– Рей сказала, что у тебя состоялась встреча с Джулианом Лэнсом. Как она прошла? Он чем-то помог?

Ему и в голову не приходит представиться. Не иначе как он уверен, что я знаю, кто он такой и сколь важно для всех его мнение.

Мне хочется развернуться и уйти. Не только из-за того, что мне уже про него известно. Это никак не связано с моим желанием, если таковое имелось, сделать его восковую куклу и втыкать в нее иголки. Просто он разговаривает со мной так, словно я в его власти, – резко и отрывисто.

Видя, что я не отвечаю ему, он добавляет:

– Флисс, я буду честен. Мне не совсем нравится… ваше участие в жизни Рей. Поэтому я скажу вам то, что уже сказал ей: этот ваш фильм не только про нее. Он также обо мне, о моей семье. Поверьте, мне это не безразлично, да и Рей тоже. Миллионы людей по всей стране, может даже, во всем мире, будут смотреть историю нашей жизни. Возможно, Лори Натрасс – не тот человек, кому можно доверить его создание. Но это еще не значит, что вы – идеальная кандидатура. Больше всего меня беспокоит то, что моя жена доверяет вам, хотя до этого разговаривала с вами всего один раз.

– Я не мужчина, а она – ваша бывшая жена.

– Это беспокоит меня еще больше. Она называет вас «объективной». Хотя на самом деле вы вовсе не объективны. Рей рассказала мне про вашего отца.

Может, попробовать примирительный подход? Или же из этого ничего не получится по причине моего стойкого к нему отвращения?

– У вас есть другие кандидатуры на роль создателя фильма? – спрашиваю я.

– Нет. В этом-то все и дело. Кстати, вашей вины в этом нет. Просто Рей зря…

– Именно из-за отца я буду объективнее, чем кто-либо другой, – говорю я ему.

– Это почему же?

У меня нет желания говорить про это на улице, однако единственный альтернативный вариант – это пригласить Ангуса Хайнса к себе в квартиру, что меня отнюдь не устраивает.

– Мой отец по неосторожности совершил профессиональную ошибку, стоившую ребенку жизни. В конечном итоге она стоила жизни ему самому, разбила жизнь моей матери и не самым лучшим образом сказалась на моей. И если я работаю над фильмом, в котором речь идет о смерти детей, не кажется ли вам, что я тщательнейшим образом буду взвешивать все факты?

– Нет, не кажется, – говорит Хайнс. Похоже, ему до лампочки, что он делает мне больно. – Беда популярной психологии в том, что в свою пользу можно вывернуть все, что угодно. Ваш отец не хотел, чтобы Рей подавала апелляцию. Он считал, что если она уйдет от возмездия, то детоубийцы будут творить свои черные дела, зная, что им ничего за это не будет. Но Рей подала апелляцию и выиграла дело. Ее оправдали, а ваш отец умер, запятнав себя позором. Вы говорите мне, будто вам вовсе не хочется, чтобы в вашем фильме Рей снова сочли виновной?

– Да, именно это я и говорю.

– Да ладно, Флисс. – Ангус печально улыбается, как будто я не безразлична ему и он обеспокоен моим душевным спокойствием. – Вам кажется, будто вы объективны, но на самом деле…

– Вы думаете, что знаете меня лучше, чем я себя?

Что еще я могу сказать в свою защиту? Ведь что это, если не защита? На меня среди бела дня напали рядом с моим домом. Лишь потому, что он пользуется только словами, это вовсе не значит, что он не напал на меня. Собрав остатки уверенности в своей правоте, я говорю:

– Я не хочу быть такой, как мой отец. Когда он сказал, как поступил с Рей, я его возненавидела. Он хотел, чтобы она оставалась в тюрьме, потому что стоит ее выпустить, как это тотчас скажется и на других. К ней самой это не имело отношения.

Чувствую, что замерзла. Я хочу домой. У меня такое чувство, будто все соседи через стены подслушивают наш разговор и кивают друг другу: мол, они всегда подозревали, что я чего-то стесняюсь, а теперь узнали, чего именно.

– Он ничего не говорил о том, считает он ее виновной или нет. Думаю, он вообще о ней ничего не знал… ни про одного из ваших детей. Точно такую ошибку он совершил с Джейси Херридж – сделал скоропалительные выводы, не вникая в детали. Если я сделаю этот фильм, там будут все детали. Обещаю, что приложу к этому все усилия, чего бы мне это ни стоило, в какую бы картину они ни сложились. Потому что я лучше, чем мой отец. И мне наплевать, если кто-то скажет, будто я предала собственного отца.

