Но самой главной особенностью, которая отделяла ребе Ицика и его группу от остальных евреев Цфата, была их твердая решимость никогда и нигде не пользоваться ивритом, кроме как при отправлении священных обрядов. Из Торы и Талмуда они извлекли убеждение, что иврит станет обыденной речью только после пришествия Мессии, а до этого времени он должен оставаться языком лишь религии; и в подтверждение этой уверенности ребе Ицик указывал: «Обратите внимание, что в самом Талмуде только Мишна, закон Бога, написана на иврите. Гемара, объяснения простых ребе – на арамейском. И то, в чем отказывает Талмуд, в том мы отказываем тоже».

Так что вне стен синагоги воджерские евреи пользовались только идишем и считали оскорблением, когда кто-то обращался к ним на иврите. Случалось, ребе Ицик распекал тех, кто пытался заговорить с ним на этом языке. Он дошел до того, что запрещал своим последователям ездить на поездах, потому что они принадлежали английскому правительству, и посему билеты были напечатаны на иврите, на арабском и английском языках.

Пока Палестина оставалась в руках англичан, странности группы ребе Ицика не доставляли хлопот. В Иерусалиме некоторые евреи, точно так же убежденные в необходимости подчиняться Талмуду, случалось, забрасывали камнями машины «Скорой помощи», которые осмеливались работать в Шаббат, но в воджерской части Цфата улочки были такими узкими, что ни одна машина не могла въехать в них, так не было и повода для нападок. Но в 1948 году, когда замаячила возможность создания еврейского государства, возникли и проблемы.

К идее, что в Палестине может возникнуть такое государство, которое будет носить имя Израиль, ребе Ицик отнесся с отвращением. Он сказал своим сподвижникам: «Сама эта мысль возмутительна. Этого нельзя допустить!» Он столь яростно отвергал еврейскую государственность, что это уже стало граничить с одержимостью, и, когда несколько молодых людей из его общины действительно ушли в кибуц Макор, чтобы драться вместе с Пальмахом, он осудил их, словно те перешли в другую веру. «Тут не должен быть Израиль!» – протестовал он.

Для поддержки своих странных взглядов ребе Ицик прибегал к авторитету Торы. Раз за разом Бог подвергал детей Израиля изгнанию среди других народов: «И я рассею вас среди других язычников… и земли ваши опустеют, а города разрушатся». Иерусалим был оккупирован, а это означало, что арабы, удерживавшие Святую землю, действовали как посланцы Бога, и противостоять им было святотатством. Более того, Святая земля должна быть передана евреям только с приходом Мессии; вот тогда евреи и смогут выступить единым целым, а когда отдельные люди, как эти пальмахники, пытаются силой обеспечить приход Мессии, это недопустимая самонадеянность. Не должно быть ни Государства Израиль, ни иврита, ни сопротивления арабам. Пусть будут покорность, молитвы и смирение; а если арабы начнут резню, значит, на то Божья воля.

К счастью для Меммема Бар-Эля и его пальмахников, таких экстремистских взглядов придерживалась лишь горсточка воджерских евреев, и даже среди преданных последователей маленького ребе примерно половина слушали советы рава Лоуи и ребе Гольдберга: «Пальмах служит оружием Божьей воли. Помогайте ему любым образом, потому что на этот раз нам придется драться с арабами». Когда ребе Ицику рассказали, что говорят другие раввины, он сложил руки и опустил глаза долу.

– Им неведома Божья воля, – сокрушенно прошептал он.

Конфликт возник в четверг, 15 апреля, ближе к полудню, когда Плана Хакохен, отдохнувшая и посвежевшая после нескольких часов страстных занятий любовью с мужем, вышла на узкую улочку, что вела мимо дома ребе Ицика. Покидая новое жилье, она причесала коротко подстриженные волосы, закинула за плечо винтовку и одернула короткую юбку. Взгляд ее упал на мезузу, в соответствии с требованиями Торы прибитую к косяку. Чувствуя, что им предстоят дни испытаний, она подняла руку и коснулась ее. Одновременно она увидела на улице напряженную маленькую фигуру ребе Ицика.

– Чтобы нам сопутствовала удача! – сказала Илана на иврите. – Она нам пригодится.

