Обтирая лысину, доктор Куд заметил:

— Мы по-прежнему бьемся над этой проблемой как мухи о стекло. Кто бы мог подумать, что подобный кризис вообще возникнет? А выясняется, нет ничего важнее.

Нивеч закивал, бормоча себе под нос:

— Если задачу не удастся решить, само существование нашей марсианской колонии окажется под вопросом. Не удивлюсь, если в результате мы потеряем поддержку со стороны СУ.

— И что тогда? — прищурилась Ноэль.

Ответить решился только Нивеч:

— Надо подумать…

В половине седьмого утра проходил очередной осветлитель, сиречь, летучка с участием экспертов, где они в неофициальной обстановке обменивались информацией. Размышлениями. И даже шуточками.

— Отчего марсианки такие веселые?

— Оттого что сбросили килограммов в два с лишком раза.

— А почему их мужчины такие мрачные?

— Горюют, что кое-какой орган уже не столь весомый.

Над столом висел гул голосов. Айми первой решила призвать коллег к тишине.

— Вообще-то это не моя специальность, но у меня из головы не выходят грузовые ракеты, которые просто валяются куда ни плюнь. Как мусор! А мы тут последний цент растягиваем до невозможности… Отчего бы не отослать эти ракеты, скажем, на лунную орбиту? Пусть их там переоборудуют и заново пустят в дело.

— Айми, да у нас и стартовых столов нет, — басом сказал Трод, главный инженер.

— Так давайте построим! А другие башни нам помогут.

— Гм… Возможно, в этом что-то есть, — кивнул Даарк. Айми перевела на него взгляд, и ее ресницы затрепетали, выражая благодарность за поддержку. — После начальных затрат… — умелыми пальцами он вбивал цифры в часопьютер, — возведение стартового комплекса и тому подобное… о да, СУ вполне могут сэкономить за счет повторной утилизации бывших грузовых ракет. Порядка семи с половиной миллионов на каждом запуске. И тогда, может статься, нас будут кормить получше, — добавил он, уже не нуждаясь в дополнительных подсчетах.

Айми расцвела в восторге от собственной сообразительности.

Кулинарное замечание Даарка пустило вокруг стола смешки и улыбки, пока не вскинула руку темноволосая, изящная и, как всегда, безупречно ухоженная Ноэль, которую за глаза именовали всезнайкой. Ноэль была двоюродной сестрой Баррина, ныне гостившего на Земле. Кстати говоря, она не считала нужным сообщить, что, судя по медицинским отчетам, Баррин был при смерти.

Она сказала, что просит товарищей сосредоточиться на фарсидском кризисе деторождений.

Тут же спустилась тишина. Все понимали, до чего важной является эта тема — во всяком случае, куда более насущной и тревожной, нежели ракетный металлолом.

— Здесь у каждого есть как минимум одна знакомая, чей младенец погиб при родах или незадолго до них. Мы люди занятые, у нас на уме огромное число разнообразных вещей, и, боюсь, еще не все прочувствовали, что в нашей башне не появилось ни одного живого младенца. Живого в полном смысле этого слова, без подключения к системам жизнеобеспечения, способного продержаться самостоятельно… Ни одного живого младенца, — повторила она, постукивая по столешнице указательным пальцем. — И это самая трагическая проблема. Все плоды оказались либо мертворожденными, либо погибали по прошествии четырех, максимум пятнадцати, минут после появления на свет. Жизнь ребенка Шии продлили искусственным путем. Он родился ничуть не более здоровым, чем другие. Погибло восемьдесят шесть наших потомков.

— А вам не кажется, что просто нужно время для адаптации? Смотрите, мы уже приспособились в других аспектах, скажем, мне стало намного легче дышать, нежели по прибытии. — Даарк хмурился, произнося эти слова, будто не решался поверить собственному оптимизму.

— Намекаете, пусть все идет, как идет? Дескать, все сложится само собой? А если женщины к тому моменту успеют выйти из детородного возраста?

Раздался единый мучительный стон.

— Ноэль, вы уверены, что ваши данные не врут?

— Как же так?! Куда смотрят повитухи?

— Врачебная ошибка?

— Неквалифицированные акушеры?

— Папаша подкачал?

