– Саймон этим утром оставил мне признание в любви, – наконец не удержалась она.

Сэм тотчас замер на месте и обернулся.

– Что?

Он ушел слишком далеко вперед. В коридорах старой части здания, в котором располагался полицейский участок, было почти невозможно что-то услышать – мешали вечные звуки текущей воды. Видимо, что-то было не в порядке с трубами. По словам Саймона, те гудели так же, как в дни его детства – когда-то здесь располагался местный бассейн. В отдельных местах стены до сих пор жутко воняли хлоркой.

– Саймон оставил мне признание в любви, – улыбаясь, повторила Чарли. – Я проснулась и увидела, что оно лежит рядом со мной на кровати.

Сэм нахмурился.

– У вас все в порядке? Вы с Саймоном… не разошлись? Он, случайно, не…

Чарли хихикнула.

– Объясни мне, почему ты сделал такой вывод из того, что я сказала? Все прекрасно, Сэм. Все абсолютно прекрасно. Он оставил мне признание в любви. Самое настоящее.

– Тогда ладно, – отозвался Сэм. Было видно, что он мало что понял.

– Не буду говорить тебе, что он написал.

– Нет, конечно, не надо. – И когда это мужчина бывает рад сорваться с крючка? – Может, мы… – Комботекра кивком указал на кабинет Снеговика. – Давай поскорее закончим с этим делом.

– С чего это ты так нервничаешь? Мне не привыкать, Сэм. С тех пор как я ушла из уголовной полиции, у Пруста вошло в привычку тереть лампы, в надежде, что я тут же, как джинн, предстану перед ним.

– Почему он не позвонил тебе сам? Почему послал за тобой меня?

– Не знаю. Да и какая разница? – отмахнулась Чарли. Теперь, когда она рассказала Сэму о записке Саймона, та стала для нее еще более реальной. Может, лучше ничего не рассказывать Лив? Та потребует подробностей, захочет узнать точно, слово в слово, что он написал. И непременно нашла бы в записке изъяны. А один там точно был, и немалый. Например, там не было слова «любовь».

Да. Я знаю, что никогда этого не скажу, но это так.

Чарли по достоинству оценила эту тонкость. Нет, более чем просто оценила. Она пришла в восторг. Записка Саймона была идеальной. Лучше этих одиннадцати слов было невозможно придумать. Лишь самый жуткий зануда употребил бы в любовной записке слово «любовь». «Черт, снова я за свое, – подумала Чарли, – мысленно спорю с Лив».

Та непременно захочет знать, поставил ли Саймон свое имя в конце записки и оставил ли поцелуи. Нет и нет. Она задаст вопрос про бумагу. Чарли придется ответить, что это уголок желтого линованного листа формата А4, вырванного из блокнота, который обычно лежит у нее возле телефона. Но разве это главное? Саймон – мужчина; вряд ли он стал бы использовать надушенную розовую бумагу с цветочной виньеткой. Лив непременно скажет: неужели ему было трудно взять целый лист, а не какой-то огрызок? Она скажет: подумаешь, большое дело. Ты обручена вот уже полтора года, и у вас еще не было секса, а он даже не удосужился объяснить тебе почему, – но какое это имеет значение теперь, когда он написал несколько слов на клочке бумаги?

Возможно, после сегодняшнего вечера Саймону не нужно будет ничего объяснять. Полчаса назад он оставил ей голосовое сообщение. Сказал, что увидится с ней позднее и чтобы она постаралась вернуться домой как можно раньше. Наверняка он оставил ей записку неспроста – раньше за ним такое не водилось.

Может быть, он решил, что пора?

Перед тем как отправиться на работу, Чарли тоже вырвала из блокнота клочок, на котором написала: «Насчет медового месяца: все, что ты предложишь, – прекрасно, даже если это будут две недели в “Бомоне”». Саймона наверняка будет долго смеяться. «Бомон» – дешевая гостиница, предоставляющая ночлег с завтраком, через дорогу от дома его родителей; ее хорошо видно из окон их гостиной.

– Он решил поставить тебя в невыгодное положение, – резко произнес Сэм. – Потому и отправил за тобой меня. По его мнению, ты должна места себе не находить, гадая, что все это может значить.

– Успокойся, Сэм. Я не сделала ничего плохого.

