– А затем?

– Может быть, найдем какой-нибудь нетронутый уголок в Аравии, – предположил Брукс. – Думаю, нам все же удастся сделать великолепные кадры каравана на водопое у источника.

В аэропорту, когда Бруксы уже были готовы подняться на борт реактивного лайнера, который меньше чем через четырнадцать часов доставит их домой в Давенпорт, Кюллинан испытал какой-то подсознательный порыв, который, как он уже успел понять, мог ввергнуть его в неприятности. И когда член правления, обвешанный камерами с цветными слайдами, которые дадут тысячам людей представление о Святой земле, направился к огромному лайнеру, Кюллинан спросил:

– А у вас есть хорошие снимки нашего аэропорта?

Профессор не уловил юмор этого вопроса и счел его за личное оскорбление. Он уже был готов что-то ответить, но внезапно представил себе цветной слайд этого огромного аэропорта, куда такси доставляли еврейских чиновников с атташе-кейсами, где виднелись солдаты в форме израильской армии, – и зрелище это ошеломило его. Он вспомнил, что, когда его судно пришвартовалось в старом порту Хайфы и он впервые увидел Святую землю, по пирсу легкой походкой прошла фигура, задрапированная в длинное одеяние, которое, должно быть, носил и Иисус две тысячи лет назад. И в это знаменательное мгновение профессор Брукс осознал, в чем цель его жизни: читать лекции по всей Америке, сопровождая их показом слайдов Святой земли, дабы люди осознали, как родилась великая религия. И теперь он не сомневался, что этого не добиться, если показывать слайды городов современной застройки. Библия говорит о древности. Люди, которые упоминаются в ней, которые участвовали в описанных в ней приключениях, были совершенно иными, и он сомневается, захочется ли ему когда-нибудь вернуться в еврейскую часть Палестины. К тому же этот нахальный молодой землекоп Кюллинан раздражал его, и он подумал: «Вернувшись домой, я поговорю о нем на правлении. Тот ли он человек, который должен представлять нас на Святой земле?»

Кюллинан же, глядя, как этот раздосадованный человек направляется к самолету, подумал: это разбило бы его сердце, знай он, что, когда ученики Иисуса собрались в Тиберии, святой Петр, наверно, сказал: «Слышь, Иаков. Мы за три вечера до Иерусалима не доберемся», а Иаков, скорее всего, ответил: «Доберемся, если копаться не будем». Он подумал о Макоре и вспомнил, как было трудно представить его в любой из прошедших веков: если этот город с тысячью жителей существовал шесть тысяч лет, то это значило, что в пределах его стен прошло существование четверти миллиона человеческих особей. Просто невозможно было осознавать, что в среде этих простых людей развивались и отделялись друг от друга иудаизм, христианство и ислам. В бытие своем они не расхаживали закутанными в простыни и, должно быть, принимали многие из своих главных решений, когда оказывались в таких могучих городах, как Антиохия или Кесария, – или же в таких великих, как Иерусалим и Рим.

– Господи! – вознес он к небу молитву всех археологов. – Как бы я хотел увидеть Макор в дни его подлинного существования!

Но из-под колес огромного самолета уже убрали тормозные колодки, и он был готов к взлету. Двигатели взревели, и провожающие заткнули себе уши. Лайнер помчался по взлетной дорожке, набирая скорость. Оторвавшись от Святой земли, он плавно развернулся в сторону моря и направился в Давенпорт, штат Айова.

Возвращаясь обратно к раскопкам, он размышлял, как профессор Брукс представляет себе религию – с его точки зрения, и эти места, и эти люди были обречены вести такой же образ жизни, как в древности. По пути он обратил внимание, что за ним неотступно следует какая-то машина, и, обернувшись, увидел красный джип, которого знали на всей Святой земле. За рулем, возвышаясь, как гигант, летящий в космосе, восседал очень высокий блондин. Он был без шляпы и в темно-коричневой мешковатой церковной рясе. Он держал рулевую баранку так, словно собирался выдрать ее с корнем, и его джип, который он безостановочно гнал вперед, подскакивал на ухабах. По всей видимости, он направлялся в Макор, и Кюллинан обрадовался, увидев его. Вырвавшись вперед, он остановил свой джип у дверей и, влетев в кабинет, сообщил:

– Едет отец Вилспронк! Скажите архитектору, чтобы он подготовил чертежи!

