Всю ночь она провела, прячась в соломе, словно так могла спастись от своего бога, а утром зашла в дом к соседям и одолжила кувшин, сказав: «Я принесу воду и для вас». Гомера спустилась в туннель и весь обратный путь от источника молилась: «Милосердный Яхве, не разбивай этот кувшин. Он принадлежит Рашель, а она небогатая женщина. Но дай мне поговорить с тобой». На этот раз она не свалилась на землю, но воссиял свет, и голос в последний раз обратился к ней. В нем звучало глубокое сострадание.

– Гомера, преданная вдова Ятхана, я слышал твою мольбу. Но спасения нет.

Она всхлипнула.

– Я могу снести и обелиск, и храм, и стену. Я справлюсь. Но последнее, Яхве, я не могу сделать.

– Я забочусь о спасении всего народа, – сказал голос. – Неужели ты думаешь, я радуюсь, отдавая такие приказы?

Гомера говорила не как пророчица, а как женщина, молящая своего бога:

– Когда я умирала, Микал спасла меня. Она, как рабыня, трудилась на полях. Она моя кровь, зеница моего ока, плоть моего сердца, и я отказываюсь причинить ей боль.

– Так предопределено.

– Нет! – В ярости Гомера швырнула кувшин на пол, и тот в присутствии Яхве разлетелся на мелкие куски. – Я не буду!

Воцарилась тишина. А затем голос терпеливо сказал:

– Гомера, это был кувшин бедной женщины, и он ей нужен. – И груда обломков у ее ног сползлась, снова став кувшином, который тут же наполнился чистой водой. – Если я позаботился о кувшине этой бедной женщины, придав ему прежний облик, неужели я не позабочусь о народе Израиля, снова вернув его к жизни? Ты сделаешь то, что я приказал тебе, и скажешь своему сыну слова об Иерусалиме, чтобы он помнил его. Ибо в каждом поколении нужны те, кто знал Иерусалим, а в Макоре эту память предназначено хранить тебе и твоему сыну. – Свет померк, и голос этот никогда больше не обращался к Гомере, но через нее он претворил в жизнь ту страшную цель, которой было не избежать, чтобы в этом поколении спасти Израиль.

В каком-то забытьи Гомера подняла кувшин и добралась до дома Рашель, где молча поставила кувшин. Затем пересекла улицу и предстала перед Риммоном и Микал. Солома в ее волосах говорила, где она провела ночь. На лице пролегли глубокие морщины. Увидев на Микал то самое белое платье, она попыталась выбежать из дома, но не смогла. Она ткнула в нее пальцем. Глядя на невестку, которая держала на руках малыша Ишбаала, она хрипло вскричала:

– Да будут изгнаны все дочери Ханаана! Именно так – все сыны Израиля, которые распутничали с дочерями Ханаана, да изгонят их!

Микал отшатнулась с болезненным стоном. Прикрывая живот руками, словно от удара, она прошептала:

– Гомера? Что ты делаешь?

– – Вон! – завопила старуха. – Чтобы тебя здесь не было! Тебя и твоего ребенка! Вон! – Как фурия, преследующая свою жертву, она нависла над хрупкой женщиной, крича на нее: – Распутница! Развратница! Дочь Баала! – Она силой вытолкала беспомощную женщину из дома на улицу. Риммон было попытался вмешаться, но его мать встала между мужем и женой, и Микал, всхлипывая, побрела по улице Воды к дому своего отца. На руках она несла сынишку.

Когда ее не стало, Гомера не позволила Риммону выйти из их маленького дома и обратилась к нему со словами, которые родились не в ней:

– Помни Иерусалим, как он лежит в пелене тумана, держа на руках своих храм Яхве, и ты поднимаешься к нему по косым солнечным лучам, шепча молитвы, обращенные к этому великому городу. О, да живет Иерусалим в твоем сердце, пусть он будет дыханием твоей жизни, поцелуем твоей возлюбленной.

Риммон был потрясен тем, что произошло на его глазах. Его мать теряла рассудок, и он ничем не мог помочь ей. Она оскорбила его жену и изгнала его сына. Риммон презирал себя за то, что даже не попытался урезонить ее. Он рванулся к выходу, но, услышав следующие ее слова, потрясенный, застыл на месте. И когда он осознал их, то в первый раз в жизни увидел годы, которые лежали перед ним; даже когда он будет влачить рабское существование в Вавилоне, он будет знать, что оно лишь временно и ему придет конец.

