С 5 по 14 октября дрейф был очень быстрым. За это время наша льдина прошла 72 мили к юго-юго-востоку.

18 октября снова ясная, спокойная, морозная погода, но уже в половине восьмого утра в непосредственной близости от корабля началось сжатие и торошение льда. До полудня продолжался этот невероятный треск. С определенными интервалами, как накатывающийся прибой, подо льдом ревело и грохотало, трещало и свистело. То это напоминало скрежет дверей, то гул многих человеческих голосов, то, наконец, торможение поезда. Причина этого сжатия в такой непосредственной близости от корабля заключалась явно в том, что наше поле повернулось при дрейфе и нас еще сильнее прижало к побережью.

Утро 19-го началось ужасным штормом от норд-веста, снежным бураном и сжатием льда. Воздух, казалось, сгустился — даже на расстоянии одной мили нельзя было различить побережье, Первое сильное сжатие последовало в 10 часов утра, но серьезность нашего положении мы осмыслили только к полудню. К этому времени надвигающиеся высоко вздыбленные ледяные глыбы разломали молодой лед в 4 фута толщиной с подветренной стороны и навалились на борт. Судно слегка приподнялось и могло бы подняться еще больше, если бы высокие ледяные торосы этому не помешали. Судно должно было выдержать полную тяжесть сжатия. Замеры показали, что судно еще не пропускало воду. Незадолго до часу дня лопнули палубные швы, но вода, казалось, еще не поступала. За этим сильным сжатием последовала короткая пауза, которую мы использовали, чтобы немного перекусить на палубе — под палубой было что-то не очень уютно. Но вскоре вновь вздыбились торосы и начали разрушать судно, одновременно поднимая его переднюю часть — сначала медленно, а потом все быстрее — на высоту до 17 футов. Зрелище было совершенно необычным, устрашающе-прекрасным, в свидетели — почти вся команда — наблюдали его со льда. При этом необходимо было самым быстрейшим образом эвакуировать с корабля по проложенному мостику одежду, важнейшие инструменты, дневники и карты. Кормовая часть корабли, к сожалению, не хотела подниматься, штевень в связи с этим должен был выдержать страшное давление, и мысль о гибели корабля не оставляла нас.

Примерно в 5 часов подвижка льда прекратилась, всторошенный лед отступил, и спустя час корабль, перевалившись на наветренный борт, смог соскользнуть на свободную воду. Швартовые тросы, которые были отданы, чтобы не препятствовать подъему судна, завели снова. При этом мы подошли к помпам; выяснилось, что в трюме вода на 17 дюймов. Мы занялись откачкой, и около 7 часов с радостью отметили, что с водой справились. Теперь мы могли позволить себе поужинать. Хотелось надеяться, что корабль, несмотря на ужасающее сжатие, не очень пострадал. Через полчаса, к нашему ужасу, мы снова обнаружили, что вода поднялась на два дюйма. Вновь мы встали к помпам. После получасовой работы выяснилось, что все усилия напрасны; уровень воды в трюмах не только не уменьшался, но медленно прибывал. Внимательный осмотр корабля не дал результатов — обнаружить течь не удалось, напрасно капитан и штурман пытались определить ее по звуку. Наверное, она открылась где-то в днище угольного трюма. Кроме пробоины в задней части штевня, и киль, вероятно, был поврежден, а возможно, и шпангоуты.

Довольно! Судьба «Ганзы» решена, наш добрый корабль должен погибнуть! Несмотря на сильные потрясения, мы перед этой жестокой действительностью сохраняли полное самообладание. Дом на дрейфующем к югу ледяном поле на протяжении долгой полярной ночи должен стать нашим единственным прибежищем, а может быть, и нашей могилой.

Нельзя терять ни минуты, надо продолжать работу. В 9 часов вечера снегопад прекратился, ясное звездное небо было над нами. Луна освещала пустынное ледяное поле, то тут, то там вспыхивали разноцветные зарницы северного сияния. При этом мороз усиливался. Одна часть команды осталась у помп, другая до середины ночи переносила самое необходимое с корабля на льдину.