Все, что делала эта нахальная девчонка, возмущало ребе. Вид у нее был как у распутницы. Она таскала ружье. Явно воевала за Государство Израиль. Она коснулась мезузы, словно это был обыкновенный христианский идол. Отнеслась к ней как к амулету на счастье. И еще обратилась к нему на иврите. Он с отвращением повернулся к ней спиной и пошел прочь.

Илана Хакохен, унаследовавшая воинственные принципы своего дедушки и отцовское отрицательное отношение к раввинам, действовала не раздумывая. К изумлению самодеятельного диктатора, она схватила его за плечо и так резко развернула к себе лицом, что у него свалилась шляпа.

– Не пытайся учить меня! – предупредила она.

Ребе Ицик не привык к возражениям, и беспрецедентное поведение сабры ошеломило его. Он нагнулся поднять шляпу, но неловким движением откинул ее еще дальше. Подняв глаза, он увидел перед ними дерзкие голые коленки, а потом и наглое загорелое лицо девушки. Непонятно, почему он закричал на идише: «Ты даже не замужем за этим мужчиной в доме, не так ли?»

– Когда говоришь со мной, – фыркнула Илана, – пользуйся языком этой страны!

Разъяренный ребе обрушился на нее с упреками. Илана не осталась в долгу. Ее решительный отпор привлек группу приверженцев ребе, и один старик воскликнул:

– Шлюха! Не смей обращаться к нашему ребе!

Илана резко повернулась к нему, и при этом ее движении приклад винтовки скользнул вдоль щеки ребе, отчего он отпрянул. Старику, который только что подошел, показалось, что ребе получил удар, и он было двинулся к Илане. Она ловко перехватила ружье обеими руками и пресекла его неуклюжую попытку.

Шум заставил Готтесмана выскочить на улочку, и он сразу же понял, что произошло. Он знал отношение Иланы к этим ультраортодоксам, над которыми потешались ее дед и отец, и он без труда мог представить реакцию раввина на нее, солдата рождающегося государства. Перехватив жену, он втащил ее в дом. Затем занял ее место на улице и попытался успокоить разъяренных евреев.

Пустив в ход идиш, который в какой-то мере охладил накал страстей, он сказал патриарху:

– Ребе, мы пришли спасти ваш город – если сможем.

– Только Богу решать, выстоит ли Цфат или падет, – ответил ребе.

– Это верно, – согласился Готтесман.

– Но мы ему поможем! – крикнул на иврите проходящий мимо молодой пальмахник.

Готтесман, пытаясь смягчить это новое оскорбление, заверил ребе на идише:

– Мы должны сотрудничать, и это самое важное.

Оскорбленный ребе удалился к дому сапожника, где преданные сторонники принялись утешать его. Одновременно Готтесман скрылся в других дверях дома, где сказал Илане:

– Мы здесь ради одного-единственного дела, Лан. Не отвлекайся.

– Мы здесь для двух дел, – поправила она его. – Чтобы выиграть страну и убедиться, что она правильно начинает свой путь. А ты позволил этому старому дураку…

– Дело не в словах, – возразил муж. – Просто держись от него подальше.

– Хорошо. Если и он будет держаться подальше от меня.

Но на следующий день разразились новые неприятности. 16 апреля 1948 года англичане уходили из Цфата. Капитан, командовавший колонной грузовиков, ветеран, сытый по горло этой неразберихой, родом из какого-то промышленного английского городка, который не понимал ни арабов, ни евреев, в сопровождении четырех крутых томми с автоматами устало направился в центр еврейского квартала. Он пригласил к себе ребе Ицика и четырех других стариков, а Меммем Бар-Эль, спрятавшись за каменной стенкой, слушал, что ему переводит с английского Готтесман.

– Евреи Цфата! – крикнул британский офицер. – Через час мы уходим. Ваше положение безнадежно. Вас всего тысяча. Наверху только и ждут четырнадцать тысяч арабов. Прошлой ночью подошли свежие силы из Сирии. Если останетесь, бедствия не избежать. Мы предлагаем вам – всем вам – безопасно доставить вас в Акру. – Он замолчал в ожидании.

Вперед вышел ребе Ицик.