Для Готтесмана этот момент был полон невыносимой боли. Последний еврейский праздник, на котором он присутствовал, состоялся в Гретце, когда его большая и знаменитая семья отмечала Пасху 1935 года. В тот вечер кидуш читал его внучатный дядя Мордехай, и пятьдесят пять стаканов были налиты вином до краев – и за Шолома-романиста, и за Ицхака, профессора химии, и за Рашель, которая стала первым социальным работником в Гамбурге, за пять раввинов, двух поэтов, трех музыкантов и за честных бизнесменов. То была Пасха песен и скорби, потому что отец Готтесмана предвидел, что должно случиться, и уже в конце недели отослал своего сына Исидора в Голландию. Пятьдесят пять стаканов были наполнены вином в ту ночь, когда большая семья дружно пела «Козленок, козленок за два гроша» – и все пятьдесят пять, кроме двух человек, сгорели в пламени холокоста. «Кто даровал нам возможность этих минут», – молился воджерский ребе, и Готтесман почувствовал, что не в силах воспринять торжественность этого мгновения; К нему снова пришло головокружение, которое поразило его в то утро в самом сердце арабских деревень. И он медленно и осторожно сжал стакан с вином в ладонях, чтобы скрыть, как они дрожат.

По завершении молитвы жена раввина встала из-за стола и приоткрыла дверь, дабы проходящий мимо странник мог войти в нее, а муж ее налил пятый стакан вина и отставил его в сторону дожидаться такого странника; и тут пришел черед одного из самых торжественных и трогательных моментов еврейской жизни, который в тот вечер и сохранил Готтесману душевное здоровье. В Пасху, этот радостный праздник исхода евреев из египетского плена и их стремления к свободе, существует обычай, при котором самый юный член семьи мужского пола звонким голосом задает четыре традиционных вопроса, ответы на которые и объясняют смысл Пасхи. Но поскольку тут не было мальчика, и ребе, и его жена, и Готтесман повернулись к Илане, как к своему любимому ребенку, и она густо покраснела.

В таком атеистическом поселении, как Кфар-Керем, не было принято отмечать еврейские праздники, потому что твердоголовые последователи Шмуэля Хакохена были убеждены, что еврейская религиозность в массе своей и архаична, и вообще оскорбительна; но если какие-то отдельные семьи хотели соблюдать Пасху, как память о свободе, они могли это делать. Натаниель Хакохен с женой никогда к ним не относились, но в домах у подруг Илана несколько раз присутствовала на этом торжественном празднике, так что, по крайней мере, примерно представляла себе его ритуал. Запинаясь, она прошептала знаменитый предварительный вопрос: «Почему эта ночь отличается от всех других ночей?» И тихим голосом задала первый вопрос: «Почему в другие ночи мы едим хлеб на дрожжах, а сегодня пресный?» Трое евреев хором пропели ей ответ, и она запнулась в нерешительности на втором вопросе: «Почему в другие ночи мы едим овощи, а этим вечером только горькие травы?» И снова слушатели хором дали объяснение, и она приступила к третьему вопросу.

Она забыла его. Готтесман покраснел, словно был взволнованным отцом, на ребенка которого смотрят сотни глаз. Ребе заерзал. Наконец его жена прямо показала Илане на свои руки – мытье их и было темой третьего вопроса, но Илана решила, что ей показывают на стул. «Ну да! – звонко вскричала она, полная детского восторга. – Почему в другие вечера кто-то сидит расслабившись, а другой напряженно, а вот сегодня всем хорошо?» Это был четвертый вопрос, но ее никто не поправил, потому что из арабского квартала ударил треск автоматных очередей, и Готтесман, вскочив, схватил оружие и рванулся в открытые двери.

Илана рефлекторно тоже вскочила из-за пасхального стола и кинулась к своему оружию, но ее остановила жена раввина.

– Сегодня пасхальная ночь, – сказала она, снова усаживая Илану на стул.