Особенно обидно было то, что откачиваемая вода из-за наклона палубы не могла стекать через забитые льдом шпигаты, а замерзала между коробками с продуктами. Вскоре весь ют был забит льдом, выкачиваемая вода скапливалась непосредственно у помп. Чтобы создать сток, мы пробивали отверстия в фальшборте, по без особого успеха — из-за сильного мороза вода вскоре вновь переставала вытекать. При этом лед все больше скапливался у надстроек, и вода проникала в люки. Ночь принесла измученной команде несколько часов сна, затем все насладились горячим кофе. Однако катастрофа приближалась. В 8 часов утра люди, занимавшиеся в форпике выгрузкой горючего, сообщили, что дрова уже плавают в поде. Капитан отдал приказ выключить насосы. Судно погружалось все быстрее.

В первую очередь начали переносить на лед самые необходимые предметы: постельные принадлежности, одежду, продукты и запасы угля. Молча тащили тяжелые ящики и бочки через люки на палубу. Вот тяжелейшие железные печки — они обеспечат нам теплую пищу, отопление нашего убежища и все необходимые условия для зимовки на льдине. В три часа вода уже достигла стола в каюте, и все предметы плавают. При мысли о том, что дров у нас недостаточно, мы хватаем каждый деревянный предмет И бросаем его на лед. Погружение корабли теперь почти незаметно, его, вероятно, задерживают какие-то подводные ледяные препятствия. На лед выгружается небольшой ящик с медикаментами и разные мелочи, которые в нашем будущем положении станут особенно ценными: каютная лампа, книги, сигареты, шахматы и т. д. На лед также перебрасывают паруса, которые были натянуты над палубой как крыша. Но необходимая работа все еще не закончена. Рядом с кораблем на льду валяются в хаотическом беспорядке самые разнообразные предметы; здесь же и дрожащие от мороза, борющиеся со смертью крысы. Имущество для большей безопасности (имея в виду, что льдина может расколоться) следует отодвинуть шагов на тридцать. Печки мы сразу повезли на санях к дому, чтобы они уже вечером обеспечили нас теплым кофе...

В 9 часов вечера при свете каютной лампы мы все собрались в своем новом приюте, который выглядел как страшный большой гроб.

Это был суровый, холодный лагерь, но мы, уставшие и измученные, немедленно погрузились в сон. Утром 21-го мы в первую очередь отправились к судну, чтобы раздобыть еще горючего. Котельная была уже под водой. Поэтому мы обрубили мачты и потащили их со всем такелажем на лед — эта работа заняла почти целый день. В 11 часов свалилась фок-мачта, а в 3 часа — грот-мачта, и «Ганза» являла собой безутешное зрелище гибели. В последний раз капитан и штурман взошли на палубу, а около 6 часов они отдали концы, которые еще удерживали судно на ледовом якоре — мы опасались, что наша льдина может быть разрушена тонущим кораблем. Спасательным работам на удивление благоприятствовала погода — с вечера 19-го по 26-е было тихо а ясно. В ночь с 21-го на 22-е обломки корабля пошли ко дну на широте 70°52' с. ш. и 21° з. д., примерно в 1 ¹ / ₂ немецких миль от берега...

Медленно, но непрерывно наше ледяное поле несло на юг. Оно то приближалось к твердой земле, то снова отдалялось, что зависело, вероятно, от прилива и отлива.

Мы все больше и больше привыкали к распорядку дня, который во многом напоминал службу на корабле. В 7 часов нас будили последние ночные вахтенные. Мы поднимались, натягивали шерстяную одежду, умывались растаявшей снежной водой и наслаждались кофе с черствым хлебом. Затем начиналась напряженная работа, в которой никогда не было недостатка: изготовление всевозможного необходимого и еще недостающего оборудования, шитье парусов, рубка дров, изготовление новой одежды из непригодной, ведение дневника и чтение. В ясную погоду вели астрономические наблюдения и производили необходимые вычисления. В час дня обед — крепкий мясной бульон составлял его главную часть, и, так как у нас не было недостатка в консервированных овощах, мы могли разнообразить пищу. Солонину и шпик использовали мало. К спиртному обращались очень редко. Только в воскресенье мы разрешали себе по стакану крепкого портвейна. Состояние здоровья в течение всей зимы было хорошее. Кроме кратковременной лихорадки у матроса Шмита и отмороженного пальца у матроса Бютнера, других недугов и болезней не было. Мы никогда не оставались бездеятельными, и распорядок дня строго соблюдался.