– Во многое из этого я и сам верю, – сказал Фолькмар. – Так в чем же разница?

Еврей помедлил с ответом, глядя на католическую церковь Святых Петра и Андрея. Ему не очень хотелось отвечать – чтобы не обидеть рыцаря, но Фолькмар почувствовал его настроение и сказал:

– Продолжай. Я ведь не священник.

Еврей придвинулся, снова вытер руки и сказал:

– Вы верите в триединство Бога, что в теле Иисуса он обрел человеческую форму, в которой и следует поклоняться Богу. А мы – нет.

Граф Фолькмар инстинктивно отпрянул от еврея. В его присутствии прозвучали богохульные слова, и он с трудом сдержался, чтобы не положить им конец. Сначала он испытал искушение тут же расстаться с этим человеком, покинуть его, но затем и он увидел церковь, в которой они с Музаффаром молились, и ему показалось странным, что христиане должны делить храм с мусульманами, с которыми они воевали не на жизнь, а на смерть, но, возможно, это не относилось к евреям, от которых и пошло христианство. Он подавил настойчивое желание уйти и спросил:

– Почему мы так ненавидим вас, евреев?

– Ибо мы – живое доказательство, что Бог един. И Бог поместил евреев среди вас, чтобы они служили напоминанием об этом.

Дискуссия длилась еще какое-то время, после чего Фолькмар задумчиво пошел к своему помещению в венецианском фондуке. Он нашел Музаффара, и они вместе отправились на совместную молитву, после чего поели в заведении одного итальянца родом из какого-то города рядом с Венецией. Во время трапезы Фолькмар спросил:

– Как мусульмане относятся к евреям?

– Магомет был очень справедлив в своем отношении к ним, – ответил старый торговец, отбрасывая назад свободный конец тюрбана, чтобы тот не мешал ему пить вино. – Ты же, конечно, знаешь, что у Магомета была еврейская жена. – В продолжении разговора было высказано немало истин, полуистин и жемчужин дамасского фольклора. По мнению Музаффара, большинство исламского вероучения было позаимствовано прямо у евреев.

В Акре воцарилась невообразимая жара, и каждое утро Фолькмар говорил: «Сегодня я должен отправляться домой», но каждый раз находил себе оправдания: ему надо обсудить военные вопросы с главами религиозных орденов, его постоянно приглашала девушка-черкешенка, длинные ноги которой так зазывно подрагивали в постели. Он продолжал оставаться в городе, постоянно скрывая от самого себя подлинную причину отсрочки с отъездом: он получал поистине интеллектуальное наслаждение от редких разговоров с евреем у красильных чанов. В то роковое тяжелое лето из всех обитателей Акры, казалось, только этот еврей занят всеобщими проблемами жизни и смерти, величия Бога и низменности человека – и Фолькмар хотел говорить обо всех этих вещах.

– Неужели эти тринадцать правил Маймонида не позволят мне достичь царствия небесного? – однажды спросил он.

– О нет! – искренне вскинулся еврей. – Когда Маймонид жил в Акре, он сказал прямо и ясно: «Бог рядом с каждым, кто обращается к Нему. Его может найти каждый, кто ищет и не отвергает Его».

– Вы более великодушны, чем мы, – заметил Фолькмар.

– Кроме того, в письме к человеку, очень напоминающему вас – нееврею, который любил Бога, – он сказал, что этот человек столь же привержен Богу, как и любой еврей. Он написал: «Если мы ведем свой род от Авраама, то вы – от самого Бога».

– И ты в это веришь? – спросил Фолькмар.

– Я верю, что и вы – возлюбленное дитя Господа, хотя проводите ночи с пизанской шлюхой.

Фолькмару захотелось ударить этого еврея, но тот говорил с такой спокойной уверенностью, что унизить его было бы грехом.

– Откуда ты все это знаешь обо мне? – спросил рыцарь.

– Потому что поинтересовался, кто вы, что беспокоит вас.

– Меня беспокоит Акра, – признался Фолькмар. – Как долго и тебе и мне еще доведется тут быть?

– Недолго, – сказал еврей. – А когда мамелюки ворвутся сюда, – он посмотрел на маленькие каменные ворота, за которыми лежал пустынный караван-сарай, – может, вам и удастся спастись. Но не мне.

– Тогда почему же тебе не покинуть Акру уже сейчас?