Она вернулась к дверям и снова распахнула их, а ее муж продолжил оставшуюся часть праздника, задав вопрос: «Почему мы оставляем открытой дверь? Почему мы наливаем лишний стакан вина?» – и теперь Илане пришлось отвечать, сохраняя смешные, но любимые традиции волшебной сказки, чтобы пророк Илия мог присоединиться к этому празднику – и по традиции все повернулись лицом к полуоткрытой двери, чтобы сразу же увидеть появление Илии. Но, глядя на дверь, Илана молилась, чтобы в ее проеме возник не Илия, а Готтесман. Огонь становился все плотнее.

Закончилась и древняя легендарная песнь. Ребе высоким голосом пел о счастье евреев, с которым они ушли к свободе, пусть даже это была свобода пустыни без воды и пищи. И празднование обрело тот странный и совершенно еврейский характер, когда все присутствующие запели песенку, которая звучала как колыбельная:

С весельем, которого не мог нарушить даже треск арабских очередей, ребе и его жена в парике пели об «ангеле, который казнил мясника, который убил быка, который выпил воду, которая потушила огонь, который спалил палку, которой побили собаку, которая укусила кошку, которая

В эту ночь в дверях не появились ни Илия, ни Готтесман, так что трое евреев просидели за столом долгие часы ожидания, скрашивая их осторожным диалогом между голубоглазым ребе и загорелой саброй. Диалог этот длился все восемь дней Пасхи и продолжился в первые дни мая, когда казалось, что натиск арабов вот-вот сомнет евреев, и лишь отчаянный героизм бойцов спас жизнь еврейскому кварталу старого города. Сопротивление евреев Цфата можно было назвать только чудом, потому что со всех точек, занятых арабами, те вели прицельный огонь, беря на мушку любого, кто неосторожно показался на открытом месте. Тем не менее, эти упертые евреи как-то держались, хотя были окружены со всех сторон; у них не хватало оружия, и они были лишены свободы маневра. И во время этой героической обороны района, который, скорее всего, удержать было невозможно, но за который они отчаянно дрались, Илана и ребе Ицик вели разговоры.

РЕБЕ (на идише). Вы в самом деле считаете, что, пойдя против ясно выраженной воли Бога, вы сможете установить на Святой земле государство Израиль?

САБРА (на иврите). Да. Такие люди, как мой муж…

РЕБЕ. Как ты осмеливаешься называть его своим мужем? Вы не женаты.

САБРА. Я называю его своим мужем, потому что мой отец пригласил двух соседей и в их присутствии объявил: «Моя дочь вышла замуж. Да будет у них куча детей». Разве не так евреи на этой земле заключали браки еще четыре тысячи лет назад? Где тогда были раввины?

РЕБЕ. Годы идут, и люди становятся умнее. Через несколько столетий евреи сочли, что для их дочерей лучше выходить замуж определенным образом. С соблюдением всех правил. С одобрения общины. Вы не так сильны, чтобы жить по своим собственным законам. Но обретете силу, если будете следовать нашим священным традициям. Если выйдешь замуж за своего высокого ашкенази по закону. Как делают умные люди.

САБРА. Вы все время говорите о традициях. А ведь это именно я возвращаюсь к великим традициям этой земли. К традициям патриархов… Моисея… Аарона… Иакова. Людей, жизнь которых была свободна. И именно такие, как вы, пытаются игнорировать эти традиции и заменить их мелкими убогими фокусами, родившимися в Польше и России, где евреи жили, как свиньи.

РЕБЕ. Ты можешь не уважать такие страны, как Польша и Россия, но две тысячи лет евреи во всем мире были вынуждены жить в этих странах. И то, что там происходило с ними, определило их историю, сформировало характер. Разве можно забыть Маймонида, который жил в Египте? И Баал Шем Това из Польши? И виленского Гаона, который жил в Литве?

САБРА. Да. Мы собираемся строить новое государство, а не какое-то жалкое подобие того, что существовало в Польше и Литве. Мы хотим обрести новые законы, новые обычаи – все новое. И мы настаиваем – в основе этой новизны будет дух тех евреев, какими они были в древние времена. На этой земле.