Один из слушателей вскинул руку.

— И если сесть на такой нормон, мы сможем вернуться в прошлое?

— Пока что непонятно, — призналась Шапа. — Ясно одно: как однажды кто-то выразился, Вселенная — странная штука, мы и вообразить себе не можем, до чего она странная. Жаль, что у нас до сих пор в ходу словечко «пустота» — ужас до чего старомодное, — которым мы обозначаем окружающий нас космический океан.

После этого она перешла к техническим подробностям, заговорила медленнее, явно наслаждаясь тонкостями своих исследований. Фипп покинул совещательный зал. Через минуту его примеру последовал кто-то другой, затем еще и еще… Наконец лекция закончилась и оставшиеся слушатели выбрались в коридор.

Ноэль внимала выступлению в компании Иггог и главного инженера Трода.

— Ей недостает навыков опытного оратора, — улыбаясь, заметил Трод.

Иггог кивнула:

— Всех прямо усыпила… А ведь чего проще: пойди да возьми пару уроков лекторского мастерства. И вообще, надо быть человечнее к людям. Могла бы и рассказать, откуда такое название и кем он был, этот ее Норман.

На пороге своей двери Ноэль задержалась.

— Надеюсь, вы оба понимаете, что Шапа пытается привить новую, чрезвычайно неудобную концепцию… Да-да, я лично нахожу ее очень неудобной, даже пугающей! Шапа-то отлично видит, что если ее гипотеза верна, то мы живем отнюдь не в той Вселенной, как считали раньше. А совсем-совсем в другой. И, сдается мне, Шапа хочет как-то завуалировать эту мысль, дабы не деморализовать солдатню…

Одним из пресловутой «солдатни» был некто Тад, свежеиспеченный колонист, который прибыл с марсианским конвоем незадолго до трагической смерти последнего младенца. Начало его истории было типичным для любого поселенца…

Тад Тадл стоял со своей партнессой по имени Ида Прешэз в уютной комнатушке, где гладкоцветные нейлоновые занавески спускались до полированного паркета. На угловом столике располагался визгун, имелся также цифровой телевизор. С улицы доносился гул большого города. Возле высокого окна висела клетка с канарейкой; крылья птички трепетали, словно она хотела улететь прочь от наблюдаемой сцены.

А происходило вот что: Тад и Ида, собравшиеся купить дом, не сошлись во мнениях. Тад настаивал, что спит и видит Марс. «Я из нового поколения! Они уже пробыли там чуть ли не десяток лет! Колонисты отлично прижились!»

Поначалу Ида соглашалась, памятуя о том, что в какой-то книжке было написано, мол, благодаря эволюции зрения взошла заря разума, а разум возьми да потребуй, чтобы человек расселил своего соседа по космосу. В тех же биовидах, которые оказались слепы — к примеру, у растений или грибов, не говоря уже про многих прочих, — разум вовсе не развился.

— Все так и есть, — горячился Тад. — Только среди позвоночных и можно найти мышление. Впрочем, кто знает… Может, среди каких-то микробов, которых мы наверняка привезем с собой на Марс, тоже разовьется разум? Вот уж дела пойдут по-другому.

— Как интересно! Как увлекательно! — сказала она. Да, было такое.

Тад положил ладонь ей на грудь и жадно захрюкал.

Человеческая рука, медвежья лапа, птичье крыло — все они связаны эволюцией, все служат мотивированному поведению. Однако на Луне найти можно лишь руку человека.

Западная рецессия тянулась к тому времени уже третий год, до сих пор углублялась и сказывалась даже на банковских управляющих. Как следствие лунные запуски сократили с привычных полугодовых до одной ракеты в десять месяцев. Тад давным-давно забронировал места для обоих, приглядев один из новеньких, изящных космопланов, которые сходили с китайских верфей. А теперь, получается, ему выпало лететь на Луну в одиночку, без Иды. Впрочем, о ней он старался не думать.

За несколько дней до старта партнесса будто дара речи лишилась. Уж чего только Тад не предпринимал, чтобы ее растормошить. Увы, Ида лишь закрывала глаза и молча качала головой из стороны в сторону. Из объятий вырывалась.

Наконец ее прорвало.

