— Ничего я не боюсь! — огрызнулся Рене. — Ты Бога побойся, бесстыжая… Мертвые тут, два шага отсюда, четверо сразу… А тебе нипочем!
— Мне — нипочем! — подтвердила Марта. — Меня они в свое удовольствие насиловать хотели… Не иначе, и мужиков моих на дереве подвесили… А я об них рыдать должна? Нашел дуру! Станет собака о палке плакать! Сами, как кобели, друг другу глотки порвали… А я жалеть вас должна?! Тебя, дурачка сопливого, еще и пожалеть можно, и приласкать, чтобы не ревел… А то дерьмо вонючее пусть валяется, вороны приберут!
— Заткнись, шлюха! — истерически завизжал Рене и потянулся здоровой рукой к ножу, который валялся неподалеку от Марты.
Она босой ногой отбросила нож и наотмашь дала юноше увесистую оплеуху.
— Куда ты ползешь, сопляк несчастный! — прорычала она. — Жить надоело? Дохлый ты еще, дохлый, понял? Вот разозлишь меня, так, упаси Бог, кишки выпущу, как Мариусу!
Видимо, Рене знал о том, какой ужасной смертью умер Мариус Бруно, поэтому притих. Он всхлипнул, заплакал…
— Ну-у, — протянула Марта, мигом подобрев, — в рев-то зачем, милок? Ты ведь большой парень уже, жениться пора…
Марта пододвинула шкуру, чтобы не сидеть голым задом на холодной земле, и села рядом с юношей.
— Растопить, что ли, очаг? — сказала она. — Все потеплее будет, да и поесть согреем, а?
Марта быстро наколола для растопки лучинок, разожгла огонь в очаге и подвесила на таган котелок с похлебкой, которую сварила для разбойников. Дым вытягивался сквозь дыру в потолке. В землянке сразу же стало жарко, как в бане.
— Хорошо, — улыбнулась Марта, вытягиваясь на шкуре. — Славно! Не горюй, дружок, не горюй! Друга у тебя, что ли, убили?
— Нет, — вздохнул Рене, смахивая слезы. — Это не все… Я невезучий! Все мне не везет… Ни в чем! Никогда!
— Когда-нибудь повезет, — обнадежила его Марта, нежно глядя на юношу. — Сколько тебе лет-то?
— Девятнадцать, в Рождество на третий день будет…
— Везучий ты должен быть, с Христом чуть не в один день родился.
— Какое там! — Рене махнул здоровой рукой. — Без отца родился… Убили его ваши… Братьев четверо было, так всех поубивали. Или так померли… Один я остался, когда с нашего двора в латники герцог позвал. Коня мать купила, оружие отцовское досталось… «Служи, — говорит, — его высочеству, как дед и отец служили…» А!.. Что говорить! Не поймешь ты, не поймешь! У вас тут, за рекой, все чокнутые…
— Рассказывай, рассказывай, милок! — подбодрила его Марта, потрепав по щеке. — Говорят, шлюха — как поп, ей исповедовать можно!
— Богохульница бесстыжая, — вздохнул Рене. Однако продолжил свой рассказ:
— Стал я служить. Был бы кто из братьев или из знакомых кто, хоть из соседей, так легче бы было… А то и вступиться за меня некому, все ругаются, дерутся, начальство порет! Всем молодым легче было, чем мне! Все смеются: ты то не умеешь, ты это не умеешь! А когда смеются, так даже то, что умеешь, и то забудешь! То с коня свалюсь, то копье уроню, то щит… Поножи один раз на руки надел… Три месяца, всю весну так маялся… Ревом ревел, матушку звал, а они, идолы, все смеялись да били… Крысу в котелок бросали… Воды в сапоги наливали… Мочились на сонного, связывали, гвозди в седло забивали!
— Да что же это они, — сочувственно покачала головой Марта. — Начальству не говорил, не жаловался?
