– Эль-Шаддаи, ты, кто в горних высях, ты, кто в бурях, мы вверяем себя в твои руки. Учи нас и веди по тем тропам, которыми нам суждено пройти! – И он простерся перед алтарем, ожидая указаний. Но их не последовало.

Неприятности начались из-за того, чего ни Цадок, ни Уриэль не могли предвидеть. Много поколений мудрецы клана Цадока почитали Эль-Шаддаи, понимая, что, пусть даже египтяне и хананеи могут видеть своих богов, Эль-Шаддаи невидим и у него нет какого-то особого места обитания. Патриархи ибри недвусмысленно поддерживали и развивали эту концепцию, которую принимали мудрецы клана, но среднему ибри, который не был философом и не углублялся в теорию, было трудно представить себе бога, который нигде не живет и даже не имеет телесного воплощения. Такие люди были готовы согласиться с Цадоком, что их бог не живет вон на той горе – она виднелась вдали, – но подозревали, что он обитает на соседней вершине, и, говоря это, они представляли себе старца с белоснежной бородой, живущего под пологом роскошного шатра, которого они когда-нибудь смогут увидеть и прикоснуться к нему. Если спросить их, они бы ответили, что, как им кажется, Эль-Шаддаи очень походит на их отца Цадока, но у него борода длиннее, голос громче, а взгляд проницательнее.

По мере того как эти простодушные ибри устраивались под стенами города, им все чаще попадались на глаза процессии хананеев, которые, выйдя из главных ворот, поднимались на гору, что лежала к северу от Макора, направляясь к ее вершине, где обитал Баал. Они видели ту радость, с которой люди спешили на встречу со своим богом. И ибри стали потихоньку, шаг за шагом привыкать к мысли, что Баал, который конечно же живет на горе, и Эль-Шаддаи, о котором говорят нечто подобное, должны иметь что-то общее. Сначала осторожно, а потом открыто они начали подниматься по тропе к месту обитания Баала, где нашли вознесенный на самую вершину монолит. Это был понятный для них, осязаемый материальный предмет, и после долгих поисков на горе группа мужчин-ибри нашла высокий камень таких же размеров, что и у Баала. И как-то беззвездной ночью они с трудом втащили его на вершину горы, где установили недалеко от обиталища Баала.

Но еще до того, как Цадок и Уриэль услышали об этом неожиданном развитии событий – оно обеспокоило и того и другого, – более насущная проблема потребовала немедленного разрешения. Как-то через Макор проходили три девушки-ибри с кувшинами для воды. Они услышали шум толпы, и с главной улицы их увлекли к маленькому храму, возвышавшемуся над тем местом, где когда-то стояли четыре монолита. Храм был посвящен Астарте, и перед его воротами танцевал обнаженный юноша. Девушки-ибри никогда не видели ничего подобного. В конце этого эротического представления по ступеням храма взбежала какая-то женщина и, сбросив одежду, страстно обняла его, а он под аплодисменты толпы увлек ее в глубину маленького храма. Девушки ничего не рассказали Цадоку, но у лагерных костров пошли приглушенные перешептывания и дискуссии, так что на следующий день сыновья Цадока Эфер и Ибша отправились в город посмотреть такое же представление, – но на этот раз танцевала женщина, которая наконец выбрала себе спутника из похотливой толпы.

– Что тут происходит? – спросил Эфер, и ему объяснили:

– Священный обряд, чтобы росли наши семена.

– А любой ли может…

– Если ты возделываешь землю.

Хананей провел двух ибри к воротам храма, постучал в них и сказал симпатичной молодой девушке, открывшей их:

– Эти двое – землепашцы. Они хотят помолиться.

И она одарила Эфера тем опытом, который помог разобраться в событиях этого лета.

Ночью в лагере ибри пошли новые разговоры, и в последующие дни несколько мужчин оставили работу и ускользнули в город. Это смятение умов наконец обратило на себя внимание Цадока, причиной чему послркило поведение молодой замужней женщины по имени Яэль. Она, взяв кувшин, в свою очередь отправилась в город за водой, но потом ускользнула в сторону, к маленькому храму, где стала ждать танца обнаженного юноши, а в завершение его торопливо рванулась к танцору, оставив свой кувшин у дверей храма.

