Но у Рашель не было никаких оснований для гордости. Еще ребенком в Португалии она знала Заки как толстяка, которого дразнили остальные ребята, а подрастая и становясь девушкой, она видела, как Заки все толстеет. Никто из ее подруг не смотрел на него с вожделением. Когда его оставляли в покое, он читал Талмуд и учился ремеслу у сапожника-итальянца, который предупреждал его родителей:

– Вы впустую тратите деньги. У Заки такие толстые пальцы, что он не сможет удержать гвоздики.

Тем не менее, добродушный парень ухитрился как-то стать и ребе и сапожником.

Евреи Поди никогда не могли понять, как такой человек, как Авраам, согласился отдать дочь за такого олуха, а когда спустя годы сама Рашель задала ему такой же вопрос, он объяснил:

– Когда я смотрел на толстое лицо Заки и его круглые глаза, я понимал, что он добрый человек, а добрый человек будет хорошим мужем.

Свадьба прошла своим чередом, и Рашель обнаружила, что связана с совершенно непримечательным человеком, который каждый март навлекал на себя и свою семью невыносимый позор.

– Почему ты так много ешь? – с каждым годом заводясь все больше, кричала она на него. – Вот скажи мне – разве Меир каждый день нажирается, как свинья?

У Заки был лишь единственный ответ:

– Должно быть, Бог хотел, чтобы я был толстым. – Он был добродушным увальнем, любил свою умную злоязычную жену, обожал трех дочек; он испытывал радость и когда садился за стол в кругу семьи, и когда исполнял обязанности раввина. Поскольку он был невысок и отменно толст, ему никто не завидовал, и он всем нравился. Колыхаясь, как маслянистый застывший студень, он всегда был в хорошем настроении и полон готовности всем помочь. Он отнюдь не пытался сознательно вызывать смех, но, поскольку понимал, что этого не избежать, не старался бороться с природой.

– Богу был нужен кто-то, с кем Он мог бы хорошо провести время, – как-то сказал он жене.

– Вот и получил того, над кем каждую весну смеется весь город, – взорвалась она.

– Я вовсе не специально толстею, – слабо возразил он.

– Еще как специально! – заорала она. – Ты годами жрешь, как свинья!

– Рашель, – взмолился он. – Только не это слово.

– Беру свинью назад, – фыркнула она.

– Но ты все равно толстый, – пожаловалась Сара, самая некрасивая из его дочек.

– Я раввин, – тихо сказал он. – Будь я даже таким худым, как Меир, христиане все равно выбрали бы меня.

Эта новая мысль, которая в этот момент подсознательно родилась у Ребе Заки, с такой силой поразила его жену, что она перестала жалеть себя. Она посмотрела на своего нескладного мужа и в долю секунды смутно осознала положение, в котором он находится. Но когда он говорил, лицо его было измазано рыбьим соусом, так что убедительность его слов была смазана.

– Так продолжай! – горестно застонала она. – Ешь, толстей – мы и дальше будем стыдиться тебя. – Дочки заплакали.

Униженный Заки послушал их плач и сказал:

– Они снова изберут меня, и вы снова будете стоять на солнце и смотреть на меня, и от этого никуда не деться. Но они изберут меня потому, что я раввин, и думаю, лучше, чтобы я был толстым – надо мной будут смеяться из-за толщины, а не потому, что я ребе. Или ты так не считаешь?

Конечно же выбрали его. Вот уже несколько сот лет герцоги Поди устраивали праздник для города, организуя в день весеннего равноденствия карнавал с фиглярами, жонглерами, шутами и танцорами. В этот день царило всеобщее веселье, пусть даже он приходился на Великий пост, а в последние годы апогеем празднества стали соревнования в беге между толстыми евреями и городскими проститутками, обитавшими на соседней улице. В ходе этих соревнований, которые обрели известность во всей Восточной Италии, шестеро отобранных самых толстых евреев были вынуждены раздеваться до исподнего и босиком выходить на старт, где занимали места среди шумных, грязных и нечесаных шлюх.