– Просто я говорю то, что сказал бы Саймон, будь он сейчас на моем месте.

Чарли рассмеялась.

– Что это? Ты только что рявкнул на меня, или мне показалось? – спросила она. – Вообще-то, да. Рявкнул. С тобой все в порядке?

По причине его безупречных манер у Сэма имелось прозвище, придуманное Крисом Гиббсом, – Степфорд[10]. Комботекра как-то раз признался Чарли, что больше всего на свете ненавидит производить аресты. Она спросила почему, и он ответил: «Надевать на человека наручники – мне кажется, это так… грубо».

Сэм остановился, прислонился к стене и тяжело вздохнул.

– У тебя никогда не возникало ощущения, будто ты превращаешься в Саймона? Вы так давно с ним общаетесь, что…

– У меня по-прежнему нет желания читать «Моби Дика», не говоря уже о том, чтобы дважды в год его перечитывать. Так что я бы сказала «нет, не возникало».

– На днях я допрашивал супругов Браунли, тех самых, что удочерили ребенка Хелен Ярдли. У обоих алиби, причем твердокаменное. Я больше не собираюсь тратить на них время.

– Но?.. – уточнила Чарли.

– Когда я сказал Грейс Браунли, что я детектив, первыми ее словами были «мы не сделали ничего плохого».

– Я только что сама это сказала.

– Нет. В этом-то все и дело. Ты сказала «я не сделала ничего плохого». Она же сказала «мы не сделали ничего плохого». Знаю, это практически одно и то же, но я знал, что подумал бы Саймон, будь он там.

Вот и Чарли подумала то же самое.

– «Мы не сделали ничего плохого» означает «не думаю, что мы сделали что-то плохое». «Мы не сделали ничего плохого» означает «то, что мы сделали, было абсолютно оправданно».

– Именно, – согласился Сэм. – Я рад, что не один я так думаю.

– Даже самый крепкий ум неспособен противостоять промыванию мозгов со стороны Саймона Уотерхауса, – сказала Чарли.

– Мне хотелось понять, почему Грейс Браунли была настроена так враждебно, и поэтому я вчера вечером без приглашения заявился к ним домой. Мне не составило труда выудить у нее то, что мне нужно, намекнув, будто я уже все и так знаю.

– И?..

– Что ты знаешь о процедуре усыновления?

– Ты еще спрашиваешь? – вопросом на вопрос ответила Чарли, удивленно выгнув бровь.

– Обычно ребенка по возможности стараются вернуть его биологическим родителям. Это самый оптимальный вариант. Пока дело об усыновлении ждет своего решения, ребенка могут отдать во временную приемную семью. Если окончательное решение семейного суда отказывает биологической матери и ребенка ей не возвращают, тогда социальные службы начинают подыскивать постоянную приемную семью. Но некоторые местные власти – в их числе и власти Калвер-Вэлли – имеют так называемый план параллельного усыновления, к которому прибегают в ряде случаев. Это крайне спорное дело, и многие городские советы стараются об него не мараться. Есть мнение, что подобная практика нарушает права биологических родителей.

– Попробую угадать, – попросила Чарли. – Дело Пейдж Ярдли относится к числу таких случаев.

Сэм кивнул.

– Вы берете супружескую пару, которая, по-вашему, идеальна для данного ребенка, одобряете ее в качестве временной семьи, что быстрее и легче, чем получить разрешение на усыновление, и как можно скорее отдаете им ребенка. Теоретически у Пейдж был шанс вернуться к биологическим родителям, однако в действительности все знали, что этого не произойдет.

Как только это было объявлено официально и Полу и Хелен Ярдли было сказано, что дочь им больше не принадлежит, супруги Браунли были выбраны в качестве постоянных приемных родителей. После чего они официально стали родителями девочки, которая уже жила у них и к которой они уже привязались, что бывает нечасто во временных семьях. Но в данном случае социальные работники неофициально заранее намекнули им, что девочка навсегда останется у них.

– Но разве это также не нарушение прав возможных приемных родителей? – спросила Чарли. – Наверняка были случаи, когда семейный суд удивляет всех, приняв решение в пользу биологической матери. Тогда социальные работники вынуждены говорить что-то вроде: «Ой, извините, вы не можете усыновить этого ребенка».