Арахна с сомнением покосилась на свой наперсток с росой, Рэймус явно не решился предложить принцессе пива (драконюх вообще лишался в моем присутствии дара речи), а чай Хоррибла, больше похожий на концентрат варенья, я бы и сама пить не стала.

Данжероза, томно разлегшаяся на картине с пасущимися овцами, покрутила бокал:

— Я бы тебя угостила: Мерло тысяча четыреста пятьдесят третьего года, мм, но люди редко ценят вино, написанное масляными красками. — Она обернулась через плечо к пастуху. — А как насчет тебя, красавчик? Еще добавки?

Паренек с готовностью подставил кружку.

— Простите, принцесса, — вскочил Хоррибл. — Мы уже уходим.

— Нет-нет, прошу, останьтесь, не обращайте на меня внимания.

Мне сейчас совсем не хотелось оставаться одной. Тяжкие мысли легче развеять в веселой компании.

Но с тем же успехом можно было предложить повернуться спиной к королю.

— Все равно при тебе пришлось бы выбирать всю соль из скабрезных шуток, — подмигнул Атрос, завинтил флягу и повернулся к драконихе: — Идем, моя роза, продолжим вечерок в другом месте.

От вкрадчивой многозначительности тона покраснели бы даже обои, если бы и так не были ярко-розовыми. Но Данжероза и ухом не повела.

— Нет, постой, — запротестовала она, — я хочу услышать, чем они там с Якулом занимались на крыше. — Она выразительно приподняла бровь и невинно обронила: — Там ведь ни единой крохотной иллюстрации, даже фрески не сохранились…

Меня охватили подозрения. Еще в трапезной во время составления плана завтрашнего вечера мне почудился шорох шелковых юбок со стороны портрета двоюродного дедушки Кроверуса. Да и запах бергамота и лайма мало вязался с образом усатого вояки.

— Идем, я нашепчу тебе столько историй, сколько пожелаешь.

Против этого Данжероза не смогла устоять. Глаза заблестели, она уцепилась за локоть Атроса, уже переместившегося на нарисованный луг, и послала нам напоследок воздушный поцелуй.

Их уход послужил сигналом для остальных.

— Хоть ты останься, Варгар, — вздохнула я.

Ящер перевел вопросительный взгляд на стоящего в дверях Рэймуса — тот покачал головой, — послал мне извиняющийся дымок в форме ромашки и полетел к ангару, снижаясь плавными кругами.

— Чувствую себя комендантом, — сказала я Магнусу, когда в комнате остались только я, он и Арахна.

— Старина Атрос прав, такие темы не для ушей юной принцессы, — отозвался паук хрипловатым голосом и лихо взъерошил и без того вздыбленные ворсинки.

Мои брови взлетели на лоб.

— Уже старина Атрос? Не отъявленный негодяй? Ты, случаем, бронзовой саранчи не переел?

— Не дерзи, Оливия. И я никогда его так не называл, — заявил паук и, убедившись, что бабочка на окне нас не слышит, доверительно понизил голос: — Он раскрыл мне пару приемчиков, от которых они так и млеют.

— Поскольку я тоже отношусь к ним, воздержусь от вопросов. Мне кажется, или от тебя пахнет ромом?

Магнус сперва изобразил оскорбленную добродетель, потом передумал и сменил ее на дерзкий вызов.

— Пришла няня Оливия?

— Все, молчу. — Я опустилась на кровать и принялась расчесывать волосы перед сном. — Не хочешь спросить меня, как прошел день?

— А мы уже все… — Арахна, перелетая с окна на столбик кровати, пихнула его крылом, и паук осекся. — Да, конечно, сгораем от любопытства.

— Ясно. Данжероза?

Паук отпираться не стал. Да и мне нечего было скрывать. Дракониха лишь избавила от необходимости все пересказывать.

Через пару минут я потушила светильник.

Сон все никак не шел.

Ворочаясь в кровати, я вспоминала сегодняшний день. Перед глазами стояло лицо дракона, когда он узнал про мейстера и профессора Марбис. Он почти сразу отшатнулся в тень колонн, но пары секунд хватило, чтобы разглядеть выражение лица. Никогда еще я не видела его таким растерянным и уязвимым, и от этого сердце жалостливо сжималось.

А потом перед глазами встало лицо Озриэля: обиженное, потрясенное, страдающее.