— Или мамаша?

— Как пить дать неумеха!

— Ересь какая-то. Быть не может, — буркнул кто-то из астрономов, всем своим тоном и видом показывая, что не хочет верить услышанному. Его соседка тут же вскинулась:

— Ах вот как? А я вам вот что скажу: мой собственный мальчик умер за неделю до намеченных родов! Вы даже вообразить не можете, через что я прошла…

Теперь говорили уже все, не слушая и перебивая друг друга. Информация о столь большом числе неудачных родов была закрытой даже для своих. Образ Марса как девственно-чистого места, великой пустыни, традиционно близкой святости, рассыпался на глазах, которые уже видели высушенные трупы, разбросанные там и сям, будто раковины передохших садовых улиток.

По дороге в дортуар Лок и Ума доказывали друг другу, что необходимо заручиться поддержкой других башен, когда им на глаза попалась Тирн, рыдавшая в углу как маленькая.

— Что с тобой? — спросила Ума. — Ты, часом, не беременна?

— Я… я никому из здешних мужчин не нужна. Слишком за… застенчивая, чтобы вот так просто… А им бы только… — Она заревела в голос. — Хочу обратно, на Зе-е-емлю!

— Вот глупости-то, уши вянут, — фыркнула Лок, которая родилась в Эстонии. — Ты здесь в безопасности, а на Земле непрерывная война. То в одном месте громыхнет, то в другом.

— А и правда… я не подумала… — шмыгнула носом Тирн. — Что же мне делать?

— Да ты вообще хоть когда-то о чем-то думала?

И добрые подруги пошли дальше.

Минули месяцы, все вернулось на круги своя. Разве что запасы провианта и медикаментов таяли на глазах. Впрочем, обсерватория заверяла, что судно-колосс «Конфу» уже готовится стартовать с окололунной орбиты, чтобы отправиться в очередное путешествие на Красную планету.

Если в этом и заключалась надежда, ее обратной стороной была причина для тревоги.

Иррациональное вдруг полезло из всех щелей, да не где-нибудь, а на ежеутренних осветлителях. Колонистка, откликавшаяся на имя Вуки, внесла предложение: коль скоро на Фарсиде столь выражен численный перевес женщин, давайте заведем язык, который предназначен исключительно для них. А если понадобится литература, то она лично готова взяться за перевод великой повести Сэмюэла Джонсона «Расселас, принц Абиссинский».

Последовала шумная неразбериха из одобрений и порицаний. Точку поставила дама, которая решительно встала из-за стола и напористо заявила: дескать, подобный язык существовал с давних пор, назывался нюй-шу и цвел пышным цветом в китайской провинции Хунань. Он был в ходу столетиями, однако вымер. А появился нюй-шу — в первую очередь в ответ на дискриминацию женщин.

Тут подала голос некая Иггог:

— Нюй-шу? Он-то здесь при чем? Это вообще фрагмент из другого умвельта! Мы тут изо всех сил пытаемся выжить в совершенно иной среде, совладать с репродуктивной катастрофой — а если ничего не выйдет, то весь наш проект окажется мертворожденным!

Ума одобрительно кивнула.

— Отсюда вопрос: кого сглазили? Плод или мать? На это у нас есть ответ? Что, если перелет на Марс и впрямь необратимо влияет на наше кровообращение и работу сердца? Эх, ничего мы не знаем…

Зал накрыла гнетущая тишина.

Иггог, дама невысокого росточка и неопределенного возраста, обладала резковатыми манерами и имела склонность пускать недобрые сплетни, зато на удивление мягко относилась к тем женщинам, кто прибегал к ней поделиться тревогами по поводу вечно обсуждаемой темы патологических родов.

— Ох, мои милые, еще неизвестно, есть ли от этого лекарство вообще. Не забывайте, вы очень сложные создания. Где-то на каменистой дороге эволюции люди подхватили бактерии, которые вошли с нами в симбиоз. Поселились — уж извините за такие подробности — у нас в кишках. Даже те, кто миниатюрней меня, — здесь Иггог поиграла бровями, — напичканы ими под завязку. И кто знает? Вдруг эти бактерии не умеют быстро подстраиваться, тем самым вредно действуя на нашу репродуктивную систему?