Как жаль, что я не владею искусством самообмана. Постоянно ловить себя на лжи – от этого недолго впасть в уныние.

– 2, 1, 4, 9 – это были первые четыре цифры, – отвечаю я. – Остальные я не запомнила. Извините. – Я украдкой смотрю на часы. Полвосьмого утра. Мне нужно, чтобы детектив Уотерхаус ушел, и побыстрее, чтобы мне вовремя успеть к Рейчел Хайнс.

Детектив переворачивает страницу блокнота и передает его мне.

– Это те самые цифры? – спрашивает он.

При виде их мне становится не по себе. Мне хочется убрать их с глаз подальше.

– Да. Я… Я не уверена, но мне кажется… Да, это, наверное, они, те самые цифры. – Уотерхаус кивает и открывает рот, чтобы что-то сказать. Видя это, я моментально впадаю в панику и выпаливаю: – Не говорите мне! Я не хочу ничего знать!

Какого черта я это сказала? Теперь он подумает, что я чего-то боюсь.

Уотерхаус с любопытством смотрит на меня.

– Чего вы не хотите знать?

Я решаю, что ради разнообразия могу побыть честной.

– Что это за цифры. Что они означают. Имеют ли они какое-то отношение к… – Я замолкаю. Я отлично знаю: если озвучить самые худшие мои страхи, то недолго накликать беду.

– Имеют отношение к чему? – уточняет детектив.

– Если мне что-то угрожает, то мне лучше этого не знать.

– Лучше не знать?

– Вы собираетесь каждый раз переспрашивать меня? Извините, я не хотела показаться грубой. Я лишь…

– Я не сказал, что вам что-то угрожает, мисс Бенсон, но давайте предположим, что это так. Неужели вам не хотелось бы это знать, чтобы защитить себя?

Именно этого я и опасалась – нарисованная им картина слишком реальна, и я не могу больше притворяться, зажмурив глаза и заткнув уши, будто всё в порядке. Теперь, когда он ясно и доходчиво выразил свою мысль, я вынуждена уточнить:

– Значит, мне что-то угрожает?

– На данном этапе у нас нет причин это предполагать.

Фантастика. У меня словно камень свалился с души.

Уотерхаус буравит меня взглядом.

Я снова открываю рот, чтобы нарушить неловкое молчание.

– Насколько я понимаю, если кто-то вознамерился… убить меня или что-то со мной сделать, это непременно случится, верно?

– Убить вас? – В его голосе слышится искреннее удивление. – Зачем кому-то вас убивать?

Я смеюсь. Как хорошо, что я не единственная здесь, кто играет в игры. Уотерхаус сказал мне, что он из уголовной полиции Калвер-Вэлли. Он не упоминал про Хелен Ярдли, но наверняка догадывается, что я в курсе того, что произошло в Спиллинге, и его интерес к шестнадцати цифрам наверняка как-то связан с ее убийством.

– Я не утверждаю, что кто-то хочет убить меня, – говорю я ему. – Я лишь хочу сказать, что при желании это нетрудно сделать. Что мне теперь делать – прятаться до конца своих дней в пуленепробиваемом бункере?

– Мне кажется, вы напуганы, – говорит Уотерхаус. – Но для паники нет причин и, как я сказал, вам нет повода…

– Я паникую не из-за того, что на меня могут напасть или убить. Я паникую из-за самой паники, – пытаюсь я объяснить ему, едва сдерживая слезы; те уже пощипывают мне глаза. – Мне страшно от одной только мысли, как мне будет страшно, когда я узнаю, почему вы спрашиваете меня о той карточке с цифрами.

Я окажусь в царстве страха. Я буду скована ужасом и не смогу жить дальше. Я буду так напугана, что мне останется лишь свернуться от ужаса в комок и, дрожа от страха, умирать, думая о том, что меня ждет. Вот почему я бы предпочла ничего не знать и быть готовой ко всему – будь что будет. Я всегда страшилась услышать дурные известия. Честное слово.

Возможно, кому-то это покажется несусветной глупостью, но только не мне. У меня с детства фобия на дурные новости.

Когда я была студенткой, у меня по пьянке произошел случайный секс без презерватива с человеком, которого я едва знала, с которым встретилась в ночном клубе и больше никогда в жизни не видела. Следующие десять лет я умирала от страха, думая, что умру от СПИДа, и никак не решалась сделать соответствующие анализы. Кому хочется провести последние годы жизни, зная, что у него неизлечимая болезнь?