Через мгновение дверь с грохотом распахнулась, и могучий коричневорясый священник кинулся приветствовать Элиава и Табари. За те годы, что он работал с ними на тех или иных раскопках, между ними установились теплые товарищеские отношения. Рухнув в кресло, он навалился грудью на стол и взял Кюллинана за руки.

– Много ли непонятных вещей выкопали вы из моей земли? – потребовал он ответа, но в его словах не было ничего предосудительного, потому что постоянные интеллектуальные изыскания отца Вилспронка оставили такой след на Святой земле, что она каким-то странным и многозначительным образом стала его вотчиной. Девятнадцать лет назад, молодым священником из Голландии, куда он в один прекрасный день мог бы вернуться кардиналом, он прибыл в Палестину на борту того же судна, что доставило и профессора Брукса. И, ступив на берег, он спросил себя: возможно ли спокойно и вдумчиво разобраться, что происходило на Святой земле в первые четыреста лет христианства? Тогда он и начал собирать воедино обрывки знаний, имевших отношение к этой проблеме, и по мере того, как шли годы, он стал ведущим в мире знатоком этого вопроса. Какое-то время ему пришлось служить приходским священником в Германии, что отвлекло отца Вилспронка от его заветных занятий; несколько лет он провел в Риме рядом с влиятельными кардиналами, которые явно оказывали ему благоволение и продвигали на высокие посты. Они давали возможность изучать ватиканские документы первых веков христианства – но он не мог заниматься своими раскопками. И ему всегда удавалось найти какого-нибудь преуспевающего мирянина-католика, который и снабжал его средствами, необходимыми для возвращения в Палестину и продолжения изысканий. И теперь он улыбался Кюллинану, с которым познакомился несколько лет назад в пустыне Негев, где они оба работали на Нельсона Глюека.

– Итак, Джон, – сказал он с интонацией хитрого малыша, который поддразнивает отца, – ты же знаешь, что я хочу.

– Сейчас все будет, – ответил Кюллинан и попросил Табари поторопить архитектора, но, прежде чем араб собрался, в дверях появился специалист из Пенсильвании с рулонами чертежной бумаги, которые он раскатал на столе. На них были, как отец Вилспронк и надеялся, подробные изображения очертаний фундамента, вскрытого в VII разрезе, где над остатками еврейской синагоги поднялась византийская базилика. Бросив на нее лишь беглый взгляд, Вилспронк принялся тщательно изучать кладку синагогальных камней. Покончив с этим, он попросил показать ему рисунок резного камня, который был найден вмурованным в стену базилики, и несколько минут молча изучал эту выдающуюся находку, а затем спросил:

– Где именно она была в стене?

Появились фотографии, и гигант священник смог отчетливо представить себе картину, которая в тот день открылась перед участниками раскопок. Наконец он повернулся к архитектору и спросил:

– Вы прикидывали и другие проекции?

Тот откашлялся:

– Учтите, что длина стены, которую мы обнаружили, составляла всего…

– Я знаю, – прервал его священник. – Но считаю, что вы могли сделать кое-какие наброски.

Архитектор развернул большой лист, на котором обе стены были изображены в том виде, в котором их нашли, камень к камню, – а дальше он подробно пририсовал, как они должны были выглядеть в действительности. Если бы наблюдатель со стороны хотел стать свидетелем подлинных тайн археологии, понять, каким образом его современник старается постичь ход мышления давно исчезнувших людей, ему стоило бы посмотреть на этот рисунок архитектора из Пенсильвании. Основанием для его выводов были всего лишь двенадцать сохранившихся футов базилики, вытянутых с северо-запада на юго-восток; под ними он под прямым углом изобразил ранее воздвигнутую синагогу и, руководствуясь лишь этими хрупкими остатками, воссоздал законченные здания, и, как потом выяснится в ходе будущих раскопок на Макоре, они очень напоминали настоящие.