Как бы я ни поступила, закончу я этот фильм или нет, меня все равно замучает совесть. По-моему, это несправедливо.

– Я прочитала эту статью Лори, «Врач, которая лгала», – сообщаю я Тэмсин.

– Потрясающий материал, правда? – говорит она. – По-моему, он должен поставить всю нашу юридическую систему на уши.

– Мне показалось, Лори лавирует в ней между пафосом и явными оскорблениями.

– Точно, – хихикает моя собеседница. – Я ничего другого от тебя не ожидала.

– Но ведь это так, – стою на своем я. Ведь это действительно так. Тогда почему я ощущаю себя мелочной, как та бывшая подружка, которую бросил приятель, и теперь ему в отместку она хочет сделать какую-нибудь пакость?

Я избавляюсь от моей услужливой и совсем ненавязчивой подружки и, прихватив адрес Лори, выхожу из кабинета. Ловлю первое же попавшееся такси, уповая на то, чтобы водитель оказался молчуном или монахом-траппистом. Увы, мои мольбы не были услышаны. Я вынуждена выслушать получасовую лекцию про упадок Запада, а все из-за того, что мы забили на промышленное производство, а также предсказание о том, что мы, жители западного мира, вскоре будем за гроши вкалывать на корейских сборочных линиях. Я воздерживаюсь от вопроса, не приедет ли сюда, часом, какой-нибудь кореец, чтобы Лори Натрасс заставил его почувствовать себя последним дерьмом.

Как он смеет не одобрить то, что я делаю? Я вообще еще ничего не успела, не считая разговоров с людьми, чьи имена нашла в папках, которые он мне оставил…

Дом Лори стоит в ряду безупречно-белых вилл на тихой, обсаженной деревьями улице. Входная дверь – деревянная, покрытая черным лаком, с двумя витражами – открыта. Как то всегда бывает со всем, что имеет отношение к Лори, я не знаю, что это значит. Он хочет, чтобы я сразу, без стука, вошла в дом, или же он слишком занят и ему не до таких пустяков, вроде запирания дверей?

Звоню в дверной звонок и одновременно кричу «привет!». Ничего не услышав в ответ, робко вхожу внутрь.

– Лори! – зову я.

В прихожей, приставленный к стене, стоит велосипед. На полу серо-черный холщовый рюкзак, портфель, куртка и пара черных туфель. Над радиатором отопления тянутся вдоль всей стены четыре полки, на которых высятся стопки аккуратно сложенных газет. Напротив – два больших фото в рамках; оба, судя по всему, сделаны или в Оксфорде, или в Кембридже. Черт, где же именно учился Лори? Тэмсин наверняка должна знать.

Между двумя фото – небольшой квадратик стикера. Он полностью нарушает гармонию: кольцо золотых звезд на темно-синем фоне, через который по диагонали пролегла толстая черная линия. Еще один стикер прилеплен на напольные часы в деревянном корпусе в дальнем конце коридора. На нем слоган: «Скажи евро нет». Он оскорбляет меня, но не потому, что я парюсь из-за каких-то там евро, а потому что часы явно старинные и дорогие, и негоже использовать их как место для рекламы. Они немного накренились, как будто устали стоять прямо.

Прямо передо мной на выкрашенной белой краской лестнице высятся груды книг и бумаг. На каждой ступеньке сбоку какая-нибудь стопка, но не с одной и той же стороны, а с разных. И если вам нужно наверх, то придется подниматься зигзагом. Я замечаю газету с логотипом СНРО и несколько экземпляров книги «Только любовь» – одна в твердой обложке и две в мягкой. Готова спорить на что угодно, что Хелен Ярдли не написала в ней ни единой строчки.

Вот если б я написала книгу, стал бы Лори читать ее?

Я не ревную к Хелен Ярдли. Хелен Ярдли потеряла всех своих троих детей. Хелен Ярдли была убита три дня назад.

Я беру в руки книгу в твердой обложке и переворачиваю ее другой стороной. Здесь фотография Хелен вместе с ее соавтором, Гейнор Манди. Они стоят обнявшись, что должно продемонстрировать их дружбу, а также близкие профессиональные отношения. Не иначе как это замысел фотографа, приходит мне в голову циничная мысль. Скорее всего, эти особы ненавидели друг друга.