— Пожалился раз, да потом сам не рад был… Ничего командир им не сделал, только пальцем погрозил. А меня они поймали, связали, сапогами напинали, а потом штаны сняли да так выпороли плетьми, что я две недели сидеть не мог! Вот и жалуйся!… А потом меня и других ближе к реке поставили, и все стали говорить, что война будет скоро. Ну, думаю, повезет, так отличусь, может, кавалерство пожалуют, хоть пороть не будут!.. Не повезет, так еще лучше — хоть помру и мучиться не буду! А война-то все не начиналась, стояли себе в лагере, в лесу, тайно. Никого никуда не пускают, кормят плохо… Тут подвернулись мне Мишель с Жюльеном. Стали меня защищать, учить, как жить надо… Я думал, они добрые… А они просто без бабы соскучились, вот меня и обласкали… Дальше не хочу говорить… Стыдно…
— Да мне и рассказывать-то не надо, — хмыкнула Марта. — Хошь, сама все про тебя расскажу? Слушай: напоили они тебя вином, зазвали в кусты, повалили… Мишель тебя держал сперва, а Жюльен в задницу вставлял, верно? А потом наоборот, тот держал, а этот вставлял…
— Ага, — вздохнул Рене. — Только стыдно не то, что я от них вырваться не сумел, а то, что они… Приучили они меня, две недели я у них был…
— Заместо шлюхи, — кивнула Марта. — . Понятно…
— Я только ночами, когда все спали, страшился! Грех ведь, содомский грех это! Молил, молил Господа, да попусту… Как после обеда с вином придут, так я веселый становился, даже, знаешь, нравиться стало, когда они ложились, ей-богу!.. Тьфу, прости меня, Господи! Тут я вижу, что уже и покомандовать ими могу, они меня ублажали… Двум моим главным приставалам морды побили, а одного и вовсе удавили в лесу… Подвесили его за шею, а мне из-под ног у него бревно убрать велели… А потом они меня тут же, на травке, да по три раза каждый…
— Бедненький ты мой! — вздохнула Марта. — Такое и баба-то не всякая выдержит!
— А я им уже все прощал… Они меня все-таки в обиду не давали… Меня даже побаиваться стали, я сам кой-каких молодых стал обижать…
— Вот это зря! — неодобрительно покачала головой Марта. — Сам же мучился, неужто не знал, как им плохо?
— Злился я, на всех злился! Думал, что не одному же мне так плохо должно быть… Жюльен с Мишелем помогали. А потом Мишеля с Жюльеном к вам сюда, за реку, послали в разведку. Тут мне бы вовсе проходу не стало, и от старых врагов, и от новых. Один только Арно защищал… — Рене всхлипнул, смахнул слезу и шмыгнул носом. — А они, Мишель с Жюльеном, когда приехали, думали, что он со мной тоже… Ну и злились на меня, били даже… Наконец вчера к ночи сказали, что пойдем за реку войной. Нас, всех четверых, в одну команду отдали. Перешли реку, пришли сюда. Днем разбойников поймали, пытали их ужасно! Шестерых повесили: троих, которых живыми не сумели взять, да троих пытанных, кто ничего не говорил. А одного, Шарль его звать, говорить заставили. Он и рассказал, где землянка. Кавалер этот сказал, что найдет и без проводника, повел нас сюда, все говорил, что бабу даст. Мишелю да Жюльену скажи такое, так они к черту в зубы пойдут… Они и от мужика не откажутся… Арно, тот не охотник до этого дела был…
Тут Рене опять прослезился и смог продолжать рассказ, лишь выпив кружку воды.
— А тот, что тебя выдал, Шатун или Шарль, черт его знает, он еще сказал, что за рекой, на нашей стороне, в лесу живет бортник, который яд делает, чтоб стрелы мазать. У нас, когда разбойников брали, одному в руку стрела попала, неглубоко, а он помер. Вон какой яд! Тогда кавалер Бертран де Фонтенель взял из нашей команды Роже и Марсиаля, и вместе с Шатуном они поехали искать этого бортника. Если они привезут яд, то виконт пообещал, что упросит герцога выдать им кучу цехинов и пожаловать латникам кавалерство, а рыцарю — баронство. Я так хотел пойти!.. А Мишель с Жюльеном не пустили…
Рене опять тяжело вздохнул. Потом продолжал:
— Вот и выходит, что мне не везет! Тут и разговору нет…
— Ты расскажи, что у вас там наверху-то получилось? — сказала Марта. — Ты, что же, один остался?
— Ох, не спрашивай! — простонал юноша. — Так страшно! Ведь недавно еще все живы были… Ну, вышли мы, значит… Начали Мишель с кавалером биться. Арно и я стояли, не мешались. А Жюльен все вокруг них крутился-крутился, да и подставил кавалеру ножку… Тот шлепнулся на спину, а Мишель его, не дав подняться, тут же и рубанул насмерть. А Арно кричит: «Не по правилам! Убийца!» — и на Мишеля… Я ему на помощь… Нет, не так вроде… Сперва они меня обозвали, я на них полез с мечом… А Мишель, он вон какой здоровый… Двинул мне — я и слетел… Вот тут Арно с ним стал драться. Он его так ткнул в пузо, что у Мишеля кишки выпали… Скользкие, как змеи, и вонючие… Дай воды, пожалуйста, мутит…
