— Заехать-то можно, — нерешительно произнес Люций. — Только ведь знаю я тебя! Пойдешь водичку пить, напьешься, скажешь: «Брат Люций, а не подкрепиться ли нам на дорожку?» Само собой, подкрепимся, а потом и причастимся для бодрости. Ну, раздавим кувшинчик, а там выплывет из дальних комнат что-нибудь этакое, кру-у-гленькое, мя-а-конькое и полезет к брату Теренцию под бочок… А после и меня кто-нибудь во искушение введет, спаси Господь! И выберемся мы отсель только к ночи… Ночью-то здесь не больно весело, знаешь ли: Петер Конрад где-то шастает, Якоб Волосатый…
— Убили, говорят, Волосатого.
— Ну и спаси его душу Господь, если так… Только его никто уж не спасет, во пламени адском уж давно корчится…
— Ну так что — заедем?
— Бог с тобой, злодей! — махнул рукой Люций. — Поехали!
Они пришпорили коней и, поочередно подхлестывая лошадь Марты и битюга, галопом рванулись к «Нахтигалю».
Надо сказать, что заезжать в «Нахтигаль» Марте и хотелось, и не хотелось. Хотелось, потому что должна же она забрать оттуда свои сокровища, спрятанные в каморке! И хотелось ей на всю постоялодворскую жизнь со стороны посмотреть, как бы сверху. А не хотелось — по той простой причине, что ее там могли узнать. Правда, никто не видел, как она переодевалась в сарацинское платье, а чадра позволяла разглядеть только глаза, но Марте было все же страшновато! Тем не менее сказать что-либо монахам она не могла…
Доскакали до «Нахтигаля» довольно быстро. Мариус Бруно, увидев монахов, сопровождающих странное существо, которое даже видавшему виды хозяину постоялого двора казалось пришельцем из неведомых миров, выскочил на улицу. Во дворе немедленно столпился народ: выпучив глаза, разглядывали незнакомку. «А ну, как узнают?! — екнуло сердце у Марты. — Тогда хоть удавись, а сраму не оберешься!»
Но в своем одеянии она и впрямь была неузнаваема. В толпе ахали и охали, судили да рядили, особенно бабы:
— Ой, ктой-то?
— Мужик, должно, штаны на ем!
— А задница-то бабья…
— Там не разберешь, полотна-то сколь! На три рубахи хватит…
— Это не полотно вовсе, шелк поди…
— Небось прыньцесса…
— А рази ж и у них прыньцессы бывают?
— Прыньцессы везде бывают. А эта — сарацинская…
— А сказывали, в ихней земле с песьими головами люди живут…
— Нешто не видишь, глаза-то человеческие…
— А может, она только головой человек или — глазами, а остальное — звериное?!
— Замотали-то вишь как!
— Бусурманского ведь рода, чтобы христиан не смущала…
— И как святые отцы не боятся с ней ездить?
— Они от Бога святы, им не страшно. Их Господь пасет…
— А нешо мы не християне? Господь всех пасет…
— Так святые отцы ему во ангельско войско предназначены, их особо холят, вроде как господа — латников…
— Гля, слезают уже! Ну-ка, подадимся отсель от греха, а то еще порчу наведет бусурманка-то…
— И то верно…
Толпа подалась в сторону. Монахи с боков, Марта посередке прошли в двери постоялого двора. Хозяин, Мариус Бруно, радушно улыбаясь и низко кланяясь, поцеловал монахам руки и, когда его снисходительно перекрестили, пустил слезу умиления.
— Чего изволите, святые отцы? — подобострастно спросил Бруно. — Время пообедать по-хорошему…
— Ты прав, — согласился брат Люций, — только подай-ка нам в отдельной комнате, потише где, поспокойнее… Чтобы пищу принять с благолепием, без мирской суеты…
— Извольте наверх, святые отцы, прошу… — засуетился Мариус Бруно.
Поднялись наверх, в ту самую комнату, где вчера ночью пировали Ульрих и бароны. Бароны, как известно, уже рано утром уехали в Визенфурт, и после них пришлось изрядно прибирать; сейчас все тут было чисто и опрятно.
Марте почему-то стало смешно; она вспомнила, как ее сюда внес Марко и как она лежала в луже мочи, и как Марко, уложив ее на стол… Но стыда не было. Марта уже не умела стыдиться таких воспоминаний. Просто было смешно вспоминать вчерашнее…
Монахи уселись за стол, жестом указали Марте, чтоб она тоже уселась, и деловито принялись заказывать.
— Значит, так, — начал брат Люций, — жбан пива, холодного… Это раз. Гуся жареного с чесноком, два! Лапши пожирнее, окорочок попостнее — три!
— Рябчиков копченых штук пять, — добавил Теренций.