Но теперь его мать говорила зловещим пророческим тоном:

– Тебя ждут страдания в Вавилоне, о Израиль. Залитый рабским потом, ты будешь стонать в Вавилоне. Тебя подвергнут испытаниям, о, ждут тебя тяжкие испытания, и силы покинут тебя. Ты проклянешь меня, и другие боги станут прельщать тебя сладкими обещаниями. Но среди вас будут те, кто помнит Иерусалим, кто слышит мои шаги по священным путям, кто помнит храм и видел, как прекрасные девушки танцевали в лунном свете, кто видел столпы Иахина и Боаза, кто пел сладостные псалмы Давида и Гершома. Вы, которые забыли столь многое, помните Иерусалим, – и придет к вам спасение.

Гомера обмякла. Ни она, ни ее сын не произнесли ни слова, и она в одиночестве покинула дом и направилась на рыночную площадь, где громко вскричала:

– Вы, дети Израиля, кто хочет быть готовым к грядущим тяжким испытаниям рабства, поднимайтесь со мной на гору, дабы уничтожить бога Баала – с этого дня отныне и навеки! – Она повела небольшую группу мужчин и женщин, преданных Яхве, к месту святилища. Но правитель Иеремот, понимая, что ему не удастся отстоять Макор, если Баал будет уничтожен, направил стражу остановить фанатиков. Между ними произошла стычка, и до вершины горы добрались лишь Гомера и старик по имени Цадок, и конечно же у них не было сил скинуть вниз огромный монолит, глубоко вросший в землю, но, когда они с развевающимися по ветру волосами уперлись плечами в него, им удалось опрокинуть монолит, и он закувыркался по склону к подножию горы, где и разлетелся на множество осколков. И отныне Баал не сопутствовал им по пути в плен.

С потерей местного божества в Макоре воцарилась мрачность. Почитатели Баала стали угрожать Гомере, а Иеремот впал в ярость и приказал арестовать старуху. Ее поместили в тюрьму, но повсюду в пределах городских стен люди слышали ее пронзительный голос, предупреждавший их:

– Израиль будет уничтожен, ибо вы презрели Яхве и оставили его. Вы, все вы, кто слышит меня, умрете в Вавилоне и своими слезами будете солить хлеб свой. Вы обречены. Сдайтесь Навуходоносору до того, как он ворвется в ворота города. Выйдите за стены и склоните головы перед ним, потому что он служит карающим бичом Яхве, который приказывает вам стать рабами. Несчастные, несчастные люди Макора, которые распутничали ради Астарты, вы навсегда потеряны. И нет больше ни вашего города, ни вас самих.

Эти жуткие крики раздавались всю ночь, и, когда правитель Иеремот, отягощенный массой насущных проблем, требовавших его решения, позвал Риммона и спросил, что делать с его матерью, молодой командир, на которого не действовали ее заклинания, сказал:

– Страдания лишили ее рассудка, и она призывает к измене. Нам лучше заставить ее замолчать.

Правитель Иеремот облегченно вздохнул и сказал:

– Я рад, что ты все понимаешь так же, как и я. Я боялся, что ты мог бы…

– О Микал. То, что сделала моя мать, просто ужасно, и я все объясню твоей дочери.

Вместе с правителем он направился к нему домой, но, едва только он сделал первые шаги, Гомера, которая конечно же не могла его увидеть из тюрьмы, закричала:

– Сыны Израиля! Не возвращайтесь к порочным женщинам Ханаана! Пусть на пути в Вавилон вам не сопутствуют чужестранки! Да пребудут с вами лишь дочери Израиля! И если вы не последуете этим словам, то Яхве поразит вас гнойными нарывами, чумой и проказой. Сын мой Риммон! Не возвращайся к этой шлюхе хананейской!

Эти слова жгучими проклятиями раздавались в ночи из-за металлических запоров и жгли совесть евреев. Им нравились привлекательные дочери Ханаана, они брали их в жены, и многие пошли путями Баала. Их смущало будущее, и этот грозный голос напоминал им, что они творили зло, когда отвернулись от Яхве и презрели дочерей Израиля.

Риммон был особенно потрясен этими проклятиями, потому что из всех хананейских девушек он выбрал в жены не только самую красивую, но и самую благородную и достойную, которая соблюдала заветы Яхве куда преданнее, чем многие из его знакомых еврейских девушек. А теперь ему было сказано, чтобы, готовясь к грядущему изгнанию, он бросил ее, но Риммон не понимал смысла этого требования. Но в этот вечер и Иеремота и Риммона беспокоила отнюдь не эта проблема, ибо едва они добрались до дома правителя, где ждала Микал, как пришло известие с площади перед храмом – там полыхает пожар. Гомера, словно обретя мощь Самсона, вырвалась из тюрьмы и, возглавив группу своих сторонников, направилась к храму Астарты. Она выгнала из него проституток и подожгла святилище. Ветерок раздул ревущее пламя, и вскоре от храма осталась лишь груда пепла.