Удод, например, жил в удобном доме в западной части города, и сейчас, направляясь домой по извилистым улочкам города, он воочию видел расцвет Макора. Резиденция правителя производила величественное впечатление. В ней он вершил беспристрастный суд, защищая землю и имущество тех, кто обращался к нему за справедливостью. По древним еврейским законам у слабого были права, бедняк мог попросить помощи у соседей, налоги накладывались по справедливости, а наказание не могло быть чрезмерным. Лавки, что стояли в начале поворота дороги, были полны товарами, доставленными из разных частей света: фаянс из Египта, парча из Индии, шелк из Персии, изящные бронзовые изделия с Кипра, красивая глиняная посуда с греческих островов и великолепные железные изделия из соседнего финикийского города Акко плюс обыкновенные товары, которые караваны регулярно доставляли из Тира, Сидона и Дамаска. С задней части лавок стояли просторные дома, первые два или три фута которых были сложены из камня. Завершались они деревянными стенами, на которые накладывалась штукатурка. Потолок держался на надежных деревянных стропилах, и вокруг дома располагался уютный дворик. Слева от Удода стоял древний храм Эфера, скромное здание, в котором люди поклонялись Яхве, а напротив – лавка, где продавались товары повседневного спроса: вино и оливки, хлеб и шерстяные ткани, мясо и рыба, выловленная в море у островов.
Две особенности были свойственны Макору в те времена. Во-первых, ни одна из лавок не принадлежала евреям, поскольку по происхождению они были люди пустыни, не привыкшие заниматься коммерцией, и инстинктивно чурались таких занятий, как содержание лавки или ростовщичество, – частично потому, что у них не было склонностей к таким занятиям, а в какой-то мере и потому, что они прыжком перешли от кочевой жизни к оседлой и испытывали любовь лишь к земле и смене времен года. «Пусть финикийцы и хананеи торгуют в лавках и имеют дело с золотом, – говорили они. – Мы будем гонять наши стада, и в конце пути нам будет лучше всех, потому что мы окажемся ближе к Яхве».
Второй отличительной особенностью было то, что в культурном смысле Макор оставался скорее все же хананейским городом. Например, он вел летосчисление по старому календарю Ханаана, который делил год на два времени, теплое и холодное, и в Макоре год начинался по старому стилю – когда холода подходили к концу, но во всех остальных частях еврейской империи отсчет нового года начинался, когда завершалось теплое время года. И облик храмового здания, и его ритуалы брали начало в Ханаане, ибо в этих местах с незапамятных времен поклонялись Элу, Баалу и Астарте. И было только логично, что, когда внук Эфера утвердил в городе культ Яхве, для храма нового божества просто несколько перестроили здание, служившее старому божеству. Фактически, когда обыкновенный житель Макора простирался перед Яхве, он вряд ли осознавал, какому богу поклоняется, потому что Эл перешел в Баала, тот – в Эль-Шаддаи и все они – в Яхве, бога Моисея, Учителя нашего.
То были великие годы, когда складывался еврейский ритуал. Из Иерусалима царь Давид и его священники старались распространить по всему Израилю ясную и недвусмысленную религию, но в Макоре эти реформы приживались медленно. Его маленький храм продолжал действовать как средоточие древних общинных ритуалов, а не суррогата общенациональной религии.
Дом Удода стоял ближе к концу улицы. Много лет назад он был возведен его предками, и с тех пор в нем обитали поколения достойных людей, которые старались вести достойную жизнь. Как хананеям, им часто приходилось притворяться, скрывая свою приверженность Баалу, но эта двойственность осталась в далеком прошлом. Последние поколения стали преданными приверженцами Яхве; они проводили сыновьям обрезание и выдавали замуж дочерей за представителей лучших еврейских фамилий. Этот процесс ассимиляции достиг своего пика, когда Удод обручился с единственной дочерью Шмуэля бен-Цадока бен-Эфера, еврейского священнослужителя, и теперь эта пара обитала в семейной резиденции.
