Винс пожал плечами:

– Не знаю. Я был рад ее увидеть. Рад, что она счастлива. Думаю, я не осознавал, как много она на самом деле для меня значит до нашей следующей встречи.

– Вы еще встречались?

– Да. Три года назад. В день, когда Джесс сообщила мне, что беременна.

– Не может быть!

– Может.

Когда Винс встретил Джесс, у него не было секса уже одиннадцать месяцев.

А постоянной девушки у него не было уже пятнадцать месяцев.

Последние серьезные отношения закончились, когда он сделал своей девушке предложение.

– Черт, – запаниковав, ответила она на его искреннее предложение. – Боже. Вот дерьмо.

Она сказала, что подумает, но через три недели так и не смогла решиться, и они восприняли это как знак, что им не судьба состариться вместе, и каждый пошел своей дорогой. Сердце Винса было разбито. Раздавлено на осколки. Четыре раза он пытался залечить его сексом на одну ночь, а потом решил вообще исключить отношения из своей жизни.

Теперь он жил в Энфилде. После того как его уволили из «Коулфорд Сван», он полгода пытался найти работу в Лондоне, но почему-то никто не хотел брать работника, умеющего лишь подбирать слова для описания фарфоровых кукол. Постепенно деньги закончились, и ему пришлось уехать из Финсбери-Парк и вернуться в Энфилд. А потом, просматривая газету, он наткнулся на вакансию инструктора по вождению.

Бесплатная машина. Нет начальника. Приличные деньги, если работать много часов. И хотя обучение людей вождению не соответствовало представлениям о карьере, о которой Винс мечтал всю жизнь, это было все же лучше, чем подбирать слова, пытаясь убедить людей купить ненужные вещи.

И вот ему почти тридцать два, он снимает в Энфилде тесную квартиру вместе с пятидесятилетним студентом Кливом, зарабатывает на жизнь обучением вождению и уже начал лысеть. Никто, конечно, еще этого не замечал, но процесс, несомненно, уже запустился. Волосы выпадали все более активно, и он сделал вывод, что однажды у него останется лишь хохолок на затылке, как у тролля.

Он чувствовал, что приближается к среднему возрасту и вскоре навсегда потеряет привлекательность. Уже несколько лет никто не обращал на него внимания; девушки больше не задерживали на нем взгляд. Он стал просто «инструктором по вождению» и ощущал себя инструктором по вождению. Даже начал одеваться, как инструктор по вождению. В нем было «что-то», а теперь он начал это «что-то» терять, а Винс понятия не имел, как найдет без этого девушку.

Поэтому, когда в один солнечный вторник на пассажирское сиденье его «Воксхолл Корсы» села Джесс и замахала, буквально замахала на него ресницами, он неожиданно для себя испытал мощнейший толчок сексуальной энергии.

– Привет, – сказала она. – Винсент Меллон?

Она пробежала по нему оценивающим взглядом, словно примеряла к занавескам.

– Отличная фамилия, – наконец сказала она, отпустив его руку.

– Спасибо. Она, гм… Досталась мне от отца.

– Да, – подтвердила она, убирая за ухо золотой завиток, – обычно так и бывает.

А потом она рассмеялась, здоровым, обильным, щедрым смехом, и Винс решил, что такого невероятного звука он прежде не слышал.

У Джесс не было неуверенности, характерной для новичков. Она без сомнения переключала скорости, болтала без умолку и вела машину с четкостью опытного таксиста.

Она была высокой, около ста восьмидесяти сантиметров. Каштановые волосы до плеч с прожилками золотых прядей, убранные назад пластмассовой заколкой-крабом. Кожа естественного оливкового оттенка, подчеркнутого, как позднее выяснил Винс, с помощью кисточки и разноцветных блестящих шариков.

Не его тип.

В ней не было самобытности и женственности, как в его предыдущих девушках. Она не одевалась по моде, предпочитая хлопчатобумажные брюки со шнурком, сидящие ниже бедер, или выцветшие джинсы с узкими футболками и шлепанцами. Похоже, у нее вообще не было обуви на каблуке, а из украшений она носила только маленькое серебряное сердечко на шее. Раз в неделю она посещала солярий и носила белые стринги, которые выглядывали из-под штанов, как белые кости.

