– Те из вас, кто почитали Магомета, должны знать, что он мертв, как и любой человек, но те из вас, кто почитали Бога, знают, что он живет вечно.
И эта вера в неизменность существования Бога дала таким арабам, как Абд Умар, силу идти вперед.
– Я никогда не вернусь в пустыню, – шептал он, покидая болото. – Сегодня мы возьмем Макор, а немного погодя Акку, а там я возьму корабль и поплыву к островам и королевствам… я, который никогда не видел моря.
Он видел перед собой лишь общие очертания той великой задачи, в которую был вовлечен: распространение арабской религии по всему миру. Прощаясь с болотом, которое пугало его верблюдов и лошадей, он в той же мере прощался и с пустыней, где его кони и верблюды уверенно шли к бескрайним горизонтам.
– Я больше не увижу пустыни, – сказал он, смиряясь с решением Бога. – Ла иль аль Аллах, – произнес он, ибо, если Бог един и Он ведает всем, лучше всего соглашаться с Его приказами. Если Бог провел раба-полунегра через это опасное болото и меж деревьев, значит, у Него есть право указывать, куда рабу идти дальше.
«Увижу ли я когда-нибудь снова своих жен?» – подумал Абд Умар, видя перед мысленным взором тех женщин, которые с его детьми всегда оставались в Медине. Как и Магомет, он был женат на черной женщине из Эфиопии и любил ее, но под его защитой были и дочь Сулеймана, и сестра Халеда Йезда, воина. А вдруг они каким-то таинственным образом смогут последовать за ним через все моря – и босиком, с детьми, цепляющимися за их юбки, найти его в каком-нибудь неизвестном городе?
Впереди тянулась Дамасская дорога, и разведчики, которые, оседлав верблюдов, умчались вперед, закричали издали, что все в порядке. Как раз за этим лесистым холмом и должен лежать Макор. Тяжелый переход через болото прошел успешно, и бой, если ему вообще суждено быть, займет лишь несколько минут.
– Ла иль аль Аллах, – пробормотал Абд Умар, оседлывая своего верблюда и проверяя лошадей. Но, едва только ступив на эту самую древнюю из дорог, по которой в эти места всегда вторгались захватчики, и почувствовав под ногами ее плотность, он обрел уверенность и лишь бегло вспомнил пришедшее к нему озарение, что лежащие впереди далекие годы будут полны одиночества и пройдут в сражениях и битвах: «Когда мы возьмем город, я бы хотел найти красивую девушку-рабыню… или, может, молодую вдову». Эта запоздавшая мысль пришла к нему в голову потому, что Магомет сам имел одиннадцать жен, десять из которых были вдовами, но мало у кого в Аравии была более счастливая семейная жизнь, чем у Пророка.
Сгрудившись в обреченном Макоре, застыли в ожидании язычники, и даже самый глупый из них понимал, что пришествие ислама означает конец одного мира и начало нового. Кто были эти язычники, которые сопротивлялись и давлению иудаизма, и пылкому христианскому рвению таких миссионеров, как отец Эйсебиус? Часть из них входила в число огнепоклонников-персов, которые лет двадцать назад появились в Палестине, считая ее частью своей империи. Другие же, рабы, доставленные с верхнего течения Нила, оставались верны своему речному богу Серапису, а несколько самых стойких, чьи предки вели начало от пещерных людей, обитавших на этих каменистых нагорьях, хранили преданность Баалу.
Как ни трудно поверить, но эта горстка решительных мужчин и женщин, почитателей Баала, выдержала неустанный натиск доводов египтян, евреев, христиан и персов, не говоря уж об искушениях со стороны десятка других религиозных властей, включая Антиоха Эпифана и цезаря Августа, и осталась верна первобытному богу этой горы. И темными ночами равноденствия, и в то время, когда созревают оливки, эти стойкие язычники поднимались на гору за городом, где, как гласили смутные воспоминания, когда-то стоял монолит и где они поклонялись вечному богу Макора.