– Потому что здесь моя родина, – ответил еврей.

В этот день они больше не вели разговоров, но на следующее утро, когда Фолькмар возвращался из пизанского фондука, еврей заметил:

– И вы, и я – мы оба так по-разному смотрим на смерть, что я подумал – не захотите ли вы ознакомиться с моими манускриптами?

Это был странный вопрос, потому что две части его никак не соответствовали друг другу, но Фолькмар, которому все равно было нечего делать, согласился, и еврей привел его к убогому строению, одному из тех, которых генуэзцы бросили в начале их войны с венецианцами, но неприглядность была только внешняя. Внутри стараниями жены еврея было чистое, уютное жилище, у дальней стены которого покоилось собрание манускриптов, которым даже сегодня практически не было цены. Взяв один из них, бородатый еврей развернул перед Фолькмаром его пергаментные листы, красиво исписанные справа налево не еврейскими, а арабскими буквами. Показав на одну из страниц, еврей сказал:

– Этим жарким летом слова на ней предназначены для вас и меня.

Фолькмар взял фолиант и прочел отмеченный абзац, в котором Маймонид рассказывал о случае с Расесом, циничным арабом, который составил список всех зол в мире: война, голод, похоть, предательство… Араб перечислил их все и в конце сделал вывод, что зло в мире перевешивает добро, что надежда бессмысленна и что было бы куда лучше, если бы человек перестал выдумывать. Фолькмар засмеялся и сказал:

– Видя, какая анархия царит в этом городе, я готов согласиться с Расесом.

Еврей забрал у него фолиант и прочел мнение Маймонида по этому поводу: «Такие рассуждения имеют своим истоком узколобую ограниченность. Человек оценивает свою судьбу, или то, что случилось с его Друзьями, или же несчастье, которое ждет всю человеческую расу, и думает: вот это и есть самое главное во всей необъятности бытия. Или же человек приходит к выводу, что его жизнь – сплошное несчастье, и судит о вселенной, исходя лишь из своего опыта… – Голос еврея окреп и теперь гремел, подобно громовым раскатам. – Но мы не центр вселенной, ты и я – ни как отдельные личности, ни как представители всей человеческой расы. Божью вселенную должно считать единым огромным целым, состоящим из взаимозависимых частей, и его великая цель – отнюдь не удовлетворение наших мелких личностей».

Фолькмар импульсивно перехватил у еврея манускрипт и прочел эти слова своими глазами.

– Как ты называешь себя?

– Ребе, – ответил еврей.

– И ты последователь этого Маймонида?

– Нет. Он был просто евреем, который когда-то жил в Акре. Он был не лучше ни вас, ни меня, но, наверно, куда более умным. Я последователь Бога. Который един, который видит, как мы стоим здесь, который держит будущее этого города в своих руках.

– Недавно во мне зародились надежды, – соврал Фолькмар. – Урожай хорош. Торговля идет отлично. Я стал думать, что и мир сохранится.

– В этом городе? – засмеялся ребе. – Где одиннадцать армий и семь иностранных полиций? Мир с мамелюками меня не беспокоит. Меня беспокоит перемирие между нами самими.

– Тогда почему ты остаешься здесь? – продолжал настаивать Фолькмар, и при этих его словах раздался первый густой звук колокола церкви Святых Петра и Андрея.

– Потому что этот город, каким бы он ни был, – это Эрец Израиль.

Густые раскаты железного колокола дополнились более спокойным бронзовым перезвоном из коптской церкви.

– Что означают эти слова? – спросил Фолькмар.

– Маймонид объяснил их. «Эрец Израиль – это земля евреев, которая не может принять на себе ни другого народа, ни языка. Она предназначена только для ее собственных детей». Так что ваш замок, когда его осадят мамелюки, никогда не сможет…

– Нет! – вскричал граф, затыкая руками уши, чтобы не слышать слов, которые он сам повторял себе: этот замок никогда не был его домом. Так же как и Палестина не стала домом для крестоносцев, как бы они ни старались обосноваться в ней. Но пока он стоял, прикрывая руками уши, колокола Акры начали звенеть со всех сторон, и он понял, что в этот момент нечто свершилось. С улицы доносились шум и крики, и, что бы они ни обозначали, он должен быть со своими людьми, – и он покинул обитель иудаизма, столь невзрачную снаружи и такую чистую и убедительную внутри.