— Шесть, брат Теренций, три тебе и три мне…
— Верно! Луку, капусты квашеной, яблок моченых…
— Хлеба каравай, сыру четверть круга… Хватит, может?
— А вина? — спросил Мариус. — Вина не угодно ли?
— Пару кувшинов, похолоднее, — милостиво согласился Люций.
— А даме? — спросил Мариус.
— А черт ее знает, прости Господи! — отмахнулся Люций. — Кто ее знает, чего они едят, сарацинки эти… И не спросишь, не понимает… Ладно, свинину ей не давай, это они не едят, я точно знаю. Вина тоже не надо, не пьют они, Аллах запретил или Магомет, не помню! Каши ей навари из отрубей, съест, должно быть…
Проворные слуги довольно быстро уставили стол выпивкой и закуской. Монахи, потирая руки, взялись за еду, деловито оприходовали гуся, рябчиков, кружку за кружкой дули вино и пиво, смачно хрустели мочеными яблоками…
Марта, которая, вообще говоря, была не прочь поесть, вынуждена была глотать слюнки, но не притронулась даже к отрубям — ведь для этого ей нужно было открыть лицо. В комнате то и дело появлялись слуги с новыми подносами, уносили и приносили новые закуски, нередко заглядывал и сам хозяин. Да и монахи, какими бы они ни были невежественными, уж наверняка не спутали бы свою землячку с сарацинкой.
— Гляди-ка! — ахнул пьяноватый брат Теренций. — А ведь не ест ничего басурманка…
— Может, у них пост какой? — предположил Люций. — А может, им и отруби нельзя?
— А-а! — догадался Теренций, глодавший гусиную ножку. — Есть-то она, может, и хочет, да морду открыть боится! Грех, видишь, по-ихнему!
— Язычница! — понимающе сказал Люций. — Надо бы окрестить ее в веру истинную… Эй ты, бусурманка, жрать хочешь? Ням-ням-ням! Не понимаешь? У-у-у, морда эфиопская!
— Не хочет есть, и не надо… — сказал Теренций. — Насильно кормить не будем, а то еще графу скажет, что обижали, ежели морду ей размотаем…
— Нет, насильно не будем, — аппетитно рыгнув, согласился Люций. — А то еще удавится или еще чего с собой сделает, а нам отвечать…
Монахи уплели все, что было на столе, не забыв даже миску с отрубями, предназначенную для Марты.
— Уф-ф-ф! — поглаживая пузо, довольно пыхтел Теренций. — Господи, благодарю тебя за хлеб наш насущный!
— Слава тебе, Господи! — протяжно пустив ветры, произнес Люций. «Тьфу, бесстыдник», — хихикнула Марта про себя и остро пожалела, что не может сейчас открыться и составить монахам компанию — в еде и выпивке, а потом и во всем прочем, ко всеобщему удовольствию… Ей не привыкать обслуживать и двоих сразу, и даже троих… А монахи ребята хоть куда!
— Как бы насчет вздремнуть, а, брат Люций?
— Вздремнуть бы не мешало. — Люций сонно моргнул. — До вечерка…
— А лучше — до утречка… — сладко зевнул Теренций. — Эй, хозяин!
Мариус Бруно возник словно из-под земли.
— Чего изволите?
— Нам бы в кроватку, — жеманно попросил Теренций, — на перинки…
— Прошу! — Предупредительно поддерживая монахов под руки и непрестанно кланяясь и лебезя, Мариус Бруно проводил монахов по лестнице, провел через двор и довел до дверей комнаты в том самом здании, где прошлой ночью Марко и Марта чуть не угодили под самострел и вдруг установили между собой родственную связь. Комната была та же: на стенах виднелись свежие отметины от стрел.
Монахи улеглись и почти сразу же захрапели, да так, что стекла в окнах задребезжали. Марта, чтоб унять голод, выпила две кружки воды из бочонка, стоявшего в углу комнаты. Вода была свежая, но есть захотелось еще больше.
«Если они не привезут меня в Шато-д’Ор к утру, — горестно подумала Марта, прислушиваясь к песням своего живота, — я подохну с голодухи… Надо же было Марко забыть про меня… Почему они не заехали сами?» А вдруг Ульрих и Марко уже погибли, преданные монахами или маркграфом, а ее теперь везут не к Марко в Шато-д’Ор, а куда-нибудь в глушь, чтобы там, подальше от посторонних глаз, — прирезать. «А что? — испугалась она своих мыслей. — Ведь может так быть… Прирежут да в болоте утопят… „Сбежала, — скажут, — а куда, не ведаем!“ Да и искать-то уж, может, некому!» Марта вздохнула, всхлипнула и, утирая нос чадрой, стала тихо плакать о своей горькой судьбе, грешной и никчемной жизни…