Она была жестче его предыдущих девушек. В юности она сделала два аборта, и еще были какие-то истории с наркотиками, Ибицей, клубами и беспорядочными сексуальными связями, но к тридцати она очень изменилась и теперь пришла к йоге, пилатесу, рыбе на пару и сексуальному воздержанию. Она называла себя «исправившимся гедонистом».

Объяснение, почему она решила научиться водить только в тридцать, было вполне типичным для Джесс:

– Раньше мне это было не нужно. Я была вечно под кайфом, или пьяна, или с парнем.

Она работала продюсером больничной радиостанции в Чейз-Фарм, и ей почти ничего не платили. Жила она над зоомагазином в Энфилде, в однокомнатной квартире, где витал легкий аромат пропитанной мочой соломы. У нее была черная кошка Паша и две полосатые рыбки, Эс и Уизз, а все ее комнатные цветы почти засохли.

Винс узнал все это за десять дней после ее первого урока вождения, сначала из постоянного потока слов, которым она осыпала его, пока они ползли по задним улицам Энфилда, а потом когда проснулся в воскресенье утром в ее квартире, после ночи секса, реально меняющего жизнь.

Их общее воздержание стало общей темой и стимулом сдвинуться с мертвой точки. Они говорили о сексе, словно сидящие на диете и кружащие вокруг тарелки с профитролями люди, взаимно уважающие выдержку друг друга, но втайне ожидающие позволения сорваться.

– Боже, – простонала Джесс потом, откинувшись на подушки, – напомни-ка мне, почему я не делала этого целых два года?

Винс не придумал ни одной причины. У него еще никогда не было такого прекрасного секса – если бы был, он бы точно не отказывался от него целый год.

Джесс знала разные тонкости, использовала реквизит, ругалась во время секса грязными словами. Винс впервые в жизни не ощущал абсолютно никакого контроля над происходящим, и ему это нравилось.

Отчасти он ожидал, что наутро она его выгонит, будет стоять над кроватью, держа двумя пальцами его ботинки и повесив на руку его пальто, но вместо этого она приготовила завтрак – идеально сваренные яйца-пашот на тостах со сметаной и капелькой сладкого соуса чили.

– Уэвос-ранчерос в стиле Джесси, – объявила она и снова залезла к нему в кровать. – Могу посмотреть, как ты вскрываешь желток?

Спальня была покрашена в белый цвет, и места хватало только для огромной кровати. Над кроватью, напротив окна с видом на букмекерскую контору, висел огромный холст с репродукцией каллы. На маленькой белой кухне пристроились бутылки с уксусом и маслом, коробки с дорогой пастой. Ванная тоже была маленькая и белая и наполнялась громким гудением, стоило дернуть за выключатель света. В гостиной стоял маленький деревянный обеденный стол с хромированными, изогнутыми посередине подсвечниками, а перед установленным в этническом шкафу телевизором расположились два маленьких усыпанных подушками желтых дивана.

Она снимала квартиру у подруги, живущей в Сиднее, и было сложно сказать, где заканчиваются вкусы подруги и начинаются вкусы Джесс, но образ жизни Джесс явно стремился к хаосу. Одежда сушилась на радиаторах и стульях. На журнальном столике в беспорядке валялись газеты с прошлого воскресенья, обеденный стол был заляпан грязными пятнами, а на телевизоре лежал апельсин.

– Откуда шрамы? – спросила она, проведя пальцами по его челюсти.

– Не думал, что их еще видно.

– Видно. Они совсем бледные, но есть.

– Пластическая хирургия, – объяснил он. – У меня был неправильный прикус, вот такой. – Он привычно выдвинул вперед нижнюю челюсть. – Вырезали часть кости.

Джесс содрогнулась.

– Ой.

– Не думал, что ты такая чувствительная, судя по этому, – удивился Винс, указывая на татуировки на ее предплечье и бедре.