Уотерхаус встает с дивана и подходит к окну. Как и любой, кто когда-либо восхищался видом из окна моей гостиной – зеленоватыми, в пятнах сырости стенами светового колодца, выходящего к неровной мостовой, – он не озвучивает свои впечатления от очаровательного пейзажа.

– Попробуйте не волноваться, – говорит детектив. – А еще я бы советовал вам предпринять несколько простейших мер предосторожности. Вы здесь живете одна?

Я утвердительно киваю.

– Со своей стороны я попытаюсь организовать присмотр за вами, а пока… у вас есть подруга, у которой вы могли бы пожить? Для вас будет лучше поменьше оставаться одной, до тех пор пока мы не дадим вам отбой.

Присмотр? За мной? Сказал бы он эти слова, будь моя жизнь вне опасности?

Это становится смешным. Спроси его, что происходит. Пусть он скажет тебе.

Я не могу заставить себя это сделать, даже если правда гораздо лучше того, что я воображаю. Вдруг, когда я ее услышу, мне станет лучше?

Конечно же, лучше!

– И еще, я бы просил вас на время приостановить работу над фильмом о загадочных детских смертях и оповестить об этом всех, кого это касается, – говорит Уотерхаус. – Свяжитесь со всеми, кто имеет к фильму какое-то отношение. Так и скажите: мол, работа отложена на неопределенное время.

Несогласие разрывает меня изнутри, словно приливная волна. Я не понимаю, почему не киваю молча, как послушный болванчик, когда у меня нет намерения следовать его указаниям. Либо я лгу снова, либо соглашаюсь с ним, потому что знаю, что теоретически он прав, знаю, что должна это сделать.

Я также знаю, что не могу. Не могу взять и отказаться от работы над фильмом, не могу этим утром не поехать в Твикенхэм.

Несмотря на страх и стыд, я не могу устоять перед искусом. Он как течение, которому невозможно сопротивляться. Мне нужно поговорить с Рейчел Хайнс, выслушать, что она скажет о Венди Уайтхед, той самой, что якобы убила ее детей. Я хочу докопаться до дна. Истина или справедливость здесь ни при чем. Дело во мне. Если я не проникну в суть, если не узнаю, куда это меня приведет, я до конца жизни не пойму, кто я такая и какие чувства испытываю к самой себе, моей семье, моему прошлому. Я буду ничем, пустым местом – никто из ниоткуда, как любезно выразилась Майя, вечно запертая в ловушке, вечно несущая на себе клеймо позора. Я упущу свой единственный шанс. Это пугает меня еще больше, чем угроза моей жизни.

Как будто прочитав мои мысли, Уотерхаус произносит:

– У нас проблема – мы никак не можем связаться с Рейчел Хайнс. Вы не подскажете, где ее искать? Может, вам известен ее адрес или телефон?

Полиция, похоже, считает, что фильм как-то связан с убийством Хелен Ярдли.

– Они в какой-нибудь папке с бумагами. Если не ошибаюсь, она снимает квартиру в Ноттинг-Хилл, недалеко от того дома, где раньше жила со своей семьей.

Я, как попугай, повторяю то, что мне сказала Тэмсин. Какая-то часть меня хочет быть полезной и даже согласна дать Уотерхаусу адресок в Твикенхэме, но если это сделать, он прямиком туда и отправится, я же не могу этого допустить. Еще не хватало, чтобы он перешел мне дорогу. Этим утром с Рейчел Хайнс разговаривать буду я и никто другой.

– В данный момент она, скорее всего, там не проживает, – говорит детектив. – У вас нет ее другого адреса?

– Нет, – лгу я.

Пятница, 9 октября 2009 года

– Сегодня для вас есть два новых лица. – Пруст постукал ручкой по белой доске с фотографиями. – Вернее, одно лицо и одна попытка нашего художника ухватить возможное сходство. Женщина на фотографии – это Сара Джаггард. Некоторые из вас, возможно, слышали о ней.

Примерно пятьдесят на пятьдесят, подумал Саймон. Половина присутствующих кивнула, половина сидела с непроницаемыми лицами.