Большей частью она была построена из камня, а от белых стен внутренних помещений шло ощущение прохлады. Две комнаты были украшены красно-синими фресками. Они не изображали никаких сцен, а напоминали о пустыне, откуда некогда пришли евреи, и о холмах, что когда-то были домом хананеев. Но главным украшением жилища была двадцатисемилетняя Керит, любимая жена Удода. Она была чуть выше Удода и гораздо более стройная. У нее были правильные черты лица и, как у мужа, крупный нос, синие еврейские глаза, темные волосы и кожа цвета слоновой кости. Муж беспредельно любил ее, и, поскольку он знал, что Керит любит украшения – но не столько дорогие, сколько произведения искусства, – он часто покупал ей покрытые глазурью фарфоровые изделия из Египта или эмаль с Кипра. Все эти скромные сокровища она хранила в ящичках розового дерева и носила только тяжелый серебряный браслет из Персии, украшенный большим куском необработанного янтаря, доставленного из северных стран. На фоне ее любимых легких шерстяных хитонов янтарь лучился золотистым сиянием, которое сочеталось по цвету с широкими желтыми полосами – Керит часто украшала ими подолы своих накидок. Она была на редкость проницательной и умной женщиной, преданной детям и обожавшей своего маленького толстенького мужа. Между ними царили добрые и сердечные отношения, поскольку, хотя в Макоре были и более красивые мужчины – а во время десятиминутной прогулки по улицам Керит видела многих таких, – среди них не было никого, кто так обожал бы ее. Между ними существовало лишь одно серьезное различие, и оно имело очень важное значение: Керит была дочерью глубоко религиозного человека, который едва ли не встречался с Яхве лицом к лицу, и она унаследовала от него преданность этому божеству. Удод же, как строитель, которому приходилось копаться в земле, с готовностью признавал Яхве, но по своему нелегкому опыту знал, что почвой правит Баал, и для строителя было бы глупо не обращать внимания на это или чернить божество, постоянно властвующее в земле, с которой он должен работать. Такая двойственность существовала во многих семьях Макора, но обычно мужчина склонялся принять еврейского бога, а жена упрямо держалась за старые семейные божества. В случае с Удодом причиной тому было, что семья Ура с незапамятных времен имела дело с землей, почему этот процесс и имел обратный характер, но он жил с женой в мире и согласии, потому что каждый из них терпимо относился к духовным ценностям другого.
И вот в этом месяце Абибе, весной 966 года до нашей эры, когда днем лили весенние дожди и в сухих вади стали бурлить потоки воды, когда на полях пошел в рост и созревал ячмень, а на болотах расцветали анемоны и цикламены, кивая бутонами тем странным растениям, водяным лилиям, которые потом люди другой религии назовут «индейской репой», – вот в этом месяце Абибе, завершившем восстановление стены, расстроенный Удод шел домой. Жена встретила его на пороге дома, и он тяжело опустился на твердую изразцовую лавку.
– Я обеспокоен, Керит, – сказал он.
– Я видела твои новые стены, и они выглядят очень надежными. – Она принесла ему ячменные печенья, горячее вино с медом, и Удод расслабился.
– Когда я осматривал их сегодня, то обратил внимание на богатства этого города. На задах улицы стоят лучшие красильни на всем севере. За стенами раскинулись места стоянок для отдыха верблюжьих караванов. И еще эти крепкие хорошие дома… Керит, этот город служит искушением для всех наших врагов на западе. Ведь он – ворота к Иерусалиму.
– Но разве не поэтому ты и построил стены? – спросила она.
– Стены отбросят их. В этом я уверен. Но знаешь, как мы потеряем этот город?
Она знала. Как и все молодые женщины Макора, она часто ставила на голову кувшин для воды и, миновав сторожевые ворота, по темному проходу спускалась к источнику. И вот как-то во время осады, которой Макор подвергся четыре года назад, когда она носила своего первенца, она предприняла это опасное путешествие и слышала, как финикийские солдаты старались пробить слабые защитные стены. Все люди Макора понимали, что, если финикийцы пустят в ход стенобитные орудия против стен, ведущих к источнику, вместо того чтобы стараться сокрушить старые городские стены, они захватят Макор. И нелогично было предполагать, что при следующем нападении, когда вокруг города выросли такие могучие новые стены, захватчики откажутся от такой победной стратегии, как пролом стен у источника. Керит прекрасно понимала, что, если финикийцы в самом деле решат захватить Макор, у них это получится, и она знала, что новые стены, возведенные ее мужем, таят в себе не столько безопасность для города, сколько дополнительный риск. Но в осторожных разговорах, которые велись несколько недель тому назад, она отказалась признавать эти факты в силу сложных причин, которые теперь и заставляли ее молчать. Она любила своего коротышку мужа и защищала его от таких людей, как правитель, который с насмешкой относился к Удоду, но и кроме того, она знала, что, если Удод возьмется возводить в Макоре какое-то броское новое здание, ей придется остаться в этом городе, как заключенной, и ее мечтам о будущем придет конец.
