что я стану дедушкой? — строго уточнил он.

Вскоре Озриэль был вынужден нас покинуть. Он действительно не виделся с родными после освобождения из темницы. Перед уходом ифрит принял приглашение короля отужинать с нами завтра вечером.

— Исключительно приятный молодой человек, — заметил папа, когда мы с ним уже в сумерках прогуливались под ручку по внешней дворцовой галерее, вдыхая душистый аромат цветов и плодовых деревьев. — И так тебя любит.

— Откуда такая уверенность? — засмеялась я. — Ты с ним знаком всего полчаса.

— И за эти полчаса он ни разу не спустил с тебя глаз, — веско заметил отец, остановился и положил руки мне на плечи. — Ты ведь тоже его любишь, правда, Оливия?

Светильник над головой не оставлял ни малейшего шанса скрыть выражение лица.

Яблоневый сад примыкал к стене, и деревья просовывали ветви в проемы аркады, словно предлагая отведать плоды. Я сорвала один, отерла рукавом и откусила.

— Конеффно…

Вести такие разговоры с яблоком в зубах гораздо проще.

Папа удовлетворенно кивнул.

— Тогда мне больше нечего желать. Если моя девочка счастлива, то и я счастлив. — Он подставил локоть, и мы продолжили путь. — А теперь расскажи все с самого начала.

Я глубоко вздохнула и снова откусила.

— Ну так фот…

Разговор вышел долгим. Как оказалось, в мое отсутствие внешнюю политику во многом начал определять первый советник Иезуитус. Не знаю, были ли у него далеко идущие планы, вроде тех, которыми руководствовалась мадам Лилит, только линия нашего королевства в отношении соседей стала гораздо жестче.

— Придется все теперь утрясать, — сокрушенно резюмировал отец, снял корону, почесал в затылке и снова надел корону.

Я чмокнула его в щеку.

— Не волнуйся, я тебе помогу. Встанем завтра пораньше и примемся за дела. А сейчас мне нужно хорошенько выспаться. Кстати, где Мика? Я не видела его ни в тронном зале, ни в коридорах, в комнате тоже нет.

Папа призадумался:

— В этот час… на тренировочном поле, упражняется с китеной.[1]

— Делает «что»?!

Отец вконец растерялся, силясь припомнить Бессердечные будни, и потер грудь — жест, который он повторял сегодня неоднократно, словно желал лишний раз убедиться, что новообретенное сердце никуда не делось.

— Кажется… я решил отправить его в качестве оруженосца сэра Пэрсиваля для участия в военных действиях на границе с Ведьминым Захребетьем.

Я скрестила руки на груди:

— Так, и со сколькими еще королевствами мы в состоянии войны?

Судьбоносные решения лучше принимать на свежую голову и после пары-тройки утренних булочек, поэтому вскоре я пожелала папе спокойной ночи и отправилась к себе.

Уже на повороте к покоям столкнулась в коридоре с Микой. Он как раз возвращался, уставший, грязный и взлохмаченный. Бывший паж выронил груду доспехов, огласивших грохотом весь дворец, густо покраснел и недвижно замер.

— Мика! — Я бросилась к нему и от души обняла.

— Привет, Ливи, — выдавил он, когда я отстранилась, быстро окинул меня взглядом с ног до головы, сглотнул и переступил с ноги на ногу.

— И это все, что ты можешь мне сказать?

Паж стал совсем багровым и выдавил:

— Ты очень красивая…

— А еще чертовски злая, потому что мой друг ведет себя, как… этот чурбан. — Я ткнула в доспехи, присела и принялась собирать рассыпавшуюся экипировку. — Ты в них тренируешься?

— Нет, это сэра Пэрсиваля, мне поручено хорошенько начистить их.

Мика, помедлив, тоже опустился на колени и стал подбирать железяки, но уже через минуту не выдержал: бросил все обратно на пол и сгреб меня в объятиях:

— Я так скучал, Ливи!

Проснувшись, Уинни потерла глаза и хотела потянуться, но замерла и потерла глаза еще раз.

Марсий сидел полубоком, а на земле перед ним лежал раскрытый свиток, придавленный камешками от ветра.

Уинни подошла и заглянула через плечо. Сейчас на пергаменте отображались сети дорог и горные пики. Марсий поднял голову.

— Ты про эту карту говорила?

Сердце подпрыгнуло от радости, но Уинни постаралась сохранить безучастное выражение лица. Этому приему она научилась на барахолках: если кто-то опередил тебя и схватил понравившуюся шмотку, ни в коем случае нельзя пожирать ее несчастным взглядом, лучше сделать вид, что переключилась на что-то другое, а когда соперница поведется и положит вещь на место, перехватить ее.

Применительно к данной ситуации чрезмерный энтузиазм с ее стороны грозил погасить интерес Марсия.

— Да, кажется… — Она сделала вид, что всматривается. — Да, точно она, а я уже и думать забыла…

Марсий провел пальцем, рисуя дорогу от той точки, где они находились, и до жирного креста, которым была помечена пещера.

— Есть идеи, что внутри?

— Ни одной.

Вернее, идей-то тьма, но гадать можно хоть тысячу лет — все равно не угадаешь. Надо просто один разок посмотреть!

Уинни потянулась и принялась собирать еду к завтраку. А боковым зрением поглядывала на него.

И чуть не вскрикнула от разочарования, когда Марсий свернул и убрал карту.

С досады сыпанула ему в травяную кашу целую горсть соли.

— Ты успокоишься, если мы туда слетаем?

Уинни, предыдущие полдня страдавшая слабым слухом и зрением всякий раз, когда Марсий к ней обращался, встрепенулась:

— Ты о пещере?

Он поморщился и кивнул.

— Серьезно?!

Марсий поморщился еще больше и снова кивнул.

— Уиии!! — Она запрыгнула на него, обвив руками и ногами. — Когда летим?

— Как только нормально поедим, иначе я свалюсь с неба от голода. Те горелые ошметки, которые ты выдала за картошку, не в счет, а после каши я вылакал пол-озера…

Уинни чмокнула его в губы и вернула ноги на землю.

— Сейчас поставлю на огонь похлебку. — Она обернулась к площадке, откуда доносился хруст. — Слышала, Ле… то есть, Каратель, слышал? Мы летим в таинственную пещеру!

Грифон поднял голову, продолжая сжимать передними лапами крота, снисходительно трепыхнул крыльями, как существо, никогда не знавшее ограничений в передвижении, и вернулся к добыче.

Какая же эта Хозяйка смешная — радуется таким пустякам, как горстка камней…

— Ты сейчас думаешь о ней, — ревниво заметила Данжероза.

— Ты тоже, — отозвался Атрос.

Дракониха поерзала, поудобнее устраивая голову у него на плече:

— Та прав… был в ней какой-то огонек. Давно мне не случалось иметь подруг.