Почему я причиняю боль тем, кому желаю только добра? Я вообще не хочу никому причинять боль. Пусть воцарится мир, и все будут счастливы — даже мадам Лилит, ведь счастливые люди не тратят себя на зависть и злобу.

Наверное, я все же, сама того не заметив, уснула, потому что комнату наполнил шепот. Он выползал из углов, подкрадывался к постели, забирался под одеяло. Голос, который можно заглушить днем срочными делами, задавить до едва различимого писка, но обретающий силу в ночное время суток, когда человек не властен над своими грезами, а потому наиболее беззащитен.

— Ливи…

— Озриэль? Ты тут? Я думала, ты остался в Потерии…

— Принцесса, — вкрадчиво прошелестели из другого угла.

— Господин Кроверус?

— Яя-куул, — смеялась тьма.

Тени приблизились.

Лица дракона и ифрита попеременно вспыхивали под сенью полога, пока не начали перемешиваться. Кроверус внезапно обзавелся белокурыми кудряшками, а глаза Озриэля полыхнули серебром.

Ифрит склонился низко над кроватью, провел когтем по моей щеке и вкрадчиво пропел:

— Лгууунья! Какая же ты лгунья, Ливи…

— Нет, я тебе не лгала, Озриэль, только не тебе…

— Отныне и навек, — обиженно вторил дракон, — так ты мне говорила! Любовь, которая преодолевает все препятствия, о которой пишут в романах и слагают легенды! Мы пронесем ее через всю жизнь и, конечно, состаримся вместе…

— Неправда, — задыхалась я, вертясь в коконе одеял и пытаясь высвободиться из их удушающего плена. — Я обещала это Озриэлю, не вам!

— Я говорил, что чувствую твое сердце, Ливи, — настаивал ифрит, прижимая ледяную влажную ладонь к моей груди и почти касаясь губами губ. — Меня ты не проведешь… Оно черное, как эта ночь за окном. — Склонившееся надо мной лицо пугало хищностью черт. Озриэль никогда таким не был.

— Любишь играть с огнем, принцесса? — Вокруг дракона с гулом взвились языки пламени, образовав кольцо. — Я тоже.

— Ты обещала сердце мне.

— Нет мне!

Предмет их спора колотился, как бешеный. Во рту пересохло, кровь шумела в ушах, а грудь разрывало от бухающих ударов. Этот стук наполнил меня целиком, я сама превратилась в биение, сотрясаясь всем телом. Одно сердце просто не может так стучать! Казалось, у меня теперь их два: первое бьется для Озриэля, второе для дракона.

— Его нет! — раздался разочарованный возглас.

Я посмотрела вниз и вскрикнула, обнаружив огромную дыру в груди.

Тени ифрита и дракона начали удаляться. Я протянула руку.

— Нет, постойте, у меня есть сердце! Просто временно потерялось, такое бывает. Я не обманываю, послушайте… — Но они продолжали отступать, с каждым шагом возвращаясь обратно в царство грез, и мои пальцы цеплялись за пустоту. — Не уходите. Вы мне оба нужны…

— И это меня они называют Бессердечным, — прозвучал до боли знакомый голос, и вперед выплыло белое лицо, поблескивая короной с выемкой на месте рубина фортуны.

Я приподнялась на локтях:

— Папа?

В тот же миг тяжкий морок развеялся, и я поняла, что сижу в кровати и смотрю в пустоту. Арахна и Магнус спали. Бабочка пристроила усики пауку на плечо, а тот во сне отталкивался ножкой от наличника, покачивая дворец из паутины.

Я встала, на цыпочках прокралась к кувшину, плеснула воды на лицо и приложила холоднющие пальцы к щекам. Меня всю трясло. Из темных глубин Зазеркалья на меня посмотрела бледная как моль принцесса. Уголки губ подрагивали, словно готовясь разъехаться в оскале, а глаза казались угольно-черными, ни грамма синевы, которой они искрились днем. Я пощипала щеки, переоделась за ширмой и все так же на цыпочках выскользнула из комнаты.

— Веди, куда глаза глядят, — вздохнула я.

Замок усмехнулся.

Стены пастельных тонов, изысканная обстановка, аромат неприлично дорогих духов — все в этом будуаре свидетельствовало об исключительной утонченности хозяйки.

Грациана сидела перед большим зеркалом в золоченой раме и завершала вечерний туалет. Подправила и без того идеальный локон, подрисовала изгиб брови, прошлась невесомой пуховкой по алебастрово-белой груди, придав ей завораживающее мерцание.