— Нет. Не хочу. Не желаю я лететь на твой дурацкий Марс! Да кому он вообще нужен? Ну ответь, там есть уличные кафешки, а? Кинотеатры? Может, отыщутся парки, улицы, гостиницы? Музыка? Хоть что-то живое или живописное? Ни черта там нету! Уж прости, Тад, но лети один, коли так приспичило!

А у нее, видите ли, работа. И карьера. В каком-то вшивом банке.

Сейчас он сидел в переполненной ракете. Мужчины, женщины, по большей части от двадцати до сорока лет. Разговаривали мало, кое-кто держался за руки — и все до единого понимали, что впереди их ждут трудности. Вернее, трудности уже начались.

В то время как массивные, сложноструктурированные комки, составленные из белков и жиров — другими словами, их головные мозги, — содержали в себе знания о том эпохальном приключении, в котором предстоит принять участие, тела путешественников были охвачены страхом и сомнением. Лунный космоплан трясло от переживаний.

Пассажиры уже обменяли свои деньги на СУ-жетоны. Прощания с родными состоялись, последние объятия позади. Эти люди уже начали навсегда расставаться с Землей.

Луна оказалась суетливым местечком. Ее выходящая на Землю сторона была исполосована скоростными магистралями, испещрена заводами и туристическими гостиницами. По прикидкам, сейчас на Луне обитало порядка четырех миллионов человек, хотя находиться там разрешалось не более девяноста дней: за этот срок сверхмалая гравитация не успевала сказаться на здоровье.

Тад Тадл и его спутники были размещены в спартанском «Адиос-отеле», что находился в узловом поселении Армстронг. Питание становилось скуднее день ото дня.

Проститься с сыном и посмотреть на эпохальный запуск приехали и ближайшие родственники Тада. Обоим младшим братьям не сиделось на месте от возбуждения и зависти. Мать сглатывала слезы, но все же нашла в себе силы поздравить его со смелым решением. Отца заранее предупредили, чтобы он не вздумал выражать неодобрение. Горбоносый, крепко сбитый мужчина был вынужден пойти на поводу у жены. «Жаль, что семья тебя теряет», — вот и все, чем он смог выразить свои подлинные чувства. Тад снисходительно похлопал отца по спине:

— Тебе не угодишь, это я еще в детстве понял. Ничего, вот улечу, вам всем сразу полегчает.

— Ох, сынок, мы теперь по ночам и глаз не сомкнем, — сказала мать.

Отец отмолчался. Просто стоял и быстро-быстро моргал. Когда ракета ушла в космос, родители дали волю слезам.

А чувство утраты так и осталось в них жить.

В ожидании выхода марсианского космоплана на окололунную орбиту будущие эмигранты занимались физическими упражнениями и слушали лекции.

Старшим преподавателем был жизнерадостный толстяк по имени Морган Рис. Он ходил в футболке с надписью «ТА ЖЕ ФИГНЯ? НЕТ! НОВАЯ ФИГНЯ!»

— Да, я Морган Рис, и я счастливчик. А знаете почему? Потому что оставлю за собой обе половинки моего имени, — заявил он. — В то время как вы все утратите фамилию, а кое-кому вообще дадут новое, придуманное компьютером прозвище. Так, видите ли, проще вести вам учет в новом мире. Кроме того, у вас будет меньше причин думать о собственных семьях. Ностальгия ни к чему хорошему не ведет. Не пройдет и недели, как вы отправитесь на Марс, оставив прежние имена позади. Эдакие призраки воспоминаний о былом существовании… Да-да, мисс Томпкинс, это и к вам относится.

Сегодня я хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы напомнить о вещах, которые вам скорее всего известны. Так что прошу запастись терпением.

Я начну с высказывания Бертрана Рассела, одного из философов двадцатого столетия, который, к слову, после себя оставил оба своих имени. Итак, старина Бертран заявил вот что: «Человек — это продукт причин, которые понятия не имели о своей цели». Очень верное определение. В противном случае мы бы уже давно летали к другим планетам на стрекозиных крылышках. А пока что порхаем вслепую, если говорить с точки зрения эволюции. Только не надо думать, что дальнейшее развитие заглохло напрочь. Вовсе нет. Система-то функционирует совсем по-другому.