– Многие люди считают, будто верность состоит в том, чтобы отключить у себя способность критически мыслить, – говорит Ангус Хайнс и, достав из кармана носовой платок, протягивает его мне.

Неужели я плачу? Похоже, что да. Этого еще не хватало.

– Спасибо, не надо, – говорю я. Пусть слезы сами высохнут на ветру, но от тебя я ничего не приму.

– Несколько минут назад вы сказали, мол, так получилось, что вы снимаете документальный фильм о смерти маленьких детей. То есть это не был ваш собственный выбор?

– Поначалу – нет. Я не хотела иметь ничего общего с этим проектом. В понедельник Лори Натрасс пригласил меня к себе кабинет и сказал, что он больше не работает над ним. Теперь над ним работаю я. Он повесил на меня этот проект, даже не спросив, чего я хочу.

Ангус Хайнс засовывает носовой платок обратно в карман и качает головой.

– Не знаю, либо вы добровольно заблуждаетесь, либо нарочно лжете мне, но так не бывает. Просто не бывает, и всё.

Как он смеет со мной так разговаривать?

– Что? Я не…

– Ваш отец наложил на себя руки в две тысячи шестом году. Вы начали работать на «Бинари Стар» в начале седьмого года, – говорит Хайнс и довольно улыбается во весь рот. – Я работаю на газету и отлично умею откапывать факты.

Послушать его, так это он, Ангус Хайнс, разоблачил Уотергейтский скандал. Я, правда, не совсем уверена, что это такое; знаю только, что там был замешан Ричард Никсон[12]. Так что лучше не поднимать эту тему.

– Я думала, что вы просто фотограф, – говорю я, делая акцент на слове «просто». Вообще-то, я ничего не имею против фотографов. Мне также известно, что Хайнс – какая-то шишка в «Лондон он Санди». Но в данный момент мне хочется сказать ему что-то по-настоящему обидное.

Он достает бумажник и вручает мне визитку.

– Поскольку вы так зациклены на деталях, вот вам мои реквизиты.

Фоторедактор. Не велика птица.

– Вы знали, что Лори Натрасс работает в «Бинари Стар». Наверняка вам было известно, что он связан с Хелен Ярдли, СНРО и моей женой. Так что работать с ним в паре вы начали не случайно, не правда ли?

Все, с меня хватит. Оттолкнув его в сторону, я решительно направляюсь к двери и нащупываю в сумочке ключи. Войдя, поворачиваюсь, чтобы закрыть за собой дверь. Ангус Хайнс стоит у меня за спиной так близко, что едва не касается меня.

– Наш разговор окончен, – говорю я ему. Как смеет он без приглашения входить вслед за мной в квартиру? Я пытаюсь с помощью двери вытолкнуть его наружу, но он слишком силен. – Ну хорошо, – говорю я, жестом приглашая его войти. Хайнс снова улыбается, как будто в награду за то, что я, наконец, вняла голосу разума.

Он направляется в гостиную, однако на полпути останавливается, чтобы взглянуть, чем я увешала стены прихожей. Я тихонько, почти бесшумно, делаю шаг назад на улицу, закрываю входную дверь и поворачиваю ключ в замке. После чего со всех ног несусь к главной дороге. Так быстро я еще ни разу не бегала.

Остановив таксиста, я называют ему адрес моей работы. Мне срочно нужен компьютер, и тот, что стоит у меня в офисе, устроит меня не хуже того, что находится у меня дома. Сегодня суббота. Надеюсь, кроме меня, там никого не будет.

О господи, господи! Я только что закрыла у себя в квартире главного фоторедактора крупной газеты!

Водитель такси с надеждой смотрит на меня в зеркало. Мне видны только его глаза, но этого достаточно. Своей машины у меня нет, и я немало времени провожу в такси. Мои инстинкты острее бритвы. Меня не оставляет чувство, что его так и подмывает поведать мне про прекрасную биографию бандитов-близнецов Крэй, которую он читает. От других лондонских таксистов я уже наслышана про парня, которому при помощи ножа растянули улыбку, и мне незачем выслушивать эту историю снова. В качестве превентивной меры я вынимаю телефон и звоню Тэмсин.