Когда византийцы поставили на горе солдат с приказом убивать любого язычника, явившегося, чтобы отдать дань поклонения Баалу, несгибаемые старые хананеи остались в городе, шепотом передавая друг другу самый древний и потаенный секрет поселения: отцам рассказывали их отцы, что прямо под алтарем большой базилики, надежно скрытый напластованиями земли, стоит вечный алтарь Баала, монолит черного камня, который существовал на этом месте, еще когда люди впервые пришли в Макор.
Так что язычники стали охотно посещать службы в базилике, слушая священников и отбивая поклоны алтарю куда чаще, чем того требовали христианские ритуалы. И конечно, когда солдат отвели с вершины горы и священники сообщили Константинополю, что почитателей Баала больше не существует, упрямые язычники снова по ночам поднимались на свою священную гору.
В чем был секрет такой удивительной долговечности? Должно быть, в том, что любой разумный человек, который жил в близком единении с природой, как люди Макора, всем сердцем верил, что силы, вызывающие дождь, громы и молнии, полны тайны, но нет ничего таинственного в том, как и почему разражаются войны, – сколько телесных сущностей у Иисуса Христа, как он высказывает свое повеление, может ли еврей в Шаббат пользоваться золотым зубом, – нет никаких тайн, ибо истоки их сугубо земные. Весной, когда на ветвях начинали набухать молодые почки, когда некоторые из них распускались листьями, а другие расцветали соцветиями и завязывались будущими плодами, даже последний дурак в Макоре убеждался, что под ногами у него полно тайн, и ему не надо было обращаться ни к раввину, ни к священнику, дабы они растолковали ему основную загадку бытия. Наверно, проще всего было возложить эту тайну на Баала, который лежал, скрытый землей под христианским алтарем, ибо не могло быть случайностью, что священнослужители базилики выбрали именно это место, дабы водрузить на нем сердце своего святилища. Это Баал в своей древней мудрости привел их сюда.
В определенном смысле эти древние язычники были правы. Алтарь базилики разместился над тем местом, где когда-то правил Баал, отнюдь не в силу случайности, а по той здравой логике, которой руководствовались все религии: евреи унаследовали ее от хананеев, а христиане от евреев. А теперь и самая новая религия, пришедшая из пустыни, многое еще активнее заимствовала у христиан и евреев, но все возвращалось к тем примитивным требованиям, которые находили свое выражение в Баале, а до него – в первобытном обожествлении всего и вся, в таинственном и скрытом Эле.
Но язычников ждала суровая судьба. Магомет резко разделил их на «народ Книги», который включал в себя евреев и христиан, и на тех, кто не знал Книги, то есть настоящих язычников. Первым было отведено почетное место в религии арабов; последним же предлагалось или обращение, или уничтожение, и известия об этом последнем выборе уже просочились в Макор, так что язычники понимали, что, когда с дороги послышится топот арабских коней, для них наступит момент решения.
Решения в эти часы ожидания жители Макора принимали самые разные. Православные священники из Византии хотели защищать город, но еретики-христиане, которых они так долго оскорбляли, дали понять, что отказываются драться; на самом деле они были готовы приветствовать появление Магомета, поскольку предполагали, что при арабах их будет ждать большая терпимость, чем под властью Византии. Евреи же готовились к очередному рассеянию, хотя не знали, куда им придется уходить на этот раз – может, пешком добираться до тех новых стран, что возникают в Европе. А тем временем их община продолжала быть разделена между теми, кто считал, что вдову Шимрит необходимо принудить выйти замуж за своего деверя Аарона, и теми, кто придерживался мнения, что, поскольку он насильник и предполагаемый убийца брата, она свободна от такого выбора. Для занятых этой войной евреев появление арабов было всего лишь очередным инцидентом, который они надеялись пережить. Но для язычников новая религия означала конец пути, и они со страхом ждали ее.
В таком растерзанном состоянии городок Макор готовился встретить арабов, полных такого единства, которого не знал никто из предыдущих завоевателей, – идеалы их религии объединяли арабов так, как никого раньше. История дала им удивительную возможность появиться, когда они были сильнее всех, осиянные громовой вспышкой уверенности в себе и единения, и они пришли в Макор, когда тот был в самом худшем и самом беззащитном положении за всю свою историю. Никто за последние шестьсот лет не позаботился заново отстроить городские стены или откопать источник.