Удовольствие от этих бегов, которые привлекали тысячи людей даже из таких далеких городов, как Аркона, заключалось не только в веселье смотреть, как почти голые евреи, пыхтя, бегут по улицам, а народ кидает в них разные предметы – нет, не такие опасные, как камни, что было запрещено, а безобидные яйца и пучки куриных перьев, склеенные медом, – но и в том, что короткие подштанники, которые приходилось надевать евреям, были скроены таким образом, что по пути христианским женщинам то и дело представлялась возможность увидеть, как выглядят эти загадочные обрезанные.

Для евреев унижением была любая форма обнаженности, но бег в этих подштанниках, из которых то и дело выскакивал пенис, был откровенным оскорблением. Не только Рашель, но и другие женщины, и другие еврейские мужчины, которые не участвовали в этих бегах, оплакивали Израиль.

День 21 марта 1541 года был солнечным и жарким, и в утренние часы акробаты и жонглеры поработали на славу. Члены герцогской семьи неторопливо прошли сквозь толпу и, торжественно раскланиваясь с горожанами, заверяли их:

– В этом году соревнования будут просто великолепными.

К полудню состоялись игры в мяч, собравшимся предлагали бесплатные напитки, прошли конские скачки по улицам и вокруг площади. То был день отдыха и веселья, что было особенно приятно в середине Великого поста.

Но люди ждали спектакля, назначенного на вторую половину дня, и ближе к пяти часам городской стражник под всеобщее ликование громогласно потребовал доставить из тюрьмы шесть самых известных проституток, заверив их, что те, кто финиширует в числе первых трех, будут освобождены от отбытия остатка наказания.

– Но чтобы выиграть, – с широкой ухмылкой предупредил он их, – вы должны толкать и таскать толстых евреев, или они обгонят вас. – Шесть шлюшек сказали, что все поняли.

Толпа радостно приветствовала девушек и начала делать на них ставки, но все ждали главных участников соревнования, и к пяти часам, когда первые закатные лучи позолотили крест на кафедральном соборе, герцог приказал герольду подать долгожданный трубный сигнал. Толпа взревела и, раздавшись, образовала проход к огороженной канатами части пьяццы. На площади воцарилась тишина, когда по мановению руки герцога из кафедрального собора вышла внушительная вереница церковников в облачении христианской церкви. Производя впечатление и богатством риз, и массой своих тел, клирики величественно обошли площадь и заняли место рядом с временным герцогским троном. Снова раздался звук трубы, и снова толпа возликовала, потому что в узком проходе, ведущем в еврейский квартал, показалась шутовская группа, возглавляемая шестью мужчинами в длинных коричневых одеяниях, на каждом из которых красовалась яркая желтая звезда.

Во главе шел ребе Заки, уморительно толстый – роста в нем было не более пяти футов и трех дюймов, а весил он, самое малое, двести двадцать фунтов. Босыми ногами он шлепал по камням, а на голове у него подпрыгивал высокий красный колпак. Один только вид его заставил чернь завопить от радости. За участниками соревнований, полные мрачных предчувствий, пусть даже все были в своих длинных коричневых сюртуках, шло население гетто, потому что каждый еврей, разве что он был близок к смерти и получил разрешение отсутствовать от брата-доминиканца, был обязан стать свидетелем унижения своих соплеменников.

Участников соревнования подвели к месту, где их уже ждали шестеро проституток, и одна из них одобрительно вскрикнула, когда, оттянув завязку штанов Заки, заглянула в них с возгласом: «А я видела!» – и сделала непристойный жест. Рашель и три ее дочери, которых вытолкнули в передние ряды, стояли не поднимая глаз, но босоногий монах, надзиравший над евреями, крикнул, что они должны смотреть прямо перед собой. Девочки как раз успели увидеть, как их смешной отец снимает сюртук, так что под радостные крики толпы он остался стоять на свету почти голым.

Герцог лично обратился к участникам соревнования:

– Бег должен быть честным. Вы три раза обежите площадь, потом вниз по Корсо – и обратно к собору. Любой девушке, которая придет в числе первых трех, наказание будет отменено. – При этих словах толпа возликовала. – Но если в числе первых трех финиширует любой из евреев, ему на один год будут дарованы привилегии. Бегите как следует. На зрителей не обращайте внимания. А я буду ждать вас на финише. – Он благодушно кивнул бегунам, дал сигнал трубачу и удалился.