Я уже собираюсь вернуть книгу на место, когда мой глаз выхватывает руку Хелен на плече Гейнор Манди. Во рту мгновенно пересохло. Эти пальцы, ногти…

Я роняю книгу и принимаюсь рыться в сумочке в поисках кремового конверта. Я уже готова похвалить себя за то, что мне хватило ума не выбросить его в мусорку, но другая часть сознания шепчет «а зря». Если я права, то мне не хочется думать о том, что это может значить.

Вытащив из конверта фотографию, я сравниваю пальцы, держащие карточку, с пальцами Хелен Ярдли на обложке книги. Они идентичны: маленькие квадратные ногти, аккуратно подстриженные.

Не переставая размышлять, я рву фотографию и конверт на мелкие клочки и, как горсть конфетти, бросаю их в открытую сумочку. Я замечаю, что у меня дрожат руки.

Господи, да это же курам на смех. Сколько на свете может быть людей с такими же квадратными ухоженными ногтями? Миллионы.

Нет абсолютно никаких оснований считать, что на фото, которое я получила, изображена Хелен Ярдли, что это она держит карточку с шестнадцатью цифрами. Никаких поводов. Нет оснований думать это потому, что она убита…

Я вздрагиваю и заставляю себя не думать о моих глупых страхах.

– Лори, ты здесь? – снова зову я.

И снова никакого ответа. Заглядываю в две нижние комнаты: облицованную мелким черным кафелем ванную – она в два раза больше моей кухни, – где вижу душевую кабину, умывальник и унитаз, и огромную, в форме буквы L, кухню, совмещенную со столовой. Судя по ее элегантной цветовой гамме разных оттенков ореха и земли – коричневого и бежевого для элитарной публики, – ее лучше описать как пространство, нежели просто комнату. Такое ощущение, будто здесь недавно устраивали вечеринку для восемнадцати человек, которые во время пиршества внезапно запаниковали и поспешно слиняли отсюда. Был ли Лори одним из них? Сколько из пустых двенадцати винных бутылок выпил он сам и кто помогал ему? Неужели он вчера вечером устраивал здесь вечеринку для членов СНРО?

Я на цыпочках поднимаюсь по лестнице на второй этаж, стараясь не наделать шума. Я помню: всего один неверный шаг, и произойдет схождение бумажной лавины, которое нанесет файловой системе Лори непоправимый ущерб. Замечаю конверт, адресованный мистеру Л.Х.С.Ф. Натрассу, и картонную коробку от кроссовок «Найк». На коробке зеленым маркером написано «Отчеты». Л.Х.С.Ф. Это три его средних имени, а также все его награды, деньги и обожание всего мира. У меня всего одно среднее имя, причем ужасное – Марго. Не устань я так от психологического анализа моих романтических импульсов, я бы подумала, что моя любовь к Лори – это неправильно истолкованная ревность. Хочу ли я быть его подружкой, или же в глубине души желаю стать им самим?

Я поднимаюсь на лестничную площадку. Передо мной четыре двери, одна из которых приоткрыта. Приближаюсь к ней и вижу в полумраке какие-то очертания: краешек кровати и чьи-то ноги.

– Лори?

Распахиваю дверь и вижу мистера Л.Х.С.Ф. Натрасса собственной персоной, в мятом сером костюме. Шторы задернуты. Лежа на огромной двуспальной кровати, Лори смотрит телевизор, который стоит на стуле в углу комнаты. Телевизор крохотный и, судя по его виду, древний, как мир. На телевизоре, на самом краю, – металлическая антенна, огромная, размером с сам телевизор. На экране рыдающая женщина в объятиях какого-то мужчины. Звук выключен.

Лори не сводит с них глаз, и эти люди на экране беззвучно произносят какие-то слова. Интересно, он понимает, что они говорят? Хотя нужно ли это ему? Рядом с ним на стеганом одеяле лежит фиолетовый шелковый галстук.

Я включаю свет, но он по-прежнему не смотрит на меня. Ну и пусть, я тоже не буду смотреть на него. Лучше воспользуюсь представившейся мне возможностью хорошенько разглядеть его комнату, о чем я раньше не могла даже мечтать. К сожалению, она очень похожа на его кабинет. Мой кабинет.

На стенах плакаты в рамках с изображением созвездий и планет. На полу два глобуса, подзорная труба рядом со своим футляром, бинокль, несколько гирь, велотренажер. И три книги: «Врачи-нацисты», «Знание в социальном мире» и «В океане безмолвия: первопроходцы космической эры, 1961–1965 годы». Ух ты, классное чтиво перед сном.