Услышав о ее проступке, Цадок схватился за голову. В его руках горн из бараньего рога издал мощный звук. И тогда мрачное эхо разнесло по долинам, что к ним пришло зло. Они собирались, мучимые раскаянием. Многие мужчины и одна женщина понимали, почему разгневался Эль-Шаддаи. Они были готовы предложить воздаяние, но, когда Цадок, полный ярости, заявил, что эта женщина Яэль потеряла право на снисхождение и, как требует древний закон, она должна быть забита камнями до смерти, трое мужчин, виновных в тех же прегрешениях, тайком увели женщину и нашли для нее убежище в стенах города.

Тем же вечером Цадок услышал о камне, посвященном Эль-Шаддаи. Утром он собрал своих приближенных и по крутой тропе поднялся на самый верх горы, где, в первый раз увидев монолит Баала, склонился перед ним с подобающим уважением. Но рядом с древним монументом он заметил еще один, недавно поставленный, – скала в честь незримого бога ибри. Она была украшена цветами, а на верхушке торчала голова жертвенного ягненка.

– Осквернение! – вскрикнул он и с помощью соратников сорвал голову ягненка. Затем он уперся спиной в камень, пытаясь расшатать его и скатить по склону горы, но ничего не добился – монолит продолжал стоять, насмехаясь над ним.

Смущенный и обеспокоенный, старик спустился по склону и в первый раз со дня соглашения вошел в Макор и через весь город направился к храму, чтобы увидеть его своими глазами. Теперь перед ним никто не танцевал, но он мог представить себе этот омерзительный обряд. Не скрывая отвращения, он покинул храмовую площадь и, найдя правителя Уриэля, обрушился на него с прямым вопросом:

– Ты дал убежище этой шлюхе Яэль?

– Женщина вошла в нашу общину.

– В вашем храме со шлюхами мужского и женского пола?

– Мы с незапамятных времен поклоняемся Астарте.

– И ты оправдываешь возведение камня в честь Эль-Шаддаи? На вершине, отданной твоему собственному богу?

При этих словах Уриэль нахмурился. Никто не говорил ему о появлении нового монолита, и, если он в самом деле там стоит, это может привести к неприятностям. Он знал о визитах мужчин и женщин ибри к храмовым проституткам и оправдывал их, потому что такого рода близость в целом вела к межрасовому обмену; Макор был заинтересован, чтобы земледельцы-ибри производили как можно больше зерна, и многовековой опыт доказал, что его может обеспечить лишь поклонение Астарте. Он знал и о появлении Яэль в Макоре и сам лично нашел ей пристанище у вдовца-хананея – браки между двумя группами должны были способствовать ускорению ассимиляции. Он предполагал, что станет свидетелем, как еще несколько групп ибри обоснуются в пределах городских стен, и он будет только рад тому дню, когда и хананей выйдут из города и начнут заключать браки с ибри. Насколько он видел, у них были очень привлекательные женщины, и он считал, что его сограждане должны думать так же. Взаимный обмен женщинами был одним из традиционных путей, которыми новички становились частью города, и он надеялся, что этот процесс будет ускоряться.

Но возведение монумента чужому богу и тем более в святилище Баала – это было нарушением всех норм и правил, и терпеть его было недопустимо. Собрав охрану, он вместе с Цадоком отправился ознакомиться с ересью, и, когда два вождя по спиральной тропе поднялись к священному месту, они с равным отвращением уставились на новый монолит в честь Эль-Шаддаи. Уриэль поразился, поскольку обязан был верить в верховенство Баала, который, как ему известно, весьма ревнивое божество. Цадок впал в ярость, поскольку предположение, что Эль-Шаддаи – не более чем очередной бог хананеев, представленный в виде камня, было унижением для бога ибри. К удивлению Уриэля, старый патриарх совершенно серьезно взялся сталкивать вниз водруженную скалу, но, только когда воины охраны разрыхлили копьями землю у подножия нового монолита, им удалось опрокинуть этот оскорбительный монумент, который с грохотом полетел вниз по склону.